Поликарп, монах Киево-Печерского монастыря

Поликарп (конец XII — первая половина XIII в.) — монах Киево-Печерского монастыря, один из авторов Патерика Киево-Печерского. Возможно, что родина писателя — Ростов, где П. был «самовидцем» чуда, связанного с иконой работы Алимпия Печерского. Одно время в науке бытовало мнение, что П. в юном возрасте пришел в Печерский монастырь (см., например: Кубарев AM. О патерике Печерском. — ЖМНП, 1838, кн. 3, с. 38; Шевырев С. П. Обозрение русской словесности в XIII веке. СПб., 1854, с. 7). Однако слова П., обращенные к архимандриту Печерского монастыря Акиндину, — «да слышит твое благоразумие глаголы моего младоумия и несовершенна смысла», — нельзя толковать в биографическом смысле, это типичный случай самоуничижения древнерусского писателя, традиционный прием. Выходец из Киево-Печерской лавры, П. одно время игуменствовал в Козмодемьянском монастыре в Киеве, хотел «игуменити у святаго Дмитриа» и мечтал о епископской кафедре, поддерживаемый княгиней Верхуславой, вдовой князя Ростислава Рюриковича, и ее братом — князем Юрием Всеволодовичем. Видимо, с просьбой о содействии в поставлении на епископию П. обратился к владимиро-суздальскому епископу Симону, что послужило поводом к написанию произведений, составивших остов Киево-Печерского патерика. Создатели печатной редакции Патерика 1661 г., поместившие в приложении жития Нестора, Симона и П., указывали на существование родственных уз между последними двумя писателями. М. А. Викторова считала правомерным подобное сближение Симона и П., хотя к моменту появления ее работы об авторах патерика в науке утвердилась точка зрения, согласно которой «Симон называет Поликарпа братом и сыном, но, конечно, в духовном смысле» (ср.: Викторова. Составители Киево-Печерского патерика, с. 16—19; Кубарев. О патерике Печерском, с. 9). М. А. Викторова находила странным утверждение Симона в послании к П.: «въсхотел еси пакы игуменити у святаго Дмитриа: а не бы тебе принудил игумен, ни князь и аз». Так как епископская власть Симона не распространялась на Киево-Печерский и Дмитровский монастыри, то, делает вывод исследователь, он имел какую-то другую власть над П., скорее всего власть старшего родственника или учителя. Дружеские отношения между авторами Патерика могли возникнуть и на почве их литературных интересов, ибо оба были «книжными людьми... обладавшими и литературным талантом и интересом к писанию» (Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (XI—XIII вв.). Пг., 1922, с. 200). Бесспорно, авторы Патерика были лично знакомы, и судьба П. была небезразлична епископу Симону, он принимал в ней живейшее участие. Из бесед с Симоном П. узнал о жизни первых печерских святых; рассказы учителя легли в основу его литературного труда. Очевидно, П. был у Симона во Владимире: «Но агце был ты достоин таковаго сана, то не бых тебе пустил от себе, но своими руками съпрестолника тя себе поставил бых в обе епископии — Владимерю и Суждалю». Из уст П. Симон привык слышать, как тот «повелевает младшими» и «противоречит старшим».

Произведения П., вошедшие в состав Киево-Печерского патерика: «Втораго посланиа, еже к архимандриту Печерьскому Акиндину, о святых и блаженых черноризцех печерьскых, братии нашей, списано Поликарпом, черноризцем того же Печерьскаго манастыря», «О Никите затворнице, иже по сем бысть епископ Новуграду», «О Лаврентии затворнице», «О святем и блаженем Агапите, безмездном врачи», «О преподобием Моисии Угрине», «О Прохоре черноризце, иже молитвою в былии, глаголемей лобода, творяше хлебы и в пепелу соль», «О преподобным Марьце печернице, его же повелениа мертвии послушаху», «О преподобием Спиридоне проскурнице и о Алимпии иконнице», «О преподобием и многострадальней отци Пимине и о хотящих преже съмерти в иноческый образ» (названия текстов даются по Кассиановской второй редакции патерика) — не являлись непосредственным ответом на письмо Симона, обличавшее монаха в честолюбии. Восприняв произведения Симона как явление большого литературного масштаба, а не как документ частной переписки, П. продолжил труд своего учителя, но в отличие от него прямо указал на то, что свои рассказы о печерских подвижниках он адресует большой аудитории читателей. Цель его сочинения — донести до «будущих чернецов» жития «светильников Русской земли».

Вопрос о датировке сочинений П. относится к числу дискуссионных. А. А. Шахматов допускал, что они могли быть написаны либо в период между 1214 и 1226 гг. (во время епископства Симона), либо в конце первой трети XIII в. (см.: Шaxматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись. — ЖМНП, 1898, март, с. 114). С. П. Шевырев (см. его: Обозрение русской словесности..., с. 8) относил их создание к 1234 г.

