ВЕРГИЛИЙ, Виргилий (Публий Вергилий Марон, Publius Vergilius Maro, 70–19 до н. э.)

ВЕРГИЛИЙ, Виргилий (полное имя — Публий Вергилий Марон, Publius Vergilius (поздняя форма Virgilius) Maro, 70–19 до н. э.), римский поэт. Многовековую славу В. составили: сборник «Буколики» (или «Эклоги») в жанре пастушеской идиллии, родоначальником которой был греческий поэт Феокрит (конец IV–1-я половина III вв. до н. э.); дидактическая поэма в 4-х кн. «Георгики» («О сельском хозяйстве»), написанная в традициях Гесиода и Лукреция; и главное произведение —эпическая поэма о началах римской истории «Энеида», в которой разработан, с ориентированием на Гомера, мифологический сюжет о троянском царевиче Энее, приплывшем после падения Трои по велению богов в Италию, где его потомки основали Рим, а сын положил начало роду, давшему императорскую династию. Став еще при жизни «школьным» автором, чьи произведения были признаны образцовыми, прослыв уже в античности пророком и чародеем, носителем высшей мудрости, вложившим в свои сочинения глубокомысленные иносказания, в частности — предсказавшим в эклоге IV пришествие Христа, В. сохранял эту репутацию в Средние века, оставаясь одним из самых читаемых древних писателей и оказав большое воздействие на средневековую латинскую поэзию и даже эпос. Под сильным влиянием В. развивалась эпическая и «пастушеская» поэзия Возрождения и классицизма; его сочинения, признаваемые, как и в предыдущие эпохи, совершенными образцами, многократно издавались, толковались, комментировались, подвергались ученым филологическим и литературно-критическим разборам, переводились на европейские языки и входили (в подлиннике) в школьные программы.

П. знал произведения В. с ранней юности, вероятно, по русским и французским переводам. Аналитическое их чтение в подлиннике проводилось в Лицее только на 5-м году обучения (см.: Селезнев И. Я. Исторический очерк Имп. Лицея, 1811–1861. СПб., 1861. С. 87). Сохранилась книга, которой на этих занятиях пользовался П. и которая впоследствии переходила к разным лицеистам следующих курсов: Publius Virgilius Maro. Bucolica, Georgica et Aeneis. Editio stereotypa. Parisiis: P. Didot et F. Didot, 1814 (ПД 694; Модзалевский Л. Б. Библиотека Пушкина: Новые материалы // ЛН. Т. 16/18. С. 1022; То же // Библиотека П. Прилож. к репринт. изд. М., 1988. С. 52). От лицейских учителей и через отзывы, разборы и оценки Вольтера, Ж.-Ф. де Лагарпа, Ж. Делиля и других европейских писателей, критиков, ученых, ставивших В., согласно с общепринятым в классицизме XVI–XVIII вв. мнением, в буколической поэзии выше Феокрита, а в эпосе — выше Гомера, П. воспринял представление о В. как об «одном из величайших поэтов римских в роде пастушеской, дидактической и эпической поэзии», чьим главным достоинством считался «несравненный дар присваивать себе все, что заимствовал от другого и преобразовать в мыслях своих так, что оно входит в один состав с изобретением его собственного гения» (Ручная книга. С. 414, 415). Этот взгляд П. сохранял в основе всю жизнь, не изменив и под влиянием развенчания В. романтиками; вместе с тем отдельные тонкие нюансы варьировались в зависимости от времени и контекста.

Декларируя в лицейских стихотворениях свои юношеские литературные пристрастия, П. поставил у себя на книжную полку, в какой-то степени реальную, но также, без сомнения, в какой-то мере и условную, сразу за Вольтером, рядом с Тассо и Гомером «несравненного» В., которого в то время «читал и перечитывал» и с которым любил в Царскосельском парке «Под ясным небосклоном Близ озера сидеть» («Бова», сентябрь–октябрь 1814, ст. 6–7; «Городок (К***)», декабрь 1814 – март 1815, ст. 108–110, 345–347). Доступный в это время П. еще, наверное, только или главным образом в переводах, В. упоминается здесь без указания читательских предпочтений автора стихотворений, но вместе с тем заявлено, что при всем восхищении римским поэтом он его себе за образец не берет и не старается «…подражать ему В нежных чувствах и гармонии» («Бова», ст. 8–9). Не принимает он и совета К. Н. Батюшкова, желавшего, чтобы он «Спешил <…> за Мароном И пел при звуках лир Войны кровавый пир»; ему была ближе поэзия Анакреонта и Тибулла («Батюшкову», начало апреля–май 1815).

