ГОРАЦИЙ (полное имя — Квинт Гораций Флакк, Quintus Horatius Flaccus, 65–8 до н. э.), римский поэт, автор сборника эподов (epodos), двух сборников сатир (satura), четырех книг од (carmina), юбилейного гимна в честь Рима (Carmen Saeculare) и двух книг посланий (epistula).
Поэзия Г. имеет непреходящее мировое значение. В Средние века особенно ценились сатиры и послания Г., Возрождение оценило его лирику. В эпоху классицизма наряду со славой великого поэта Г. приобрел авторитет фундаментального теоретика; его «Наука поэзии» («Ad Pisones» или «De arte poёtica») послужила основой для «Поэтического искусства» (1674) Н. Буало. В России Г. получил широкое признание в XVIII в.; Г. переводили А. Д. Кантемир, В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков, В. В. Капнист, Г. Р. Державин и др. В пушкинской поэзии, прозе, публицистике и переписке Г. предстает как проповедник философии «золотой середины», оригинальный поэт (лирик и сатирик), теоретик «искусства поэзии»; своеобразную интерпретацию получили в творчестве П. личность Г. и его взаимоотношения с Августом и Меценатом.
П. читал Г. в Лицее в оригинале. Профессор Н. Ф. Кошанский, ставивший Г. наряду с Вергилием и Тибуллом выше всех поэтов, уделял его изучению значительную часть учебного времени; юношеский интерес П. к Г. мог быть стимулирован и увлечением А. А. Дельвига, чьими «первыми <…> опытами в стихотворстве», как вспоминал П. («Дельвиг», 1834), «были подражания Горацию» (Акад. XI, 274). В числе любимых авторов П. имя Г. настойчиво повторяется в лицейских стихотворениях 1815 («Городок», «К Пущину (4 мая)», «Послание к Г<алич>у», «Послание к Ю<дину>»). Произведения 1810-х определяют собою первый период пушкинского восприятия Г., когда римский классик предстает под его пером «чувствительным» и изящным наперсником беспечного досуга, «Тибурским мудрецом» («Послание к Г<алич>у», ст. 121), а «Златой Горациев фиал» («Стансы Толстому», 1819, ст. 8) служит символом гедонистического мироощущения. В эти годы П. смотрит на римского поэта и его творчество сквозь призму образов французской «poésie fugitive» («легкой поэзии»), что накладывает на его восприятие некоторый отпечаток литературной условности. Знак приближения П. к латинскому первоисточнику можно усмотреть лишь в цитате из него (единственной за весь этот период) — стихе «Не весь я предан тленью» («Городок», ст. 272), заимствованном из оды Г. «К Мельпомене» («Ad Melpomenem»; Carm. III, 30, 6). Однако и эта цитата не выходит из круга «крылатых слов» Г., знакомство П. с которыми могло состояться и при посредничестве русских или французских поэтов.
Второй период (1820–1832), напротив, характеризуется обилием кратких цитат и реминисценций из поэзии Г. в стихотворных и прозаических произведениях П., в его публицистике и письмах (это продолжается и позднее, но частота существенно снижается). П. обращается к Г. как яркому и общепризнанному явлению мировой культуры.
Чаще всего в своих произведениях и письмах П. цитировал оды, в большинстве случаев на языке оригинала; половина латинских цитат из Г. воспроизводит начальный стих подлинника. В статье «Мои замечания об русском театре» (1820) приводится измененная цитата из Carm. I, 16: «Filiae pulchrae mater pulchrior» (Акад. XI, 11; пер.: Прелестной дочери прелестнейшая мать); в письме к П. А. Катенину в сентябре (не позднее 14) 1825 (Акад. XIII, 225), и в главе III «Путешествия в Арзрум» (Акад. VIII, 466) П. цитирует (в первом случае с ошибкою) оду «К Постуму» (Carm. II, 14): «Heu fugaces, Posthume, Posthume, labuntur anni» (пер.: Увы, Постум, Постум, уносятся быстролетные годы…); в той же главе (Акад. VIII, 467) приведена выдержка из Carm. II, 9: «…nec Armeniis in oris, Amice Valgi, stat glacies iners Menses per omnes…» (пер.: И армянская земля, друг Вальгий, Не круглый год покрыта Неподвижным льдом…). Латинские эпиграфы предпосланы: первоначальной беловой редакции стихотворения «19 октября» (1825) — из Carm. I, 37: «Nunc est bibendum Hor.» (Акад. II, 968; пер.: Теперь надлежит выпить, Гор<аций>); беловому автографу послания «К вельможе» (1830) — из Carm. I, 11: «Carpe diem!» (Акад. III, 823; пер.: Лови мгновение!).