Сравнивая писательское мастерство Симона и П., и в частности степень их начитаннвсти, «книжной мудрости», исследователи патерика, как правило, отдавали предпочтение печерскому монаху. Большая опора П. на исторические и литературные источники, конечно, определялась не столько незаурядностью таланта агиографа, сколько иными принципами работы, условиями творчества второго «списателя» Печерского патерика. «Очевидно, киевский монах Поликарп имел под руками богатые точные исторические материалы... между тем как Симон писал вдали от Киева, с бедными пособиями под руками. Бледные нравоучительные рассказы Симона далеко уступают рассказам Поликарпа, полным жизни бытовой, исторической» (Владимиров П. В. Древняя русская литература Киевского периода XI—XIII вв. Киев, 1900, прилож. II, с. 3). Если задача Симона сводилась к литературной обработке монастырского эпоса в Духе переводной патериковой традиции, то П. стремился не просто передать устные рассказы учителя о печерских святых, но и согласовать их с летописными известиями по истории монастыря, а подчас основательно противопоставить официальной точке зрения летописца версию местного предания. Поэтому в числе основных источников сочинений П. А. А. Шахматов называл Печерскую летопись. Три отсылки к «Летописцу» содержатся в «словах» о Моисее Угрине, об Агапите и Пимене, причем в последнем случае у П. речь идет о трех столпах над церковью во время смерти святого, тогда как в Повести временных лет под 1110 г. упоминается о явлении лишь одного столпа над гробом Феодосия, игумена печерского, в церкви. Это расхождение можно объяснить либо тем, что П. пользовался текстом летописи, отличным от известного, либо тем, и это вероятнее всего, что автор воспользовался монастырским преданием, где «три столпа» должны были подчеркнуть особую святость печерского подвижника.

Активность жизненной позиции П., стремление не к простой регистрации событий агиографической истории монастыря, а к творческому переосмыслению их иод углом зрения общей направленности патерикового свода, идейной и художественной, привели к острому социально-политическому звучанию многих его «слов». Если Симон отстаивает в литературных произведениях мысль о высокой миссии преемников Владимира Всеволодовича Мономаха в деле единения Руси, не поднимается до прямой критики княжеского «самовластия», создает на страницах одного из лучших своих житий идеальный тип князя («Слово о Святоше, князе Черниговском»), то П., напротив, резко осуждает за корыстолюбие князя Святополка Изяславича (которого Нестор изображал покровителем монастыря и инициатором канонизации Феодосия Печерского), обличает жестокость Мстислава Святополчича, расправившегося с монахами Федором и Василием, феодальное самоуправство Ростислава Всеволодовича. Т. Н. Копреева допускает даже, что обличение княжеских пороков и некоторых сторон монастырского быта выражают определенную социальную и этическую позицию П., во многом противопоставленную позиции Симона. Если для последнего «добрые дела» суть покорность, послушание, заботы о процветании монастыря, то П. относит к «добрым делам» прежде всего нестяжание и нищелюбие, а причину народных бедствий видит в наказании за «неустроение властелина», творящего зло и беззаконие. По мнению Т. Н. Копреевой, позиции, которые занимали П. и Симон, тесно связаны «с теми церковно-политическими и социальными проблемами, которые волновали русское общество в первой четверти XIII в.», и поэтому есть основания зачислить П. «в число церковных и социальных реформаторов» (Копреева. Инок Поликарп, с. 72—73). Образ П., каким он предстает в патерике, лишен однолинейности. Противоречивость самохарактеристики писателя и оценки его человеческой сущности в послании Симона нарушали литературную этикетность, что побуждало редакторов памятника вносить коррективы в состав и расположение материала внутри Печерского патерика (см.: Копреева. Образ инока Поликарпа, с. 113; Ольшевская Л. А. Об источниковедческом аспекте изучения художественно-документальной литературы Древней Руси: (Типолого-текстологическое исследование списков Арсеньевской редакции Киево-Печерского патерика). — В кн.: О художественно-документальной литературе. Иваново, 1979, с. 67—63).

Лит.: Викторова М. А. Составители Киево-Печерского патерика и позднейшая его судьба. М., 1863; Копреева Т. Н. 1) Образ инока Поликарпа по письмам Симона и Поликарпа: (Опыт реконструкции). — ТОДРЛ, 1969, т. 24, с. 112—116; 2) Инок Поликарп — забытый писатель-публицист Киевской Руси. — В кн.: Духовная культура славянских народов. Л., 1983, с. 59—73; Ольшевская Л. А. Об авторах Киево-Печерского патерика. — В кн.: Литература Древней Руси. М., 1978, вып. 2, с. 13—28. См. также литературу к статье «Патерик Киево-Печерский».

Л. А. Ольшевская