ГЕТЕ (Goethe) Иоганн Вольфганг фон (1749–1832)

ГЕТЕ (Goethe) Иоганн Вольфганг фон (1749–1832), великий немецкий поэт, прозаик, мыслитель, ученый и государственный деятель. П., младший его современник, соотносил свое творчество с достижениями Г., из его произведений черпал идеи, темы, мотивы, получал стимулы для создания ряда образов и характеров. Историческая миссия П. в русской национальной литературе и культуре в целом, состоявшая в качественном их преобразовании и придании им всемирного значения, аналогична миссии Г. в культуре стран немецкого языка. Русские современники отдавали себе отчет в этом функциональном сходстве двух гениев (см., например, стихотворение Д. В. Веневитинова «К Пушкину», 1826; позже — пятую статью В. Г. Белинского о «Сочинениях Александра Пушкина», 1844). Стремление сблизить П. с Г. породило сначала слух (о нем — в письме польской пианистки М. Шимановской к другу Г., веймарскому канцлеру Фридриху фон Мюллеру 16–18 июня 1828), а затем легенду о том, что в 1827, во время встречи в Веймаре с В. А. Жуковским, Г. передал через него перо, которым писал, для П. с посвятительным четверостишием «Перо Гете к ***» («Goethes Feder an***»). В этом стихотворении имя адресата не указано, поэтому оно не может служить аргументом в пользу реальности легенды. Г. мог, однако, слышать о П. при дворе наследной герцогини Веймарской, русской великой кн. Марии Павловны (1786–1859), сестры императоров Александра I и Николая I, а также от своих посетителей, среди которых были люди, близко знавшие П. (В. К. Кюхельбекер, В. А. Жуковский, А. И. Тургенев, П. Б. Козловский, З. А. Волконская, О. А. Кипренский, М. Ю. Виельгорский и др.). У невестки Г. — Оттилии — имелся экземпляр «Кавказского пленника» в переводе А. Вульферта (1823). В 1830 Г. брал из герцогской библиотеки в Веймаре экземпляр только что изданной французской брошюры кн. Э. П. .Мещерского «О русской литературе» (см. с. 275), где говорилось о П. (в дневнике Г. чтение брошюры отмечено 3 сентября), так что имя П. в печати (если иметь в виду также и периодику) Г. несомненно встречал, хотя ни письменные, ни устные отклики его на это не засвидетельствованы. Не нашла прямого подтверждения и гипотеза французского слависта А. Менье о возможном влиянии «Сцены из Фауста» (1825) П. на сцену «Дворец» («Palast») в конце второй части трагедии Г. (появление корабля с колониальными товарами). Вполне достоверно, однако, что тема борьбы с морской стихией и строительства города на болотистом взморье в последних сценах «Фауста» была отчасти подсказана Г., как считали Б. Я. Гейман и М. П. Алексеев, известиями о Петербурге, о Петре Великом, о памятнике ему, созданном Э.-М. Фальконе, и о страшном наводнении 1824 в российской столице.

Первое знакомство П. с творчеством Г. произошло в Лицее с помощью друга и соученика — Кюхельбекера, а также благодаря переводу Жуковского и, возможно, беседам с П. Я. Чаадаевым. Имя Г. не раз появляется затем в сочинениях П. в связи с мотивами и образами, навеянными немецким поэтом. Но иногда «схождение» с Г. носит типологический характер. Если не принимать стихотворение «Романс» (1814) за прямой отклик на историю Маргариты из первой части трагедии Г. «Фауст» («Faust», опубл. 1808), поскольку возможно также, что П. знал балладу Шиллера «Детоубийца» («Die Kindesmörderin», 1781), то самое раннее появление гетевского или аналогичного ему сюжета в поэзии П. — это стихотворение «Гроб Анакреона» (1815), тема которого либо заимствована непосредственно из одноименного стихотворения Г. («Anakreons Grab», 1785), либо восходит к некоему общему античному источнику. Стихотворение П. «Русалка» (1819) могло возникнуть под влиянием баллады Г. «Рыбак» («Der Fischer», 1779), переведенной Жуковским в 1818. Один из эпиграфов в черновике поэмы «Кавказский пленник» (1820–1821) взят из «Пролога на театре» («Vorspiel auf dem Theater») к «Фаусту» (Акад. IV, 286), а элегический мотив, очень близкий к мотиву из «Посвящения» («Zueignung») к «Фаусту» присутствует в эпилоге поэмы «Цыганы» (1824). С начала 1820-х в лирике П. появляется мотив юга как идеальной страны искусства и свободы с характерным вопросительным зачином — тема песенки итальянской девочки Миньон из романа Г. «Годы учения Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meisters Lehrjahre», 1796): «Кто видел край, где роскошью природы…» (1821), «Таврида» (1822) с повторением эпиграфа из «Пролога на театре», «Кто знает край, где небо блещет…» (1828, с эпиграфом из «Миньон»); отголоски темы — в стихотворении «К вельможе» (1830), «Когда порой воспоминанье…» (1830), в словах Лауры («Каменный гость», 1830, сц. 2). Промежуточным звеном на пути этого мотива от Г. к П. могло служить вступление к «Абидосской невесте» Байрона, зависевшее от стихотворения Г. Близок к ранней оде Г. «Куму Кроносу» («An den Schwager Chronos», 1774) сюжет стихотворения П. «Телега жизни» (1823), но у обоих поэтов имелся общий источник — басня Ж.