Мольер

Минимизировать
— 250 —

Мольер (Moliere) (наст. имя Жан Батист Поклен, 1622–1673), французский драматург. В юности Г. участвовал в любительских спектаклях, и любимой его ролью был Альцест в мольеровском «Мизантропе». С. Бегичев, вспоминая о военных годах Г., писал: «Из иностранной литературы я знал только французскую, и в творениях Корнеля, Расина и Мольера я видел верх совершенства. Но Г., отдавая полную справедливость их великим талантам, повторял мне: «Да зачем они вклеили свои дарования в узкую рамочку трех единств? И не дали воли своему воображению разгуляться по широкому полю» (Восп. С. 26). Статье «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады „Ленора“» Г. предпослал эпиграф из мольеровского «Лекаря поневоле»: «Iniquitas partes justum bellum ingerit» (Несправедливость противной стороны вызывает справедливую войну); Сганарель говорит эту фразу в ответ на замечание Жеронта (д. 2, явл. 6), что Сганарель ошибся, поместив печень слева, а сердце справа. Отвечая на катенинскую критику Г.о.у., Г. замечал: «Характеры портретны. Да! и я коли не имею таланта Мольера, то по крайней мере чистосердечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь. Вот моя поэтика <…>. Одно прибавлю о характерах Мольера: „Мещанин во дворянстве“, „Мнимый больной“ — портреты, и превосходные; „Скупец“ — антропос собственной фабрики, и несносен» (2, 87–90).
 
В критике неоднократно герой Г.о.у. сближался с Альцестом из «Мизантропа» Мольера. М. А. Дмитриев замечал о Чацком: «это Мольеров Мизантроп в мелочах и карикатуре», что вызвало возражение в антикритике В. Ф. Одоевского. Однако В. А. Ушаков в «Московском телеграфе» (1830. Т. 11–12) полагал: «Чацкий есть не что иное, как Мольеров Альцест, возродившийся по истечении полутораста лет в другом крае, в другом обществе и с другими причудами мизантропии, или, лучше сказать, излишней филантропии, потому что ни Альцеста, ни Чацкого нельзя упрекнуть в ненависти к людям. Напротив: желание лучшего для рода человеческого было единственною причиною их крутого нрава, их негодования на злоупотребления, их жестоких выходок против современных обычаев, словом, неуместного и непрерывного раздражения их желчи. Да! Чацкий есть не что иное, как правнук Альцеста» (Критика. С. 53). Полезно еще вспомнить мнение Щепкина на этот счет. «Случилось однажды, что кто-то из молодых людей его семьи спросил у него: „Как вам кажется, М. С., — не правда ли, что в характере Чацкого большое сходство с Мизантропом Мольера?..“ — М. С. Щепкин тотчас
— 251 —

же живо возразил на этот вопрос и, одушевляясь мало-помалу, начал объяснять разницу между значением характеров этих двух лиц: „Чацкий, — говорил он, — действительно перерос русское общество того времени. Раздражен Чацкий потому, что он видит вокруг себя устарелые нравы и действительно смешные слабости и пороки общества; пороки эти отразились на его судьбе, сделали его несчастным! А у Мольера — мизантроп его сам виноват в том, что не любит людей; в нем самом была избалованность, требовательность и нетерпимость. Эти собственные недостатки его и мешали ему любить общество“» (Русские ведомости. 1887. № 89). С Мизантропом Чацкого сближали А. Н. Веселовский (ВЕ. 1881. № 3), Н. К. Михайловский (ОЗ. 1881. № 11), П. П. Гнедич и др. А. Легрель же в предисловии к своему переводу Г.о.у. на французский язык (1884) назвал Чацкого псевдо-Альцестом, раскрыв динамичность грибоедовского сценического действия, в котором раскрывается характер Чацкого — в отличие от резонерства Альцеста. В специальной работе Н. К. Пиксанова «Грибоедов и Мольер. Переоценка традиции» (М., 1922) подвергнуты критическому анализу традиционные попытки сближения указанных пьес Мольера и Г., что позволило ученому прийти к обоснованному выводу, что «влияние „Мизантропа“ на Г.о.у. не было исключительно сильным. Сам француз ский образец не давал особо богатых побуждений. С другой стороны, яркое дарование русского драматурга легко поднималось к созданию высоких оригинальных ценностей» (С. 76–77. Cм. также: Bonamour J. A. S. Griboedov et la vie litteraire de son temps. Paris, 1965. P. 290–301).