Если внимание П.-лицеиста к В. было на первых порах, в узкий период, действительно столь сильным, как о нем говорится в двух первых из указанных трех стихотворений, и эти заявления не были в какой-то мере обязательной условностью, то чтение подлинников в рамках учебной программы сильно, кажется, остудило начальный интерес. В черновике гл. VIII, строфы 1 «Евгения Онегина» (24 дек. 1829) П. упомянул, что в Лицее «над Виргилием зевал» (Акад. VI, 507). Несколькими годами ранее (1825) это ученическое впечатление отразилось в обращенном к Мефистофилю вопросе пушкинского Фауста: «Скажи, когда ты не скучал? Подумай, поищи. Тогда ли, Как над Виргилием дремал, А розги ум твой возбуждали?» («Сцена из Фауста», ст. 19–22). Вероятно, не без влияния этих воспоминаний в гл. I «Евгения Онегина», где характеризуются приобретенные героем романа знания и его литературные интересы, говорится, что он «…помнил, хоть не без греха, Из “Энеиды” два стиха» (строфа 6. 7–8) и «Бранил Виргилья, Феокрита» (строфа 7. 5, черновой и беловой варианты — Акад. VI, 220, 545), т. е. был равнодушен и к эпическому творению В., и к его буколической поэзии. На той же почве родились, вероятно, иронические стихи: «Когда чахоточный отец Немного тощей “Энеиды” Пустился в море наконец…» («Давыдову», 1824; В. имел слабые легкие и большую часть жизни провел в Южной Италии). Предполагается (Путеводитель. С. 79; М. М. Покровский. С. 37–38), что эпитетом «тощая» П. выразил сравнение «Энеиды» с поэмами Гомера, которые таким образом поставил выше в содержательном и художественном отношениях. Однако изменение стиха «Бранил Виргилья, Феокрита» на окончательный «Бранил Гомера, Феокрита», где упоминаются оба поэта, перед которыми классическая традиция отдавала предпочтение В., позволяет предположить, что это мнение было усвоено и героем, и автором романа и что, следовательно, употребленный эпитет не подразумевал сравнения с гомеровским эпосом, а лишь имел в виду небольшой объем «Энеиды».

Непосредственного творческого влияния В. на П. не оказал. Выявляемые в пушкинских произведениях («Тень Фон-Визина», «Вадим (Отрывок)», «Кинжал», «Клеопатра», «И дале мы пошли — и страх обнял меня…» и др.) некоторые параллели темам, мотивам, образам кн. VI «Энеиды» (загробный мир, неотвратимость и жестокость смерти, общение с обитателями мира теней, образ Леты — см.: В. В. Рукавичникова) восходят к ней генетически через долгую и многообразную литературную традицию. Эта книга «Энеиды», представлявшая «несомненный и важнейший источник русских поэм о нисхождении в ад живых писателей и о беседах с мертвецами на литературные темы на земле и в подземном мире», входила определенно в литературный фон юношеского стихотворения «Тень Фон-Визина» (1815) как прямыми от нее впечатлениями, так и через «Видение на берегах Леты» Батюшкова и стихотворные «разговоры мертвых», сочинявшиеся лицеистами «под перекрестным воздействием “адской” VI песни “Энеиды” и восторженных отзывов о Вергилии Вольтера» (Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив. С. 49–50; Алексеев. П. и мировая лит-ра. С. 444–445). П. был также хорошо знаком с шутливыми и бурлескными поэмами, содержавшими эпизоды нисхождения в ад, в том числе с травестированными «Энеидами» П. Скаррона (Scarron, 1610–1660), Н. П. Осипова (5-я и 6-я части написаны А. Котельницким), Н. В. Неведомского и др. Критическое по отношению к П. сравнение «Руслана и Людмилы» с «Энеидой» и гомеровской «Илиадой» (Воейков А. Ф. Разбор поэмы «Руслан и Людмила», сочин. Александра Пушкина // СО. 1820. Ч. 64. № 35. С. 74; Прижизн. критика, 1820–1827. С. 49) вызвало несогласие и неодобрение. «Зачем, разбирая “Руслана и Людмилу”, говорить об “Илиаде” и “Энеиде”? Что есть общего между ними? — спрашивал другой рецензент. — Как писать (и, кажется, серьезно), что речи Владимира, Руслана, Финна и прочие нейдут в сравнение с Гомеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают» ([Зыков Д. П.]. Письмо к сочинителю критики на поэму «Руслан и Людмила» // СО. 1820. Ч. 64. № 38. С. 229; Прижизн. критика, 1820–1827. С. 81). Отвечая Воейкову в предисловии ко 2-му изданию «Руслана и Людмилы», П., среди прочих, процитировал и эти вопросы Зыкова (Акад. IV, 282).