-П. Клари де Флориана «Путешествие» («Le Voyage»). Мысль, положенная в основу драмы Г. «Ифигения в Тавриде» («Iphigenie auf Tauris», 1786) — победа человечности над варварством и «святое дружбы торжество», прослеживается в стихотворении П. «Чаадаеву» («К чему холодные сомненья?..», 1824). Формой полемики и основной темой «Пролога на театре» (противопоставление возвышенного мира поэзии практицизму литературного рынка) воспользовался П. при создании своего «Разговора книгопродавца с поэтом» (1824). После П. этот сюжет получил распространение в русской литературе (М. Ю. Лермонтов, Н. А. Некрасов и др.). Если связь с «Фаустом» набросков так называемой «Адской поэмы» («<Наброски к замыслу о Фаусте>», 1822 ?–1825) сомнительна, а позднейший замысел на сюжет о «папессе Иоанне» (1834–1835) может быть сопоставлен с ним лишь по отдаленному сходству («…она слишком будет напоминать „Фауста“», — заметил П. при составлении плана драмы или поэмы на этот сюжет — Акад. VII, 256, подлинник по-французски), то пушкинская «Сцена из Фауста» имеет непосредственное отношение к трагедии Г. и к дальнейшему восприятию Г. и образа Фауста русской культурой. В «Сцене» варьируются мотивы сцены «Лес и пещера» («Wald und Höhle») из первой части «Фауста», но настроения фаустовской мизантропии и тоски (скуки) значительно усилены — под влиянием подавленного состояния русского общества конца царствования Александра I, а также байронизма и, возможно, интерпретации, которую получила эта гетевская сцена, переведенная в книге Ж. де Сталь «О Германии» («De l’Allemagne», 1810), вообще заметно повлиявшей на восприятие немецкой культуры в 1810-х – 1820-х в Европе и, в частности, в России. Но фабула «Сцены из Фауста» не сводится к тексту книги Сталь: так, латинская реплика Мефистофеля могла быть прямо подсказана стилистикой «Пролога на небесах» («Prolog im Himmel») к «Фаусту» Г. В «Сценах из рыцарских времен» (1835) должен был фигурировать Фауст, но не «по» Ж. де Сталь и не «по» Г., а как изобретатель печатного станка. В пушкинской «Сцене о Фаусте» отразилось также и собственное критическое отношение П. к современной европейской цивилизации, сходное с отношением к ней Г., Байрона и Сталь. Оно отразилось в стихотворении «Демон» (1823), где почти цитируется моралистическая (осуждающая) характеристика, которую дает Мефистофелю Сталь в своей книге. Параллели к судьбе гетевского Фауста угадываются в судьбе главного героя романа в стихах «Евгений Онегин» (1823–1830): после убийства Ленского он гоним тоской, нечистой совестью и «охотой к перемене мест». Сама форма «свободного романа» (гл. VIII, 50.12) близка к открытой форме трагедии Г., вобравшей в себя черты разных жанров, включая эпос. В «Евгении Онегине» есть ситуация, сходная с сюжетом романа Г. «Страдания молодого Вертера» («Die Leiden des jungen Werther», 1774): трагическая любовь героя к замужней женщине. Вертер (как характер, интересовавший А. Н. Радищева) упомянут в «Путешествии из Москвы в Петербург» (1834–1835; гл. «Слепой» — Акад. XI, 258). Почти дословная цитата («…если я люблю, какое тебе дело?» — Акад. VIII, 424) из «Годов учения Вильгельма Мейстера» (кн. 4, гл. 9) имеется в набросках повести, начинающейся фразой «Мы проводили вечер на даче у княгини Д. …» (1835), в одном из вариантов — прямая отсылка к имени Г. (Акад. VIII, 987). Более частные случаи типологических схождений мотивов П. и Г.: стихотворение П. «Приметы» (1829) и стихотворение Г. «Свидание и разлука» («Willkommen und Abschied», 1771), упоминание в рец. П. (1830) на роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» об «ученике Агриппы», не сумевшем справится с «демоном», которого сам же он и вызвал своим колдовством (Акад. XI, 92), — сюжет одной из баллад Р. Саути, а также баллады Г. «Ученик чародея» («Der Zauberlehrling», 1797), сцена похорон в повести «Дубровский» (1832–1833) и в финале романа о Вертере, где сходство ситуации дополняется сходством слога, простого и лаконичного.

