БОБРОВ Семен Сергеевич [1765, Ярославль — 22 III (3 IV) 1810, Петербург]. Сын священника. В 1774 определен в духовную семинарию, в 1780 переходит в Унив. гимназию, с 1782 — студент. По свидетельству М. И. Невзорова, «учился языкам латинскому, французскому, немецкому и английскому», читал «хорошие книги на разных языках, особливо касательно нравственности и истинного познания Натуры, из которых он много заимствовал и материи и вкусу» (Друг юношества, 1810, № 6, с. 126). Окончив университет (1785), переезжает в Петербург. В 1787 определяется в «канцелярию Сената к герольдмейстерским делам». В 1791 перемещен в чине капитана в походную канцелярию при Черноморском адмиралтейском правлении в Николаеве. В качестве чиновника по переписке с правительственными инстанциями сопровождает адмирала Н. С. Мордвинова в его служебных поездках по побережью (Николаев, Херсон, Одесса, Севастополь, Керчь, Таганрог). В Петербург возвращается в 1800, служит переводчиком в Адмиралтейств-коллегий и одновременно (с 1804) в Комиссии законов. К 1806 — надв. советник (формуляры 1796 и 1804 гг. — ЦГАВМФ, ф. 406, оп. 7, № 48, л. 795; ЦГИА, ф. 1260, оп. 1, № 900, л. 36). Умер от чахотки в крайней бедности.
Б. начал печататься с 1784 («Собеседник»). Входит в состав Собрания унив. питомцев (1781), с 1782 по 1785 — член Дружеского учен. о-ва и переводческой семинарии профессора И. Е. Шварца; активно сотрудничает в журнале «Покоящийся трудолюбец» (1785). По-видимому, в эти годы состоялось знакомство Б. с А. А. Петровым, Н. М. Карамзиным и Я. Ленцем, жившими в доме Дружеского учен. о-ва, из соучеников — с М. И. Антоновским, К. А. Лубъяновичем, А. А. Прокоповичем-Антонским. Его учителями и наставниками были А. М. Кутузов, Н. И. Новиков, М. М. Херасков. По заданию Новикова к 1785 Б. исправляет (по «аглинскому подлиннику») для переиздания «Новое Киронаставление…» Э.-М. Рамзея (в пер. А. С. Волкова). Большое влияние на Б. оказали «Ночные размышления» Э. Юнга, переведенные прозой Кутузовым (журнальные публ.— с 1778). Ориентируясь на лексику и стиль этого перевода, Б. творчески перерабатывает отдельные мысли и образы Юнга и вводит их в свои поэтические произведения. Юнговский — «ночной» — колорит становится одним из основных компонентов его поэтики. В сознание современников Б. входит как «певец ночей» (П. А. Вяземский).
В Петербурге Б. примыкает к О-ву друзей словесных наук под председательством М. И. Антоновского, активно сотрудничает в «Беседующем гражданине» (1789). Здесь появляются его «Стихи в Новый год к П… П… И…» <П. П. Икосову> (др. назв. — «Первый час года»), «Ода на взятие Очакова», «Хитрости Смерти» (др. назв. — «Хитрости Сатурна, или Смерть в разных личинах»). Особый интерес представляют ода «Судьба мира» (др. назв. — «Судьба древнего мира, или Всемирный потоп») и «Ночное размышление» (др. назв. — «Прогулка в сумерки, или Вечернее наставление Зораму»), где, переосмысляя просветительскую традицию XVIII в., Б. выражает идею о соотнесенности мировой жизни с развитием человеческой души и, исходя из натурфилософии Я. Бёме, вырабатывает свою поэтическую философию природы. По-видимому, в это время Б. знакомится с А. Н. Радищевым, с творчеством которого его сближают отрицательное отношение к зарождающейся традиции легкой поэзии и ориентация на затрудненность поэтического текста.
В законченную философско-поэтическую систему все эти идеи оформляются в самом значительном произведении Б. 1790-х гг., поэме «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе» (Николаев, 1798; посв. Н. С. Мордвинову), образцом для которой послужила описательная поэма Дж. Томсона «Времена года». В предисловии Б. обосновывает отказ в эпическом жанре от рифмы («готической штукатурки стихов») и стремление к звуковой выразительности поэтического образа. «Таврида» представляет собой нечто вроде «поэтической энциклопедии» по истории, мифологии и географии Крыма. Описательный план тесно переплетается с философско-аллегорическим, в основе которого — натурфилософская идея о творческом единстве природы, развивающейся в виде бесконечной цепи подобий. Представление о единстве мира у Б. выражается в понятии гармонии. Космос («горняя гармония» сфер), поэзия («тайная гармония <…> благоразумного подбора буквенных знаков») и музыка оказываются для Б. явлениями одного порядка; язык поэзии, т. о., уподобляется «языку» природы.
Складывается своеобразная «поэтическая философия», метафорическая по способу выражения и по характеру осмысления действительности.
Поэма «Таврида…», будучи ярким примером подобной поэзии, высоко оценивалась современниками. Радищев видел в «Тавриде…» образец для своей поэмы «Бова»; по мнению И. Т. Александровского поэма Б. отворяла «новую дверь в российскую поэзию», явившись первой русской описательной поэмой (Сев. вестн., 1805, № 3, с. 301).