Основной массив обращений П. к В., кроме упомянутых выше, образуют или общие оценки творчества римского поэта, или цитаты (главным образом, крылатые фразы) и реминисценции.

Не соглашаясь с высказанной А. А. Бестужевым в статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» (ПЗ на 1825) мыслью о том, что за веком гениев в литературе следует век посредственности, П. привел ей в опровержение примеры из античности, в частности указав, что В. предшествовал Энний (Ennius, 239–169 до н. э.) (Акад. XI, 25), автор эпической поэмы «Анналы» («Annalium libri XVIII»), пользовавшейся большим успехом до появления «Энеиды», которой была окончательно вытеснена и сохранилась, как и прочие его сочинения, лишь в цитируемых другими писателями фрагментах. (П. были известны высокие оценки Энния римскими писателями, например Горацием, также в различных литературных трудах и учебных пособиях. В «Ручной книге древней классической словесности» говорилось: «Он весьма отличился в римской словесности и почитается, как наш Ломоносов или Херасков, первым эпическим поэтом. Самые лучшие позднейшие писатели, особенно Цицерон и Виргилий, весьма его уважали и отдавали ему справедливость». — Т. 1. С. 404). Возражая Бестужеву по этому же предмету в письме от конца мая – начала июня 1825, П назвал В. в ряду «гениев» римской литературы, оговорив при этом, что он принадлежал к тем из них, кто «шли столбовою дорогою подражания» (Акад. XIII, 177). Косвенное признание непреходящей ценности литературного наследия В. содержится и в наброске статьи «О поэзии классической и романтической» (1825), где тезис о невежестве, омрачившем в Средние века «окровавленную Европу» подкрепляется указанием на то, что «в пыли книгохранилищ монастырских монахи соскобляли с пергамента стихи Лукреция и Виргилия и вместо их писали на нем свои хроники и легенды» (Акад. XI, 36). Почти десять лет спустя, в беловой редакции (1834–1835) «<Путешествия из Москвы в Петербург>» П. назвал В. в числе поэтов, которые «читаны будут, доколе не истребится род человеческий» (Акад. XI, 262). Окказиональную, контекстуальную оценку нес в себе эпитет «добрый», употребленный в «<Опровержении на критики>» (1830) применительно и к Ж. де Лафонтену как автору «шутливых повестей», в которых он позволял себе вольности, и к В., соблюдавшему в своих эклогах благопристойность (Акад. XI, 156); одинаковый эпитет утверждал равные права обоих видов литературных произведений, в том числе пушкинского «Графа Нулина», подвергшегося критике со стороны ригористических моралистов, на существование и внимание читателей.

Упоминания и реминисценции произведений В. у П. разнообразны, но немногочисленны и не образуют системы. В стихотворении «К Жуковскому» (1816) употреблено в нарицательном смысле как обозначение дурного поэта имя Мевия (Mævius), литературного противника В., против которого допущен иронический выпад в третьей эклоге и которого осмеял Гораций в своем эподе Х. Знание «Георгик», очень популярных в европейской литературе конца XVIII в. в связи с увлечением английскими садами, отразилось в письме к Л. С. Пушкину от 24 сентября 1820, где рассказывается о встрече в Крыму с отставным феодосийским градоначальником С. М. Броневским, который, «подобно Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города» (Акад. XIII, 19; см.: «Георгики», кн. IV, 125–146). В «Евгении Онегине» рассказ Ленского о времяпровождении по вечерам у Лариных Онегин с ироническою досадою называет «эклогою», а Ольгу, «Предмет и мыслей, и пера, И слез, и рифм et cetera», — Филлидою, именем девушки, о которой в нескольких эклогах В. говорят пастухи (гл. III, 2. 5, 9–11). В. занимает место в шутливом перечне древних, новых и новейших писателей, которым Татьяна предпочитает Мартына Задеку (гл. V, 22. 12). В «Истории села Горюхина» культурный кругозор вымышленного автора этого сочинения характеризуется сатирически, между прочими деталями, через его восхищение «стихотворениями Архипа Лысого», которые, по его суждению, «в нежности не уступят <…> эклогам известного Виргилия» (Акад. VIII, 136–137). Как у Данте, В. сопровождает по загробному миру героя пушкинской травести «Ада» («И дале мы пошли — и страх обнял меня…», 1831–1832).