В пушкинских письмах имя Г. появляется во время южной ссылки (письмо к брату из Кишинева 4 сентября 1822, содержащее ироническое сравнение П. А. Плетнева с Г.; Акад. XIII, 46). В частично сохранившемся тексте перлюстрированного письма, адресованного П. А. Вяземскому из Одессы (апрель – первая половина мая 1824), П. противопоставил Библии Г. и Шекспира и сообщил, что берет уроки «чистого афеизма» (Акад. XIII, 92), что послужило одним из поводов ссылки поэта в Михайловское. Сочетание имени Г. с именем Шекспира и с понятием атеизма позволяет предположить, что П. читает в это время именно первую часть «Фауста» Г., где вольное обращение с миром Библии вызывающе демонстративно. О том, что П. хорошо знал «Фауста» свидетельствует также его (возможно, более позднее, сообщенное М. П. Погодиным) замечание о том, что «после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги» (П. в восп. совр. (1974). Т. 2. С. 36) — намек на известный «обзор наук» в монологе героя в первой сцене трагедии Г. В заметке «<О драмах Байрона>» (1827) П. ставит «Фауста» вровень с «Илиадой» и выше «Манфреда», указывая на гетевские «простонародные сцены и субботы» (Акад. XI, 51), т. е. на связь трагедии Г. с национальным фольклором (имеются в виду темы народного праздника, колдовства и шабаша в Вальпургиеву ночь). В одной из записей 1827 П. относит Г. к гениям, обладающим «высшей смелостью: смелостью изобретения, создания», подобно Шекспиру, Данте, Д. Мильтону и Мольеру («<Материалы к “Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям”>» — Акад. XI, 61). В рец. (1830) на «Историю русского народа» Н. А. Полевого, Г. снова поставлен рядом с Шекспиром как создатель «исторической драмы» (Акад. XI, 121), — определенно П. имеет в виду раннюю драму Г. «Гец фон Берлихинген с железной рукой» («Götz von Berlichingen mit der eisernen Hand», 1773) (также: «<О романах Вальтера Скотта>», 1830 — Акад. XII, 195; «<О народной драме и драме „Марфа Посадница“>», 1830 — Акад. XI, 179). Стихотворение Жуковского «Надпись к Гете», где немецкий поэт был поставлен почти вровень с Богом, П. высоко оценил (в письме к Жуковскому не позднее 24 апреля 1825; Акад. XIII, 167). Определяя оригинальный и подражательный элегизм, П. отметил у Г. преобразование древнего стихотворного жанра в современную лирику (в наброске рец. на «Стихотворения Евгения Баратынского», 1827; Акад. XI, 50), возможно, имея в виду его «Римские элегии» («Römische Elegien», 1790). П. ищет в Г. (и в Шекспире) опору, создавая новые принципы аналитического изображения человека и истории в литературе. Культ Г., охвативший русских романтиков, прежде всего московскую «немецкую школу», представленную Обществом любомудрия и журналом МВ, вызывал несколько скептическое отношение П. (критически о «немецкой метафизике» и о МВ — в письме П. к А. А. Дельвигу 2 марта 1827; Акад. XIII, 320). Представление любомудров о Г. нуждалось, по мнению П., в коррективах: он отчетливо видел несовпадение литературных взглядов Г. с поэтикой русских романтиков-гетеанцев. К русским романтикам этой «школы» относятся, по-видимому, слова П. в его письме к Погодину 1 июля 1828: «… я здесь на досуге поддразниваю их за несогласие их мнений с мнением Гете» (Акад. XIV, 21). Тем не менее он с одобрением встретил публикацию