В 1804 под загл. «Рассвет полночи…» (ч. 1—4) выходит собрание сочинений Б. Каждому из томов Б. дал особое назв., что, по-видимому, было вызвано стремлением преодолеть автономность малых поэтических форм: т. 1 — «Порфироносные гении России»; т. 2 — «Браноносные и миролюбивые гении России, или Герои Севера в лаврах и пальмах»; т. 3 — «Игры важной Полимнии, забавной Каллиопы и нежной Эраты, или Занимательные часы для души, и сердца относительно священных и других дидактических песней с некоторыми эротическими чертами и домашними жертвами чувствований»; завершала издание «Таврида…» (в новой ред. под загл. «Херсонида…»). Стихотворения Б. располагает в таком порядке, что, подключаясь одно к другому, они образуют единый сюжет. Каждая часть выступает, т. о., как самостоятельное художественное целое. Отдельными изданиями выходят поэтические произведения: «Россы в буре, или Грозная ночь на японских водах» (СПб., 1807), «На случай выросшей ветки на монументе Румянцева-Задунайского» (СПб., 1807), «Парение венценосного гения России с полунощных пределов к западным, 15 марта, 1808» — и проза: перевод ч. 2 и 3 «Всеобщей истории мореходства» (СПб., 1808—1811; по поручению А. С. Шишкова) и «Древний российский плаватель, или Опыт краткого дееписания о прежних морских походах Россиян» (СПб., 1812).
В последние годы жизни Б. работает над мистико-философской поэмой-аллегорией «Древняя ночь Вселенной, или Странствующий слепец» (СПб., 1807—1809, ч. 1—3). «Книга сия не роман и не героическая поэма, — писал он в предисловии, — но одна Философская истина в иносказательной Эпопее». В поэме в аллегорической форме представлен путь человеческой души от тьмы к свету. Сочинение Б. осталось непонятым современниками.
В литературной жизни 1800-х гг. Б. занимает значительное место. В кругу Вольного о-ва любителей словесности, наук и художеств, членом которого он становится в 1807, в нем видят преемника Радищева. Космизм и философские поиски сближают Б. с А. X. Востоковым и И. П. Пниным. Он печатается в журналах активных членов общества: И. И. Мартынова («Сев. вестн.», «Лицей»), А. П. Бенитцкого и А. Е. Измайлова («Талия» и «Цветник»). На страницах «Сев. вестн.» (1804—1805) поэзия Б. оценивается как знаменательное явление в рус. литературе. «Счастлива страна, которая имеет таких поэтов!» — говорится в «Журн. рос. словесности» (1805, ч. 1, с. 120).
Б. выступает как решительный противник карамзинистской эстетики. В 1805 он декларирует свою позицию в памфлете «Происшествие в царстве теней, или Судьбина российского языка» (впервые опубл. в ст.: Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Споры о яз. в нач. XIX в. как факт рус. культуры. — Учен. зап. Тарт. ун-та, 1975, № 358), который становится полемическим ответом П. И. Макарову — автору критического разбора «Рассуждения о старом и новом слоге российского языка» А. С. Шишкова. Далекий от Шишкова, Б. тем не менее воспринимается карамзинистами как типичный «архаист». Эпиграмма П. А. Вяземского закрепляет за Б. репутацию малопонятного, «темного» и «дикого» поэта: «Нет спора, что Бибрис богов языком пел, Из смертных бо никто его не разумел». Как и Вяземский, сатирически обыгрывает пристрастие Б. к вину К. Н. Батюшков: «Как трудно Бибрису со славою ужиться! Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться» («Бибрис» от лат. «bibere» — пить). С другой стороны, современники делят оды на «ломоносовские, державинские и бобровские» (см.: Левитский И. М. Курс рос. словесности. СПб., 1812, ч. 2, с. 89); Г. Р. Державин видит в Б. своего ученика; путем Б. пытается идти С. А. Ширинский-Шихматов. В 1820-х гг. интерес к творчеству Б. возникает в кругу младоархаистов (А. С. Грибоедов, В. К. Кюхельбекер). Исследователи отмечают несомненную связь вступления к «Медному всаднику» А. С. Пушкина со стихотворениями Б. «Установление нового Адмиралтейства» (1797) и «Торжественный день столетия» (1803?). Внимание Пушкина к поэзии Б. усиливается в годы его разрыва с карамзинистами. Как поэт Б. стоит у истоков той традиции, которая через кружок С. Е. Раича и любомудров ведет к философской лирике Ф. И. Тютчева.
Лит.: П. И. [Икосов П.]. [Некролог]. — Друг юношества, 1810, № 5; С. С. [Некролог]. — Вестн. Европы, 1810, № 11; Саитов В. И. С. С. Бобров. — В кн.: Батюшков К. Н. Соч. СПб., 1885, т. 2; Брайловский С. С. С. Бобров. — Изв. ист.-филол. ин-та кн. Безбородко в Нежине, 1895, т. 15; Венгеров. Словарь, т. 4 (1895); Розанов И. Н. Рус. лирика. М., 1914; Альтшуллер М. Г. С. С. Бобров и рус. поэзия кон. XVIII — нач. XIX в. — В кн.: XVIII век. М.; Л., 1964, сб. 6; Заборов П. Р. «Ночные размышления» Юнга в ранних рус. пер. — Там же; Левин Ю. Д. Англ. поэзия и лит. рус. сентиментализма. — В кн.: От классицизма к романтизму. Л., 1970; Лотман Ю. М. С. С. Бобров. — В кн.: Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971; Зайонц Л. О. 1) Э. Юнг в поэтическом мире С. Боброва. — Учен. зап. Тарт. ун-та, 1985, № 645; 2) «Маска» Бибруса. — Там же, 1986, № 683.
Л. О. Зайонц