В цитатном арсенале П. не было каких-либо привычных или любимых фраз из произведений В., среди употребленных ни одна не повторена и все взяты из «Энеиды». Приводя в письме к П. А. Вяземскому от 19 августа 1823 неполный стих. В. «timeo danaos» (опасаюсь данайцев; полностью: Timeo Danaos et dona ferentes, Опасаюсь данайцев даже тогда, когда они приносят дары — «Энеида», песнь II, 49), П. имел в виду Н. И. Гнедича, который, издав на невыгодных условиях «Кавказского пленника» и заплатив ему всего 500 руб., собирался купить 2-е издание «Руслана и Людмилы» и «Кавказского пленника» (Акад. XIII, 66). Эпиграфом к стихотворению «Поэт и толпа» (1828) П. взял слова Сивиллы при входе с Энеем в царство теней: «Procul este, profani» (Прочь, непосвященные — «Энеида», песнь VI, 258), а к «Отрывку из литературных летописей» (1829) — собственную парафразу «Tantae ne animis scholasticis irae!» (Возможен ли такой гнев в душах ученых мужей! — Акад. XI, 77, 566; ср. вариант чернового автографа: Tantae ne animis — irae! Возможен ли такой гнев в душах! — Там же. С. 347, 575) стиха В. «Тantaene animis caelestibus irae?» (Возможен ли такой гнев в душах небожителей? — «Энеида», песнь I, 11). Через несколько лет, обсуждая в письме к Е. М. Хитрово «польский вопрос», П. заключает свое мнение о том, что спасти Польшу может только чудо, изречением «una salus nullam sperare salutem» (единственное спасение — в том, чтобы перестать надеяться на спасение — Акад. XIV, 147, 423); опустив контекстуально слово «victis» — «побежденным» (в подлиннике: «una salus victis nullam sperare salutem» — «Энеида», песнь II, 354). Фраза «Fuit Troia, fuimus trojani» (Была некогда Троя, были мы троянцы) в «<Путешествии из Москвы в Петербург>» (Акад. XI, 240, 245, 572) является крылатым выражением, представляющим реминисценцию стиха «Fuimus Troes, fuit Ilium» (Были мы, троянцы, был Илион — «Энеида», песнь II, 325).

В библиотеке П. имелась «Энеида» на русском языке в переводе В. П. Петрова (Библиотека П. № 76), выполненном двустишиями шестистопного ямба; в «Путешествии из Москвы в Петербург» (гл. «Русское стихосложение») П. заметил об этом переводе, что «древний треух надет на Виргилия ломоносовским покроем» (Акад. XI, 262). В поздние годы своей жизни П. приобрел полное собрание сочинений В. в 4-х томах на французском языке в новом переводе (Paris, 1832–1835); эта покупка была не целенаправленной, а очередной в собираемой серии «Bibliothèque Latine-Française publiée par Jules Pierrot» (Библиотека П. № 639; разрезаны только 16 начальных стр. в т. 1). Была у П. и бурлескная поэма П. Скаррона в лионском издании 1728 (Там же. № 1354).

Лит.: Ванслов Вл. В. А. С. Пушкин о «золотом веке» римской литературы // Учен. зап. Калинин. гос. пед. ин-та им. М. И. Калинина. Калинин, 1963. Т. 36. С. 8–15; Покровский М. М. Пушкин и античность // П. Врем. Т. 4/5. С. 28, 30–39; Якубович Д. П. Античность в творчестве Пушкина // П. Врем. Т. 6 (по указ.); Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив в черновом наброске Пушкина // ПИМ. Т. 9. С. 48–55 (То же // Алексеев. П. и мировая лит-ра. С. 443–451); Рукавичникова В. В. Мотив Аида в поэзии А. С. Пушкина // Творчество Пушкина и Гоголя в историко-литературном контексте. СПб., 1999. С. 7–10.

С. Б. Федотова