Вяземский Петр Андреевич

Минимизировать
— 92 —

Вяземский Петр Андреевич, кн. (1792–1878), поэт, критик, видный деятель литературного движения 1810–1880-х гг. 30.4.1823 он писал А. И. Тургеневу из Москвы: «Здесь Г. персидский. Молодой человек с большою живостью, памятью и, кажется, дарованием. Я с ним провел только один вечер»; «Познакомился с Г. Он с большим дарованием и пылом» (ОА. III, 56). Тогда же они стали соавторами оперы-водевиля «Кто брат, кто сестра…». Вместе с Г. участвовал В. в эпиграмматической войне против Писарева и Дмитриева. Когда его супруга в конце мая 1824 г. доставила Пушкину в Одессу письмо В-го с эпиграммой «Цып! Цып! сердитые малютки…», ссыльный поэт ответил: «Письма твои обрадовали меня по многим отношениям: кажется, ты успокоился после своей эпиграммы. Давно бы так! Критики у нас, чувашей, не существует, палки как-то неприличны; о поединке и смех и грех было и думать: то ли дело цып-цып или цыццыц. Пришли мне эпиграмму Г. В твоей неточность: „и визг такой“; должно „писк“. Впрочем, она прелестна» (XIII, 81). Пушкин имел в виду эпиграмму Г. о «холопах Вестника Европы» («И сочиняют — врут, и переводят — врут…»). В то время Г. читал В-му Г.о.у. и по его совету изменил в нем одну из реплик (Восп. С. 87–88). Г. весь-
— 93 —

ма дорожил дружественным отношением к нему В-го, о чем свидетельствуют два письма к последнему от 21.6 и 11.7.1824 из Петербурга. В первом из них Г. писал: «Любезнейший князь, на мою комедию не надейтесь, ей нет пропуску; хорошо, что я к этому готов был, и следовательно, судьба лишнего ропота от меня не услышит, впрочем, любопытство многих увидеть ее на сцене или в печати или услышать в чтенье послужило мне в пользу, я несколько дней сряду оживился новой отеческою заботливостью, переделал развязку, и теперь кажется вся вещь совершеннее, потом уже пустил ее в ход, вы ее на днях получите. Как у вас там на Серпуховских полях? А здесь мертвая скука, да что? не вы ли по всей Руси почуяли тлетворный, кладбищенский воздух? А поветрие отсюдова» (3, 72). Встречались Г. и В. и в 1826 г. в Петербурге, после освобождения драматурга из-под ареста. Во время пребывания Г. в Петербурге весной 1828 г. они видятся особенно часто у многих общих знакомых. В это время даже задумывалось совместное заграничное путешествие, о котором В. поведал в письме к своей жене: «Смерть хочется, приехав, с вами поздороваться и распроститься, возвратиться в июне в Петербург и отправиться в Лондон на пироскафе, из Лондона недели на три в Париж… Вчера были мы у Жуковского и сговорились пуститься на этот европейский набег Пушкин, Крылов, Г. и я. Мы можем показываться в городах, как жирафы… не шутка видеть четырех русских литераторов. Журналы, верно, заговорят о нас. Приехав домой, издали бы мы свои путевые записки: вот опять золотая руда. Право, можно из одной спекуляции пуститься на это странствие. Продать заранее ненаписанный манускрипт своего путешествия какому-нибудь книгопродавцу или, например, Полевому, — деньги верные…» (Восп. С. 90). В мае 1828 г. Г. участвует в прощальном обеде В. (перед его отъездом в Москву) в Кронштадте (с поездкой на паровом стимботе). Об этой поездке вспоминала А. А. Андро (рожд. Оленина) в письме к В-му от 18.4.1857: «Помните ли вы то счастливое время, где мы были молоды, и веселы, и здоровы! Где Пушкин, Г. и вы сопутствовали нам на Невском пароходе в Кронштадте. Ах, как все тогда было красиво и жизнь текла быстрым шумливым ручьем» (ЛН. Т. 47–48. С. 237). О комедии Г. вначале В. отзывался вполне доброжелательно: «…у нас, после „Недоросля“ и до „Ревизора“, была она не только блестящей, но прямо из жизни выхваченной картиной; картина, может быть, слишком раскрашенная, немного натянута, в ней, может быть, выдается более сам живописец, нежели изображенные в ней лица; но все же, повторяю, картина замечательная по бойкости кисти, по краскам и живописи своей» (ПСС. Т. 5. С. 342). Но оценив по достоинству новаторство драматургии Г.о.у. («Расширяя сцену, наполняя ее народом действующих лиц, он расширил тем самим и границы самого искусства» — Современник. 1837. Т. 5. С. 70), В. чем позже, тем все более критично оценивал комедию в целом. В 1848 г. В. писал: «Я любил автора, уважал ум и дарование его; вероятно, я один из тех, которые живее и глубже были поражены преждевременным и бедственным концом его; но сам автор знал, что я не безусловный поклонник комедии его; вероятно, даже в глазах его умеренность моя сбивалась на недоброжелательство по щекотливости, свойственной авторскому самолюбию, и по сплетням охотников, всегда
— 94 —

