ЮВЕНАЛ Децим Юний (Decimus Iunius Iuvenalis, 67? – после 127), римский сатирический поэт. За примерно 30 лет творчества, начавшегося после смерти императора Домициана (96 г.) и пришедшегося на годы правления первых императоров из династии Антонинов (Нервы, Траяна, Адриана), Ю. создал 16 сатир, в которых описано римское общество времен Домициана. Обличая пороки как бы ушедшей в прошлое эпохи, глядя на нее из другой эры — эры Антонинов, Ю. на самом деле изображал явления и процессы, характерные в целом для Ранней империи, когда уходил из жизни не столько сам республиканский общественный строй, сколько стоявшие за ним общинный уклад и традиционная, коренная для Рима, система ценностей, уступая место космополитической империи.
Ю. не входил в число античных авторов, близких П. В сочинениях П. имя римского поэта упоминается 10 раз, главным образом как обобщенное, почти нарицательное обозначение поэта-моралиста, обличителя пороков и классика «суровой», «резкой» сатиры в обычном для европейской литературно-культурной традиции и воспринятом от нее в России противопоставлении «мягкой», «добродушной» сатире Горация: «новый Ювенал» («К другу стихотворцу», 1814, ст. 63); «...вдохновенный Ювеналом, Вооружись сатиры жалом» («К Б<атюшк>ову», 1814, ст. 60); «Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом» («К Лицинию», поздняя ред., 1826, ст. 58); «...с гневной Музой Ювенала» (письмо к В. Л. Пушкину 22 декабря 1816; Акад. I, 385; XIII, 5); «Ювеналов бич» («О муза пламенной сатиры!», 1823–1825, ст. 4); «Ювенальное негодование» («Путешествие В. Л. П.», 1836; Акад. XII, 93); «...духом своим <...> отличается <...> сатира Ювенала от сатиры Горация» («О поэзии классической и романтической», 1825; Акад. XI, 36). П. отталкивали грубая откровенность и натурализм Ю.; в черновике предисловия к гл. I «Евгения Онегина» Ю. назван в числе писателей-сатириков, которые «далеко не редко не сохранили должного уважения к читателям и к прекрасному полу» в отношении «наблюдения строгой благопристойности в шуточном описании нравов» (Акад. VI, 528).
Как существенные могут рассматриваться два обращения П. к Ю.
Первое связано со стихотворением «К Лицинию» (1815), завершающие строки которого (ст. 65–73 лицейской ред.) воссоздают романтический, «шатобриановский» образ Рима, раздавленного тяжестью собственных преступлений и обреченного на заслуженную гибель. Предшествующий текст, как бы подводящий читателя к этому заключению, навеян во многом Ю. Открывающий стихотворение образ наглого вельможи, попирающего льстивую толпу, имеет параллели у Ю. в сатирах I (ст. 64–66), III (ст. 239–240) и VII (ст. 130–133), упоминание о развратном фаворите императора, помыкающем сенатом, (ст. 20–22) — в IV сатире приглашение к дружеской встрече, сопровождаемой чтением стихов, — в заключительной части XI сатиры. Если эти темы в стихотворении П. могут в известной мере быть объяснены распространенностью подобных мотивов во французской и русской поэзии конца XVIII – начала XIX в. (ср., например, описание «временщика, вельмож любимца» в стихотворении К. Н. Батюшкова «Счастливец: (Подражание Касти)», 1810) и не обязательно предполагают реальное знакомство П. с Ю., то знание III сатиры свидетельствуется непосредственно. Совпадает сама сюжетная ситуация: разговор автора со знакомым, который уезжает из Рима к простой деревенской жизни от порочной и преступной атмосферы столицы, служит обрамлением, а основное содержание произведения образует гневное описание самой этой атмосферы. Совпадения обнаруживаются также на уровне текста: в строках 3–6 развернуто выражение Ю. «turba cedente» (ст. 239), «изорванный плащ» Дамета (строка 26) точно передает «scissa lacerna» подлинника (ст. 148), а «тишь уединения» «на берегу морском» (строки 58, 55) — «secessus» и «gratum litus» (ст. 5). Вряд ли П. пятнадцатилетним лицеистом мог освоить с такими подробностями очень трудный латинский текст Ю. без посредства французского перевода; в стихотворении «К Лицинию» проявилось, вероятнее, уже «подсознательное знание» античности и «чувство древности», которое в дальнейшем было присуще П. на протяжении всей жизни и давало ему возможность интуитивного проникновения в реалии античной жизни и в словесную ткань описаний, ей посвященных (см. с. 28-29).