В русском переводе цитаты из од Г. у П. вместе с упомянутой цитатой из оды «К Мельпомене» встречаются лишь трижды. В письме к П. А. Вяземскому от 5 ноября 1830 П. перефразировал ст. из Carm. I, 3: «твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена» (Акад. XIV, 122). Наконец, в «<Повести из римской жизни>» (1835) ее герой Петроний ссылается на «восклицание» Г. «Красно и сладостно паденье за отчизну» (Акад. VIII, 390) из Carm. III, 2. Кроме того, в послании «Давыдову» («Нельзя, мой толстый Аристип…», 1824), ст. 9–15, упомянута «торжественная ода» — ода Г. «К кораблю, везущему в Афины Вергилия» (Carm. I, 3). Образы и реминисценции од Г. являются важными художественными и смысловыми опорными элементами стихотворения «Арион» (1827).
В черновом наброске «Путешествие В. Л. П.» (1836), возражая поклонникам поэзии «страстной или выспренней», П. замечает: «…есть люди, которые находят и Горация прозаическим (спокойным, умным, рассудительным? так ли?) Пусть так. Но жаль было бы, если б не существовали прелестные оды, которым подражал и наш Державин» (Акад. XII, 93).
О традиционном для европейской эстетики XVIII – начала XIX вв. понимании сатиры Г. свидетельствуют высказывания П. в письме к П. А. Вяземскому от 1 сентября 1822 («Горацианская сатира, тонкая, легкая и веселая не устоит против угрюмой злости тяжелого пасквиля. Сам Вольтер это чувствовал». — Акад. XIII, 43) и в статье «О поэзии классической и романтической» (1825) («сатира Ювенала <отличается> от сатиры Горация» — Акад. XI, 36). Непосредственно в творчестве П. отразилась лишь одна из 18 сатир Г. — Sat. II, 6: в построенном на игре омофонов эпиграфе к главе II «Евгения Онегина», где П. сопровождает Горациево восклицание «O rus!» (перевод: О деревня!) каламбурным переводом «О Русь!». Подобное каламбурное употребление этой цитаты из Г. получило широкое распространение во Франции с конца XVIII в., и П. его перенял из вторых рук.
П. коснулся лишь двух посланий Г. из 23. Заметку «<О трагедии Олина “Корсер”>» (1828) он завершил иронично-негодующим «O miratores!» (Акад. XI, 65; пер.: О поклонники!), перефразировав Горациево «o imitatores!» (пер.: о подрожатели!) из Epist. I, 19. «Науку поэзии» П. цитировал в письме к П. А. Катенину от 19 июля 1822: «…знаю, что долг платежом красен, но non erat hic locus…» (Акад. XIII, 41; пер.: здесь не место для этого). В черновиках к статье «О поэзии классической и романтической» в полемическом выпаде против Буало как автора «Поэтического искусства» иронически упоминаются и «оракулы Горациевой пиитики» (Акад. XI, 307). Позднее в заметке «<Об Альфреде Мюссе>» (1830) П. прокомментировал стих. Г. из «Науки поэзии»: «Difficile est proprie communia dicerе» («Ad Pisones», 128; пер.: Трудно хорошо выразить общие вещи), пояснив, что «дело идет о предметах трагических, всем известных, в противуположность предметам вымышленным» (Акад. XI, 176), и отметив иное его понимание Байроном, взявшим его эпиграфом к «Дон Жуану». Этот афоризм, в истолковании которого существуют традиционные разногласия, привлек внимание П. в связи с его работой над «маленькими трагедиями»: в «Скупом рыцаре» и «Каменном госте» ему пришлось преодолевать именно ту «трудность», о которой говорил Г.
К эподам П. обратился лишь однажды, процитировав начало второго в письме к А. И. Тургеневу от 7 мая 1821: «Beatus qui procul» (Акад. XIII, 29; пер.: Блажен, кто вдали…). Персонаж трех эподов (Epod. 3, 5, 7) и трех сатир (Sat. I, 8; II, 1, 8) Г., колдунья, «отвратительная Канидия» (Акад. XI, 157), упоминается П. в «<Опровержениях на критики>» (1830).
В конце 1820-х – начале 1830-х внимание П. к Г. обострилось в связи с нападками Н. И. Надеждина. Культ Г., исповедуемый Надеждиным, его апелляции к авторитету римского классика в борьбе с П. и подчеркнутое почтение к покровителям, сближавшее Надеждина с его кумиром, вызвали эпиграмму П. «Мальчишка Фебу гимн поднес…» (1829), в которой имя Г. метонимически перенесено на «болвана семинариста». (Подобную прономинацию — «Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций» — П. использует в том же году в эпиграмматическом выпаде против поэта-сатирика и азартного игрока И. Е. Великопольского).