ищущих случая разводить честных людей. Комедия Г. не комедия нравов, а разве обычаев, и в этом отношении многие части картины превосходны. Если искать вывески современных нравов в Софии, единственном характере в комедии, коей все прочие лица одни портреты в профиль, в бюст или во весь рост, то должен сказать, что эта вывеска поклёп на нравы или исключение, неуместное на сцене» (Фонвизин. Сочинение кн. П. Вяземского. СПб., 1848. С. 221). С годами он переосмысливает и свои былые отношения с Г. Возможно, это связано с утверждением (конечно, неверным) Булгарина о том, что под репетиловским приятелем, князем Григорием, Г. имел в виду В-го. В 1873 г. опубликована в журнале «Русский вестник» (№ 9. С. 233–268) статья Родиславского «Неизданные пьесы А. С. Грибоедова», где, в частности, было замечено об опере-водевиле «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом»: «Было бы весьма желательно, чтобы наш заслуженный ветеран-литератор князь В. напечатал или позволил напечатать эту пьесу, объяснив при этом, что именно в ней принадлежит ему и что Г.». Такое же пожелание выразил в своем письме известный библиограф и историк литературы, начальник Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинов. Статья В. «Дела или пустяки давно минувших дней» была напечатана в журнале РА (1874. № 2. С. 0535–0549) в форме «Письма к М. Н. Лонгинову» и явилась ответом на эту просьбу. За истекшие годы В. многое забыл и, находясь в это время в Гамбурге, не имел возможности воспользоваться своим архивом для уточнения отдельных деталей. Кроме того, письмо, адресованное Лонгинову, предназначалось для печати и потому было в значительной степени беллетризовано. Сдержанный по отношению к Г. тон мемуариста объясняется подспудной полемичностью статьи: посвященная «делам давно минувших дней», она выражает особую позицию позднего В-го, не принимающего демократических веяний в литературе, отождествляющего их с булгаринским низменным практицизмом. Отсюда внутреннее несогласие с преувеличенной, по его мнению, оценкой литературно-общественного значения Г.о.у. В статье «Грибоедовская Москва» (1874–1875) значительно поправевший В. замечал: «…пора, наконец, перестать искать Москву в комедии Г. Это разве часть, закоулок Москвы. Рядом или над этою выставленною Москвою была другая, светлая, образованная Москва. Вольно же было Чацкому закабалить себя в темной Москве» (ПСС. Т. 7. С. 578). Сохранился (вероятно, относящийся к началу 1873 г.) черновой автограф крайне пристрастной статьи В-го «Заметки о комедии Г.о.у.», в которой он, однако, признает: «В заключение всего скажем: отрицаем ли в комедии всякое литературное достоинство, а в авторе всякое дарование? Боже упаси. Напротив. Мы готовы признать, что в драматической нашей степи нельзя не обратить внимания на живое растение, в котором отливаются разноцветные и яркие краски: нельзя даже и не полюбоваться им. Об авторе и говорить нечего: он пишет часто неправильно, но речь его бойка. И в переводах маленьких комедий с французского языка, которыми он выступил на литературную дорогу, он довольно ловко и метко набил себе руку на сценический разговор и стих. Но нет в нем того, что образует драматического писателя: нет ничего общечеловеческого, нет характеров, нет ни одного портрета во весь рост: все силуэты, более или менее карикатурные и ярко раскрашенные…» (НЛО).