в МВ письма Г., адресованного переводчику Н. И. Борхардту, переславшему Г. статью С. П. Шевырева, содержавшую сугубо романтическое истолкование (разумеется, не в духе Г. — в этом П. был прав) опубликованного в 1827 фрагмента «Елена» из второй части «Фауста». П. пишет тогда же издателю журнала Погодину: «Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха» (Там же). Г. был для П. создателем подлинного не шеллингианского и не байронического — романтизма. «Шекспир понял страсти, Гете — нравы…», — перифразируя Ж. де Сталь, писал он Н. Н. Раевскому-сыну во 2-й половине июня 1825 (Акад. XIII, 407, вычеркнутый вариант, подлинник по-французски) и имел при этом в виду несомненно историзм Г.-драматурга. В «Table-tаlk» (1835–1836) Г. назван «Великаном романтической поэзии» (Акад. XII, 163) именно в этом смысле. Не прошло мимо внимания П., почти уже накануне его трагической гибели, сделанное А. И. Тургеневым описание дома Г. (Щеголев. Дуэль и смерть П. С. 246).

Итак, П. несомненно читал во французском и, возможно, в русском переводе М. П. Погодина (1828), если не в оригинале, драму «Гец фон Берлихинген с железной рукой», знал первую часть трагедии «Фауст», роман «Годы учения Вильгельма Мейстера» и трагедию «Эгмонт» («Egmont», 1788; немецкая цитата из нее — в письме к П. А. Осиповой 26 октября 1835; Акад. XVI, 58). В 1825 в СО появился отрывок из издававшихся постепенно мемуаров Г. «Поэзия и правда» («Dichtung und Wahrheit», 1810–1831); в 1829 публиковались отрывки из «Ифигении» в переводе М. Н. Лихонина. Лирика Г. была доступна П. не только в переводах Жуковского, Дельвига, П. А. Катенина и других, но, может быть, и в подлинниках. В пользу последнего предположения говорит замечание в наброске «Путешествие В. Л. П.» (1836): «Благоговею пред созданием “Фауста”, но люблю и эпиграммы etc.» (Акад. XII, 93). Не цикл ли эпиграмм Г. и Ф. Шиллера «Ксении» («Xenien», 1796) имеется здесь в виду? С некоторой долей уверенности можно предположить знакомство П. с «Римскими элегиями» («Romische Elegien»).

В составе сохранившейся библиотеки П. немного литературы, имеющей отношение к Германии вообще и к Г. в частности, причем некоторые издания этого рода остались непрочитанными (страницы не разрезаны), как например трехтомное компилятивное (главным образом по немецким источникам) сочинение о Г. (1833) английской писательницы Сары Остин (Библиотека П. № 560). Из того, что П. действительно читал: «Неизд. соч.» Д. Дидро с предисловием Г. (Diderot D. Œuvres inédites. Paris, 1821. — Библиотека П. № 882), франкфуртское издание сочинений Байрона (1826), в которое включена (S. XIV–XVI) анонимная статья на немецком языке «Гете и Байрон» («Goethe und Byron») об истории заочного знакомства двух великих поэтов (Там же. № 697), труд А.-Ф. Тери «О духе и о литературной критике у древних и современных народов» (1832), где разрезаны во 2-м томе страницы, посвященные Г. и другим немецким поэтам (Там же. № 1430). В новейшем издании (1834) «Лицея» Ж.-Ф. де Лагарпа разрезаны во 2-м томе страницы, на которых находится заметка о французском переводе «Страданий молодого Вертера» (Там же. № 1063). В полностью разрезанных «Этюдах о Гете» Кс. Мармье (1835) ногтем отмечено упоминание о работах Г., посвященных восточной поэзии (Там же. № 1135).

