Кюхельбекер Вильгельм Карлович

Минимизировать
— 216 —

Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797–1846), поэт, декабрист, друг Г., с которым познакомился в 1817 г., при поступлении в Коллегию иностранных дел. За вольномыслие, проявленное при чтении лекций в Париже, в 1821 г. переведен на Кавказ, где он сблизился с Г. «Я встретил здесь своего милого петербургского знакомого: Г., — писал Кюхельбекер 18.12.1821 матери из Тифлиса. — Он был около двух лет секретарем посольства в Персии; сломал себе руку и будет жить теперь в Тифлисе до своего выздоровления» (Лит. современник. 1938. № 10. С. 183). К-ру Г. читал поэму «Странник» (сохранились лишь ее отрывки) и первые явления Г.о.у, с ним делился и другими творческими планами. «16 апреля <1822>, — отметил Н. Муравьев, — я ходил ввечеру в собрание и узнал там от Г. происшествие, недавно случившееся между К-ром и Похвисневым. На днях они поссорились у Алексея Петровича (Ермолова), и как Похвиснев не соглашался выйти с ним на поединок, то он дал ему две пощечины. Алексей Петрович, узнавши о сем, очень сердился, сказал, что К-ра непременно отправит отсюда в Россию, а между тем велел, чтобы они подрались» (Восп. С. 51). К. был 5.5.1822 выслан из Грузии и долгое время не мог поступить на службу. В начале октября 1823 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «К-ру хотелось бы переселиться в Одессу к Воронцову. Статочное ли это дело, как думаешь? С Ермоловым расстался он не по политическим причинам, а за пощечину, которую он дал племяннику Ермолова в ответ на его грубость. Они после дрались. Сначала была у него размолвка с Ермоловым; но в этом деле виноват был не К., и сам генерал сделал первые шаги к мировой. Я это все знаю <…> от Г., преданного Ермолову и, следовательно, свидетеля надежного…» (ОА. Т. 2. С. 359). В письме к К-ру 1.10.1822 Г. жаловался на свое одиночество: «Теперь в поэтических моих занятиях доверяюсь одним стенам, им кое-что читаю изредка свое или чужое, а людям — ничего; некому» (3, 57). Вновь встретились друзья в Москве, в 1823 г., и летом того же года вместе гостили в тульском имении Бегичева, где было окончено Г.о.у. Таким образом, К. с полным основанием утверждал в своем дневнике: «Г. писал Г.о.у. почти при мне, по крайней мере, мне первому читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано». Имея в виду приверженность К-ра к торжественному, высокому стилю в поэзии и к архаизированному языку, что находило поддержку у Г., Пушкин и В. Туманский в письме из
— 217 —