Второе обращение П. к текстам Ю. относится к августу 1836, когда по настоятельным советам и просьбам П. Б. Козловского он начал было переводить X сатиру. По свидетельству П. А. Вяземского, П. серьезно готовился к работе над Ю. и, в частности, перечитал «Сокращенный перевод Ювеналовой сатиры о благородстве» (1803; пер. VIII сатиры) И. И. Дмитриева (П. в восп. совр. (1974). Т. 1. С. 131, 136). Перевел он лишь ст. 1–4 и 188–193 («От западных морей до самых врат восточных...» и «Пошли мне долгу жизнь и многие года!..» — Акад. III, 429). Переводы в общем точные. Обращают на себя внимание в первой строке отсутствующие в оригинале слова «до самых врат восточных», которые подтверждают существование у П. отмеченного выше «чувства древности»: в глазах римлян их империя была миром полисной цивилизации, окруженным варварами, неведомыми или сказочными народами, и границы ее становились особенно важны в тех местах, где сама природа как бы раскрывала внешним враждебным силам доступ в пределы Римской державы; именно такие места и обозначались словом «claustra» — «ворота», «охраняемые проходы», «запоры». Это словоупотребление зафиксировано письменно в немногочисленных текстах, вряд ли П. известных. П. ввел слово «врата», уловив римскую манеру видения как бы поверх текстов, непосредственно и изнутри. Всплыло ли в его сознании, кроме того, то место в «Анналах» Тацита (II, 61), где это слово употреблено как и в пушкинском переводе, для обозначения именно восточных пределов империи, — вопрос остается открытым. Перевод записан на оборотной стороне листка (ПД 239), содержащего черновик трех последних строф стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Мысль, выраженная в этих строфах (Акад. III, 1034), связана с отказом от поисков прижизненного признания и славы; она имеет соответствие в X сатире (ст. 103–125). Внимание П., однако, привлекли не эти строки, а те, где высказана, по словам академика М. П. Алексеева, «полная горечи насмешка над долголетием» (Алексеев. С. 157), над упованиями продлить жизнь и избежать старости и смерти. В контексте творчества П. последних лет жизни такой выбор должен быть признан неслучайным, как неслучайно и обращение его в связи со своим поэтическим завещанием к римской античности: отказавшись от Ю., П. предпочел ему Горация, воспринятого через Г. Р. Державина. Отказ от продолжения перевода X сатиры может быть объяснен указанным настроением, хотя, очевидно, сыграли свою роль причины, изложенные в стихотворном обращении к П. Б. Козловскому («Ценитель умственных творений исполинских...», 1836): «...развернув его суровые творенья Не мог я одолеть пугливого смущенья... Стихи бесстыдные прияпами торчат, В них звуки странною гармонией трещат»; равно, по-видимому, сказалась и характерная для П. в эти годы манера не доводить до окончания многие начатые стихотворные произведения, связанные с античной темой в частности.
Не получила окончательного объяснения фраза «потолковать о Ювенале» («Евгений Онегин», гл. I, 6. 5). По мнению А. И. Малеина, разделявшемуся в более даже резкой, категорической форме Н. Л. Бродским, она значила «излить, подобно римлянину, свое негодование на тогдашнее положение государства» (Путеводитель. С. 391; ср.: Бродский Н. Л. «Евгений Онегин»: Роман А. С. Пушкина: Пособие для учителей средней школы. 3-е изд., перераб. М., 1950. С. 48). Ю. М. Лотман указал, что «соединение имени Ювенала с небрежным «потолковать» и общий контекст рассуждения о слабом знании Онегиным латыни придают онегинским разговорам о Ювенале ироническую окраску, отделяя их от аналогичных бесед декабристов» (Лотман. Комментарий. С. 132).
У П. имелись сатиры Ю. в двух латинско-французских изданиях (Paris, 1825. Т. 1–3; Paris, 1825–1826. Т. 1–2) (Библиотека П. № 609, 1040–1041). Оба издания разрезаны не полностью, причем в трехтомном (№ 1040), приобретенном 15 августа 1836 (Арх. опеки. С. 55), лишь частично IV и VI сатиры, конец IX и начало X сатиры.
Лит.: Степанов Л. А. Пушкин, Гораций, Ювенал // ПИМ. Т. 8. С. 70–89.
Г. С. Кнабе