Последний период в пушкинском постижении Г. (1833–1836) отмечен особой глубиной: П. переводит оду к Меценату («Царей потомок Меценат…», 1833) и оду к Помпею («Кто из богов мне возвратил…», 1835), работает над «<Повестью из римской жизни>». В текст последней он намеревался включить перевод оды к Помпею, долженствовавший аргументировать суждение пушкинского Петрония: «Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута» (Акад. VIII, 390). Все эти произведения не могут быть оценены в полной мере вне литературно-биографического контекста 1830-х, когда П. был поставлен в условия, схожие с обстоятельствами жизни Г. Однако Николай I и Бенкендорф не нашли в П. верноподданической лояльности и дипломатической гибкости, обеспечивших Г. привилегированное положение при Августе и Меценате.
Видя в «самостоянье человека залог величия его» («Два чувства дивно близки нам…»; черн., 1830 — Акад. III, 849), П. был убежденным противником покровительства во всех его проявлениях: принимаемое из честолюбия или из нужды, оно порабощает и унижает, бесчестит и позорит — таково резюме его многочисленных высказываний. Меценатство вызывало у П. особое неприятие со времен службы в канцелярии М. С. Воронцова, притязавшего, по мнению П., на роль его покровителя. Вот почему еще в послании «Давыдову» («Нельзя, мой толстый Аристип…», ст. 12–16) П. противопоставил себя «умному льстецу» и «Августову певцу» Г., заявив: «Но льстивых од я не пишу». Признак преимущества русской литературы перед другими литературами мира П. видел в отсутствии в России меценатства — на этом он настаивал в письмах к П. А. Вяземскому (7 июня 1824 — Акад. XIII, 96), А. А. Бестужеву (кон. мая – нач. июня 1825 — Акад. XIII, 179) и К. Ф. Рылееву (вторая пол. июня — авг. 1825, черн. – Акад. XIII, 218–219); повторяется эта мысль и в «<Путешествии из Москвы в Петербург>» (1833–1835; Акад. XI, 228–229, 254–255). Наконец, в повести «Египетские ночи» (1835) Пушкин заявляет устами Чарского: «Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чорт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них» (Акад. VIII, 266).
Все это придает характеристикам Г. как «августова певца», «придворного философа» («О ничтожестве литературы русской», дек. 1833 – март 1834, черн. вар. — Акад. XI, 501) и «хитрого стихотворца» явный презрительно-пренебрежительный оттенок, как и самая догадка о том, что Г. «хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию», — шутовство в глазах П. было низостью. Готовность к добровольному шутовству, подмеченная Петронием в «<Повести из римской жизни>», ставит пушкинского Г. на один полюс с пушкинским Вольтером, как он изображен в одноименной рецензии («Вольтер», 1836 — Акад. XII, 80–81), никогда не умевшим «сохранить своего собственного достоинства» и «напрашивавшимся» на «шутовской кафтан» — мундир камергера, ассоциирующийся у П. с навязанным ему мундиром камер-юнкера. Скрытое противопоставление между пушкинским идеалом независимости и жизненной позицией Г. содержится и в стихотворении «Из Пиндемонти» (1836), перекликающемся в композиции и образном строе с одой Г. к Меценату (Carm. I, 1): недаром П. вновь презрительно поминает здесь придворный мундир («ливрею»).
Набросок «Царей потомок Меценат…» (Акад. III, 299) представляет собою перевод этой посвятительной оды, предпосланной Г. изданию трех книг его од; для отношений римского поэта с его патроном она эмблематична. Возможно, перевод оды «К Меценату» был изначально связан с замыслом «<Повести из римской жизни>», к осуществлению которого П. приступил несколько позднее. Перевод отличается текстуальной близостью к оригиналу, но размер подлинника П. не передал: он избрал обычный для русских переводов из Г. XVIII – начала XIX вв. четырехстопный ямб (этим же размером переведена и ода к Помпею). Набросок П. обнаруживает некоторые лексические совпадения с переводами М. Н. Муравьева (опубл. 1775), И. Чернявского (опубл. 1809), С. А. Тучкова (опубл. 1816) и, особенно, В. В. Капниста (опубл. 1819); однако они свидетельствуют не столько о прямом заимствовании или влиянии, сколько о литературном контексте и традиции. При переводе П. опирался на прозаический французский перевод Р. Бине (Binet, 1729–1812; см.: Библиотека П. № 1002), но перевод П. гораздо лаконичнее и образнее, чем русские и французские переводы его предшественников.