П. старался поощрять интерес русских литераторов и читателей к творчеству Г. В 1836 он опекал молодого литератора, российского немца Э. И. Губера, который перевел первую часть «Фауста», но уничтожил перевод, узнав о том, что он запрещен цензурой; П. настоял на возобновлении работы над переводом (издан в 1838 с посвящением П.). В 1833 П. составил для вдовы переводчика А. А. Шишкова записку на имя нового министра народного просвещения С. С. Уварова, считавшего себя другом Г., с просьбой пропустить в печать задержанный цензурой перевод «Эгмонта», сделанный покойным (не был напечатан).

П. сходен с Г. в главных чертах мировоззрения и в некоторых основных творческих принципах. Оба отстаивали духовную независимость человека и поэта, его «самостоянье» («Два чувства дивно близки нам…», 1830, черновой вариант — Акад. III, 849), мечтая также и о достойном положении литератора в обществе и о свободе творчества, которое считали явлением самоценным, как это видно, например, из таких произведений Г., как баллада «Певец» («Der Sänger», 1783), «Посвящение» к «Фаусту», драма «Торквато Тассо» («Torquato Tasso», 1789), а у П.: «Поэт и чернь» (1828), «Поэту» (1830), «Моцарт и Сальери» (1830), наброски к поэме «Езерский» (1832–1833), «Египетские ночи» (1835), замечания против принципа «пользы» в искусстве в статье «<О народной драме и драме “Марфа Посадница”>» (Акад. XI, 177). Обоим свойствен неустанный поиск смысла отношений между Личностью и Бытием (Богом), получивший отражение, в частности, в «Стихах, сочиненных ночью, во время бессонницы» (1830) П. и таких стихотворениях Г., как «Горные вершины» (точнее: «Ночная песня путника» — «Wandrers Nachtlied», 1783) или «К месяцу» («An den Mond», 1789). У обоих поэтов человек предстает в борении «двух душ» (как говорит о себе гетевский Фауст) — доброго и злого начал, но этот шекспировский по происхождению человек не утрачивает тяготения к внутренней цельности. Рок и Судьба как «демонические» силы угрожают человеку, который не может победить их, но все же способен трагически им противостоять: не случайно и Г., и П. интересуются библейской Книгой Иова. Отношение обоих поэтов к религии эволюционирует от пантеизма (у Г.) и просветительского рационализма (у П.) к признанию за христианством высшей философско-нравственной ценности. В творчестве П. и Г. немало сходных тем, что объясняется общим культурным наследием и сходством задач, стоявших перед немецкой и русской национальными литературами. Г. и П. объединял интерес к античной поэзии (ср. раздел в собр. соч. Г. «Сближаясь с античной формой» («Antiker Form sich nähernd») и пушкинские антологические и анакреонтические стихотворения), к восточной поэзии (пушкинское «Подражания Корану», 1824; гетевский «Западно-восточный диван» — «West-östlicher Divan», 1814–1815). Мысль Г. о всемирной литературе как о высшем этапе развития национальных литератур, высказывавшаяся им неоднократно, в частности — в набросках предисловия (1830) к немецкому переводу книги английского писателя Т. Карлейля (Carlyle, 1785–1881) о Шиллере, близка к представлению П. о «европейской системе», объединяющей национальные культуры на христианской основе, не лишая их при этом самобытности (в заметках о втором томе «Истории русского народа» Н. А. Полевого, 1830; Акад. XI, 127). Но между П. и Г. существовали и различия, — например, в понимании человека: для Г. он — прежде всего часть Природы, а затем уже член общества; с точки зрения П., характер человека определяется в первую очередь духом, нравственным уровнем, но важна также историческая и национальная принадлежность, не столь существенная для гетевского гуманизма. Индивид, по Г., меньше обязан высшей нравственной инстанции (которую, разумеется, признает), а больше — себе самому и своим природным задаткам; для П. такие понятия, как Судьба, Бог представляют собой независимую от воли человека категорию Бытия, силу, управляющую историей и формирующую нравственные основы личности.

