ЧЕШСКАЯ и СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

ЧЕШСКАЯ и СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА. О знакомстве П. с чешской и словацкой литературой, а также с общественной жизнью чехов и словаков, в частности с движением за национальное возрождение, никаких определенных сведений не имеется. Ему должны были быть известны по крайней мере некоторые из материалов о чешской литературе, появлявшихся в русских журналах (ВЕ, МТ, МВ и др.), например (предположительно) обстоятельная переводная статья «Обозрение новейшей богемской литературы» (СО. 1822. Ч. 77. № 19. С. 219–226; № 20. С. 269–277; Ч. 78. № 21. С. 12–22; перевод с немецкого из «Gesellschafter; oder Blätter für Geist und Herz») и (определенно) также переводная заметка «Некоторые мысли Гете о богемской литературе» (ЛГ. 1830. Т. 2. 8 окт. № 57. С. 168–169; перевод с польского из «Tygodnik Petersburski»). «Богемская литература, — говорилось в статье, — <…> несмотря на все гонения и утеснения, несмотря на неоднократные предприятия вовсе истребить язык богемский, <…> воспрянула из двухвекового своего усыпления, подъяла главу и находится теперь в цвете, который обещает зрелые и обильные плоды. Хотя неоспоримо, что особенное богатство и гибкость языка славян — и преимущественно языка богемцев, ранее прочих образованного — наиболее к тому способствовали, но не надобно упускать из виду и того, что богемские писатели, не пользуясь тем ободрением и покровительством, какое имеют сродные им писатели русские, трудятся из одного патриотизма, ибо с сохранением языка их тесно связано сохранение существования их нации» (№ 19. С. 219–220). Обе публикации содержали представительный перечень чешских и словацких писателей и ученых с краткими характеристиками их главных произведений и трудов; в т. ч. были названы: Йосеф Добровский (Dobrovský, 1753–1829), Антонин Ярослав Пухмайер (Puchmajer, 1769–1820), Йосеф Юнгманн (Jungmann, 1773–1847), Антонин Марек (Marek, 1785–1877), Франтишек Палацкий (Palacký, 1798–1876), П. Й. Шафарик, В. Ганка, Ф. Л. Челаковский, Ян Коллар (Kollár, 1793–1852) и многие другие. В беседах П. с друзьями и знакомыми, бывавшими в Чехии или переписывавшимися с чешскими и словацкими писателями и учеными, звучали, вероятно, какие-то имена, могли высказываться суждения и оценки, заходила, по-видимому, речь о литературных, культурных и общественных событиях в Богемии и Моравии. Насколько все это могло интересовать П., неизвестно. Он знал о В. Ганке, который в 1836 передал с кем-то ему в подарок две чешские книги с целью привлечь его внимание к «смутному и угнетенному состоянию ческого языка», как говорилось в надписи на одной из них (Библиотека П. № 659), и познакомить с этим языком в его подлинном виде (Там же. № 970). В своей работе со «Словом о полку Игореве» П. пользовался изданием Ганки (Там же. № 969), а при установлении чешских языковых параллелей обращался, наверное, также к чешско-немецко-латинскому словарю Иржи Палковича (Palkovič, 1769–1850; немецкая форма: Georg Palkowitsch). Известен П. был и П. Й. Шафарик, тоже якобы переславший ему с оказией свою «Историю славянского языка и литературы во всех наречиях» («Geschichte der slawischen Sprache und Literatur nach allen Mundarten», 1826), где ему было посвящено несколько строк, явившихся первым в Чехии о нем печатном сообщением. Однако никаких признаков целенаправленного внимания к этим двум выдающимся деятелям чешского национального возрождения со стороны П. не наблюдается. Находившиеся в его библиотеке в составе «Сочинений и переводов адмирала [А. С.] Шишкова» (Библиотека П. № 430) «Краледворская рукопись» (подделка Ганки и Й. Линды (Linda, 1789–1834), выданная за памятник старочешской поэзии) в подлиннике и русском переводе и «Повествование о богемском языке и словесности» Шафарика не были разрезаны.

В трех пушкинских произведениях: стихотворении «Яныш королевич» (пятнадцатом в «Песнях западных славян», 1833–1835), драме «<Русалка>» (1829–1830) и «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях» (1833) — усматривается с разной степенью уверенности и согласия между исследователями генетическая связь с чешским и словацким фольклором.