Одессы 11 декабря 1823 г. укоряли поэта: «Какой злой дух, в виде Г., удаляет тебя в одно время и от наслаждений истинной поэзии, и от первоначальных друзей своих» (XIII, 81). В письме к К-ру 2.3.1825 Д. Н. Бегичев писал: «Об Г. имеем известие от двух приехавших недавно из Петербурга родных наших: прежде от Наумова, а потом от А. И. Кологривова; они довольно часто видались с ним, он здоров, как говорят, совсем намерен бросить писать стихи, а вдался весь в музыку и что-то такое серьезное пишет» (Очерки литературной жизни Воронежского края. XIX – начало XX в. Воронеж, 1970. С. 82–83). В альманахе «Мнемозина» (1824. № 1), издававшемся К-ром совместно с В. Одоевским, было опубликовано стихотворение Г. «Давид». В апреле 1825 г. К. приезжает в Петербург. 18.5.1825 Г. сообщал С. Бегичеву: «Журналисты повысились в моих глазах 5-ю процентами, очень хлопочут за К-ра, приняли его в сотрудники, и кажется, удастся определить его к казенному месту. У Шишкова не удалось, в почтамте тоже, и в Горном департаменте, но где-нибудь откроется щелка» (3, 94); здесь же говорится о ссоре К-ра с Л. С. Пушкиным и о примирении их Г-вым. Член Северного общества, участвовавший в восстании на Сенатской площади с оружием в руках, К. был приговорен к смертной казни, которая была заменена десятилетним заключением в одиночной камере с последующей ссылкой в Сибирь. На следствии Г. было предъявлено не дошедшее до нас его письмо К-ру. Позже Г. принял участие в судьбе заключенного. Н. П. Шульц писала 29.8.1826 сестре К-ра, Юлии: «Меня уверяли, что господин Г, который был тесно связан с Вильгельмом Карловичем и о котором Вы, без сомнения, слышали, собрал при помощи своих друзей сумму 3 000 рублей, которую послал Вашему брату; можно надеяться, что он в настоящее время не нуждается в необходимом и что ему приятно быть этим обязанным своему старому дорогому другу» (Лит. современник. 1938. № 10. С. 198). В свою очередь, К. пытался связаться с Г. из заключения. В апреле 1828 г. К. из Динабургской крепости написал другу: «Я долго колебался, писать ли к тебе. Но, может быть, в жизни мне не представится уже другой случай уведомить тебя, что я еще не умер, что я люблю тебя по-прежнему: и не ты ли был лучшим моим другом? Хочу верить в человечество, не сомневаюсь, что ты — ты, тот же, что мое письмо будет тебе приятно: ответа не требую — к чему? Прошу тебя, мой друг, быть, если можешь, полезным вручителю: он был верным, добрым товарищем твоего В<ильгельма> в продолжение шести почти месяцев; он утешал меня, когда мне нужно было утешение. Он тебя уведомит, где я и в каких обстоятельствах, прости! До свидания в том мире, в который ты первый вновь заставил меня веровать. В. К.» Это письмо было послано с отставным штаб-ротмистром Елисаветградского полка С. С. Оболенским, отбывавшем наказание в Динабургской крепости и отправленным в апреле 1828 г. рядовым на Кавказ. По дороге Оболенский наскандалил, подвергся обыску, и в результате письмо К-ра было изъято и не дошло до адресата. Следствие легко установило автора, и по именному приказу Николая I в феврале 1829 г. К. был лишен права переписки с родными. Но 10.8.1828 К. снова пишет «двум любезным друзьям и братьям, поэтам Александрам», Г. и Пушкину из Динабурга (К., в частности, здесь замечает: «Получил ли Г. мои волосы?» — РА. 1881. № 1. С. 137) Г-ву посвящает Кюхельбекер несколько стихотворений, комедию «Шекспировы духи» (1825) и неоконченную поэму (1823). В поэтическом послании «А. С. Грибоедову при отсылке к нему в Тифлис моих Аргивян» К. скажет: «Уже я зрю тебя, страна златая! / Поэту я вручу Камен Ахейских дар; / Не он ли воспитал во мне их чистый жар?» К. посвящал своему другу и пророческие строки: «Но ты, ты возлетишь над песнями толпы! / Тебе дарованы, Певец, рукой судьбы / Душа живая, пламень чувства, / Веселье светлое и тихая любовь, / Златые таинства высокого искусства / И резво-скачущая кровь!» В примечании к одному из своих стихотворений, посвященному Г. (к строке «Певца, воспевшего Иран…»), К. заметил: «Относится к поэме Грибоедова, схожей по форме
— 218 —

своей с „Чайльд-Гарольдом“: в ней превосходно изображена Персия». Г. вспоминает К-ра в стихотворении («Освобожденный»): «Но где друг?.. но я один!.. — / Но давно ль, как привиденье, / Предстоял очам моим / Вестник зла?..» (2, 233). В своем тюремном дневнике, перечитывая старые журналы, Кюхельбекер страстно возражал по поводу критики на Г.о.у. М. А. Дмитриева. 3.1.1832 К. записал в своем дневнике: «Прочел 30 первых глав пророка Исайи <…>. Они были любимые моего друга Г., и в первый раз я познакомился с ними, когда он мне их прочел 1821-го <года>, в Тифлисе». 16.1.1843 записано: «Сегодня во сне я видел Г.: в последний раз, кажется, я видел его в конце 31 года, этот раз я с ним и еще двумя мне близкими людьми пировал, как бывало в Москве. Между прочим помню его пронзительный взгляд и очки, и что я пел какую-то французскую песню. Не зовет ли он меня?..» 3.5.1843 Кюхельбекер писал из тобольской ссылки В. Одоевскому: «Ты теперь у меня один: нынешнее поколение мне чуждо во всех отношениях. Я постепенно — не оплакал (слезы что-то ныне не даются мне), а болезненно, с мучением пережил и моего единственного Г., и доброго толстяка Дельвига, и лучшего поэта России Пушкина, и бедного твоего брата Александра, и, наконец, даровитого Баратынского <…>. Ты, напротив, наш: тебе и Г., и Пушкин, и я завещали наше лучшее <…>. Я в тебе уверен: ты в память своего брата, в память Г. употребишь все возможное, чтобы оказать услугу человеку, который был их и твоим другом» (Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1893 г. СПб., 1896. С. 69–73). В 1845 г. в стихотворении «Участь русских поэтов» К-р напишет: «Или же бунт поднимет чернь глухую, / И чернь того на части разорвет, / Чей блещущий перунами полет / Сияньем облил бы страну родную».