Переведенную П. оду Г. «К Помпею» (Carm. II, 7) датируют обычно 29 г. до н. э., когда Император Цезарь, как официально именовали в это время Октавиана, амнистировал уцелевших после сражений и проскрипций сподвижников Брута. В их числе в Рим вернулся друг и соратник Г., Помпей Вар, которого поэт встретил этой одой. При ее переложении П. вновь воспользовался французским прозаическим переводом Р. Бине, не оставившим, однако, заметного отпечатка на его произведении. Несомненное влияние — концептуальное и лексическое — на стихотворение П. оказал перевод С. А. Тучкова (1816), с автором которого в декабре 1821 в Измаиле поэт провел вечер в беседе об античных классиках. Ему П., очевидно, обязан и трактовкой признания Г. в малодушии, проявленном им в решающей битве при Филиппах в 42 до н. э., когда республиканцы были наголову разгромлены Октавианом: догадка о том, что Г. «хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию», явно перекликается с аналогичным примечанием Тучкова («Здесь Гораций смеется над своею трусостию»).
В переводе «Кто из богов мне возвратил» очевидны существенные отличия от латинского оригинала: в стихах «Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил» слова «призрак свободы» и «отчаянный» не находят параллелей у Г.
В отличие от множества предшественников и последователей, П. не считал ключевым в оценке личности Г. пресловутый вопрос о его трусости в битве при Филиппах — П. в трусость Г. не верил, зная, что робость поэта в бою была традиционным мотивом в лирике Алкея, Анакреонта, Архилоха и др. Как человек Г. определялся для него амплуа, избранным римским поэтом для себя при дворе Августа и во дворце Мецената. Это объясняет мотивы, руководствуясь которыми поэт привнес в оду Г. свои изменения и дополнения. Отход П. от оригинала был обусловлен его стремлением указать на стоящего за спиной Вара главного адресата оды Г. — Октавиана. Вопрос пушкинского Г. о том, «кто из богов» возвратил ему друга (в оригинале «Кто возвратил тебя...»), комплиментарен: Помпея возвратил ему Август («Божественный», «Священный»). Утрируя трусость Г. в его рассказе о бегстве с поля боя, П. акцентирует ту шутовскую роль, которую, по его мнению и мнению его Петрония, Г. добровольно разыгрывал перед Августом и Меценатом. Введение П. в перевод слов «призрак свободы» и «отчаянный» обусловлено стремлением пушкинского Г. изобразить дело защиты республиканских идеалов политической авантюрой, а участие в нем самого Г. — заблуждением молодости. Изменения в передаче бытовых и мифологических деталей оды к Помпею Вару менее значимы: здесь П. следовал не столько оригиналу и переводам предшественников, сколько сложившимся у него с лицейских лет приемами изображения античных реалий.
Стихотворение «Кто из богов мне возвратил…» было создано в 1835, через десять лет после посещения И. И. Пущиным опального поэта в Михайловском; возможно, одним из поводов для обращения П. к оде Г. послужили воспоминания об этой встрече.
Своеобразным итогом более чем двадцатилетнего творческого освоения П. поэтического наследия Г. и этического спора с ним стало стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836). Являясь вполне оригинальным произведением, «Памятник» не может быть причислен ни к переводам, ни к вольным подражаниям: сохранив структуру оды Г. «К Мельпомене» (Carm III, 30), П. каждую строфу наполнил новым содержанием (см. статью «Памятник» в т. «Творчество»).