Переводом неустановленного чешского сказания считал песню «Яныш королевич» П. В. Анненков, опиравшийся на примечание П. к этому стихотворению (Анн. Т. 1. С. 363, 376, 378; Анненков. Материалы. С. 355, 369, 371; переизд.: Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М., 1984. С. 327, 338, 341). В пользу этого предположения говорят чешские имена «Яныш» (Janyš и др. варианты) и «Любуся»» (Libuša, старое написание: Libussa), которая названа «чешской королевной» (ст. 5), упоминание реки Моравы, на берегу которой развертывается действие. Хотя в пушкиноведении утвердилась другая точка зрения на происхождение стихотворения, согласно которой оно является оригинальным произведением П., представляющим собою изложение фабулы «<Русалки>», указанные реалии позволяют ставить вопрос о знакомстве П. с каким-то чешским произведением, ставшим ему известным, возможно, через западно-европейские источники (см.: Францев В. А. Две заметки: I. К вопросу об источнике песни «Яныш королевич» // Slavia. 1936/1937. Roč. 14. S. 441–445). Б. В. Томашевский считал чешским источником «Яныша Королевича» «Краледворскую рукопись» (Томашевский. Пушкин, II. C. 278).

В «<Русалке>» предполагается связь между сценой расставания князя с дочерью мельника и словацкой народной песней «Долина, долина…» («Долина, долина, каменистая долина…»), включенной И. И. Срезневским в изданный им сборник «Словацкие песни» (Харьков, 1832. С. 10–11, 46–47; цензурное разрешение 2 февраля 1832), имевшийся у П. (Библиотека П. № 356). Эта гипотеза сопряжена с более точною, чем принята ныне датировкою соответствующей части первой сцены драмы между временем получения П. сборника, которое должно было быть скорым после выхода книги, и 27 апреля 1832 (дата в беловом автографе), что вряд ли доказуемо, хотя и не невозможно.

«Сказку о мертвой царевне», по свидетельству П. А. Плетнева, напечатанному в виде примечания к повести Е. П. Гребенки «Мачиха и панночка», П. «заимствовал из чешских преданий» (Совр. 1838. № 4. Отд. VIII. Повести и рассказы. С. 1 третьей нум.). Не получившее признания в пушкиноведении, установившем иной генезис «Сказки», это замечание близкого знакомого П., тесно с ним общавшегося по творческим делам, остается важным подтверждением того, что в поле зрения поэта действительно могли находиться какие-то произведения чешского фольклора.

Пушкинские стихи: «Славянские ль ручьи сольются в Русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос» («Клеветникам России», 1831) — восходят к двадцатому сонету поэмы Я. Коллара «Дочь Славы» («Slawy dcera», 1824) через посредство заметки «Национальное направление богемской словесности» (Телескоп. 1831. ч. 3. № 11. С. 400–401; подпись: R. B.), представлявшей собою резюме французского перевода («Revue Britannique». 1828. T. 17) статьи английского литератора Джона Бауринга (1792–1872) о чешской литературе ([Bowring J.]. Bohemian Literature // The Foreign Quarterly Review». 1828. Vol. 2. № 3. Feb. P. 145–174).

Лит.: Bogatyrev P. G. Byly slovenské písnĕ pramenem Puškinovým? // Slovo a slovesnost. 1937. Sv. 1. S. 53–56; Кишкин Л. С. 1) К вопросу о знакомстве А. С. Пушкина с культурой и общественной жизнью чехов и словаков // Учен. зап. Ин-та славяноведения. 1951. Т. 4. С. 357–363; 2) Пушкин и чешская культура (1820–1850 гг.) // Кишкин Л. С. Чешско-русские литературные и культурно-исторические контакты: Разыскания, исследования, сообщения. М., 1983. С. 129–140; Stanislav J. Záujem A. S. Puškina o slovenskú l’udovú pieseň // Stanislav J. Z rusko-slovenských kultúrnych stykov v časoch Jána Hollého a L’udovíta Štúra. Bratislava, 1957. S. 51–52; Кацис Л. Ф., Одесский М. П. 1) Пушкин —Коллар —Мицкевич // Изв. РАН. 1999. Т. 58. № 3. С. 53–59; 2) А. С. Пушкин и Я. Коллар: Из комментария к стихотворению «Клеветникам России» // А. С. Пушкин и мир славянской культуры: (К 200-летию со дня рожд. поэта). М., 2000. С. 192–201.

В. Д. Рак