Лит.: Покровский М. М. 1) Пушкин и Гораций // Пушкин. М., 1924. Сб. 1. С. 310; 2) Пушкин и Гораций // Докл. АН СССР. 1930. № 12. Сер. В. С. 233–238; 3) Пушкин и античность // П. Врем. Т. 4/5. С. 48–50; Grégoire H. Horace et Pouchkine // Les études classiques. 1937. T. 6. № 4. Р. 525–535; Варнеке Б. В. Пушкин о Горации // Наук. зап. Одеського держ. пед. iн–ту. 1939. Т. 1. С. 7–16; Ванслов Вл. В. А. С. Пушкин о «золотом веке» римской литературы // Учен. зап. Калинин. гос. пед. ин–та. 1963. Т. 36. С. 18–22; Busch W. 1) Die Varusode des Horaz und ihre russische Übersetzer // Die Welt der Slaven. 1964. H. 4. S. 366–368; 2) Horaz in Russland. München, 1964. S. 154–164; Costello D. P. Pushkin and Roman Literature // Oxford Slavonic Papers. 1964. Vol. 11. P. 55; Радциг С. И. О некоторых античных мотивах в поэзии А. С. Пушкина // Вопросы античной литературы и классической филологии. М., 1966. С. 373–378; Суздальский Ю. П. 1) Пушкин и Гораций // Iноземна фiлологiя. Львiв, 1966. Вип. 9. № 5. С. 145–146; 2) «Арион» Пушкина // Литература и мифология: Сб. науч. тр. Л., 1975. С. 16; Алексеев М. П. 1) Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...» Л.: Наука, 1967. (То же // Алексеев. Пушкин и мировая лит–ра. С. 5–265); 2) Заметки на полях // Врем. ПК. 1974. С. 107–108 [об источнике каламбурного эпиграфа «O rus!» к второй гл. «Евгения Онегина»]; Смирин В. М. К пушкинскому наброску перевода оды Горация к Меценату // Вестн. древней истории. 1969. № 4. С. 129–135; Vickery W. «Arion»: an example of post-decembrist semantics // Alexander Puškin: A Symposium on the 175th Anniversary of His Birth / Ed.: A. Kodjak, K. Taranovsky. New York, 1976. P. 71–84; Альбрехт М. Г. К стихотворению Пушкина «Кто из богов мне возвратил…» // Врем. ПК. 1977. С. 58–68; Степанов Л. А. Пушкин, Гораций, Ювенал // ПИМ. Т. 8. С. 70–82; Кибальник С. А. О стихотворении «Из Пиндемонти» (Пушкин и Гораций) // Врем. ПК. 1979. С. 147–156; Мальчукова Т. Г. 1) Жанр послания в лирике А. С. Пушкина: Учеб. пособие. Петрозаводск, 1987. С. 42–46; 2) О горацианских реминисценциях в стихотворении А. С. Пушкина «Арион» // Horatiana: Межвуз. сб. СПб., 1992. С. 198–210 (Philologia classica. Вып. 4); 3) Античные и христианские традиции в поэзии А. С. Пушкина. Петрозаводск, 1998. Кн. 2. С. 145–186; 4) Пушкин и Гораций: (некоторые итоги и перспективы изучения) // П. и мировая культура. С. 160–161; 5) Пушкин и Гораций: (итоги и перспективы изучения) // Русь – Россия и Великая степь: 8-е Крымские Пушкинские чтения: Материалы. Симферополь, 1999. С. 19; 6) О стихотворении «19 октября» 1825 г. в контексте античных и христианских традиций // Христианство и русская литература. СПб., 2002. Сб. 4. С. 149–165; Лукьянова Л. М. Пушкинский вариант оды Горация «К Помпею Вару» // Крымская научная конференция «Пушкин и Крым»: Тез. докл. 24–29 сент. 1989 г. Симферополь, 1989. С. 27; Файбисович В. М. 1) «Мальчишка Фебу гимн поднес» // Врем. ПК. Вып. 23. С. 105–109; 2) Стихотворение Пушкина «Кто из богов мне возвратил»: (К пушкинской концепции Горация) // ПИМ. Т. 15. С. 184–195; Сурат И. З. «Кто из богов мне возвратил»: Пушкин, Пущин и Гораций // НМ. 1994. № 9. С. 209–226 (То же // Сурат И. З. Жизнь и лира: О Пушкине. М., 1995. С. 116–149; То же // Моск. пушкинист. Вып. 2. С. 94–127); Ларионова Е. О. История одного примечания // РР. 1995. № 6. С. 21–24; Keil R.-D. Uvida vestimenta poetae: Eine Horaz-Reminiszenz in ovidischer Umgebung: (Zu Puškins Gedicht «Arion») // Zeitschrift für slavische Philologie. 1997. Bd. 56. H. 1. S. 31–36; Лейтон Л. Г. 1) Пушкин и Гораций: «Арион» // Изв. РАН. 1998. Т. 57. № 3. С. 30–38; 2) Пушкин и Гораций // РЛ. 1999. № 2. С. 71-85; Теперик Т. Ф. О пушкинском переводе стихотворения Горация «На возвращение Помпея Вара…» // Университ. Пушк. сб. С. 347–359 (То же под загл.: О пушкинской поэтике перевода на материале стихотворения Горация «На возвращение Помпея Вара» // Пушкин и мир античности: Материалы чтений в «Доме Лосева» (25–26 мая 1999). М., 1999. С. 40–54); Рабинович Е. Г. Еще раз о Пушкине и Горации // Рабинович Е. Г. Риторика повседневности: Филол. очерки. СПб., 2000. С. 141–155.
В. М. Файбисович