Немаловажны различия и в области творческого метода, или индивидуального стиля П. и Г. На протяжении всего своего 60-летнего писательского пути Г. двигался от выразительной конкретности изображения сиюминутных впечатлений к поэтизации действительности (эстетический принцип «веймарской классики»), к рациональному «просеиванию» фактов для того, чтобы отобрать из них наиболее значимые по содержанию, типичные, близкие к аллегории и символу. П., напротив, шел от литературной условности и стилизации к «суровой прозе» («Евгений Онегин», гл. VI, 43. 5), которая создает впечатление точно воспроизводимой действительности, со всей возможной конкретной достоверностью (Е. Г. Эткинд считал именно это качество пушкинского словесного искусства гениальной стилизацией); авторское «я» кажется у П. почти исчезнувшим, растворившимся в повествовании, в образе повествователя, в речах персонажей («Повести Белкина», «Капитанская дочка»). Поэтому зрелая проза П. ближе к ранней гетевской стилистике «Страданий молодого Вертера», чем к уравновешенному слогу гетевских романов или поздней «Новеллы» («Novelle», 1826). Вместе с тем в лирике оба: П. и Г. — приходят к высокой «поэзии мысли», к философско-религиозному освещению внутренней жизни личности как части Бытия; ср. цикл стихотворений Г. «Бог и мир» («Gott und Welt»), «Пролог к открытию Веймарского театра» («Vorspiel zu Eröffnung des Weimarischen Theaters», 1807) — и такие стихотворения П., как «Дар напрасный, дар случайный…» (1828), или «Странник» (1835), или «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836).

Лит.: Розов В. А. Пушкин и Гете. Киев, 1908; Струве П. Б. Гете и Пушкин // Россия. (Париж), 1932. № 204 (То же // Струве. Дух и Слово. С. 136–147); Дурылин С. Н. Русские писатели у Гете в Веймаре // ЛН. Т. 4/6. С. 350–352; Вейнберг А. Л. Перо Гете у Пушкина // Звенья. Т. 2. С. 67–71; Бем А. Л. «Фауст» в творчестве Пушкина // Slavia. Прага, 1934/1935. Roč. 13. Seš. 2/3. S. 378–399 (То же // Бем А. Л. Исследования; Письма о литературе / Сост. С. Г. Бочарова и И. З. Сурат. М., 2001. С. 179–208; ранее частично (первая главка) под загл.: «Сцена из Фауста» // ВЛ. 1991. № 6. С. 93–103); Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1937. С. 132–141 (2-е изд. Л., 1981. С. 105–113); Legras J. Pouchkine et Goethe: «La Scène tirée de Faust» // RLC. 1937. T. 17. No. 1. P. 117–128; Keefer L. B. Pushkin and Goethe // Modern Language Notes. 1941. Vol. 56. № . P. 24–34; Frank J. G. Pushkin and Goethe // SEER. 1947. Vol. 26. № 66. P. 146–151; Гейман Б. Я. Петербург в «Фаусте» Гете // Доклады и сообщения Филол. ин-та ЛГУ. Л., 1950. Вып. 2. С. 64–96; Propper M. von. Goethe und Puschkin — Wahrheit und Legende // Goethe. N. F. des Jahrbuchs der Goethe-Gesellschaft. 1950. Bd. 12. S. 218–259; Gronicka A. von. Alexander Pushkin’s View of Goethe // CL. 1960. Vol. 12. No. 3. P. 243–255; Брагинский И. С. Заметки о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина // Народы Азии и Африки. 1965. № 4. С. 117–126; 1966. № 4. С. 139–146; Berkov P. N. «Werther»-Motive in Puškins «Eugen Onegin» // Berkov P. N. Wechselbeziehungen zwischen Russland und Westeuropa im 18. Jahrhundert. Berlin, 1968. S. 172–176; Meynieux A. Puškin et la conclusion du Second Faust // Communications de la Délégation française et de la Délégation suisse (VICongres Internat. des slavistes, Prague, 7–13 août 1968). Paris, 1968. P. 95–107; Peer L. H. Pushkin and Goethe again: Lensky’s character // Papers on Language and Literature. Edwardsville (Ill.), 1969. Vol. 5. P. 267–272; Благой Д. Д. Читал ли Пушкин «Фауста» Гете? // Историко-филологические исследования: Сб. ст. памяти Н. И. Конрада. М., 1974. С. 104–112; Макогоненко Г. П. Пушкин и Гете: (К истории истолкования пушкинской «Сцены из Фауста») // Русская литература XVIII в. и ее международные связи. Л., 1975. С. 284–291 (XVIII век. Сб. 10); Алексеев М. П. К «Сцене из Фауста» Пушкина // Врем. ПК. 1976. С. 80–97 (То же // Алексеев. П. и мировая лит-ра. С. 469–488); Roehling H. Puškin, Goethe und ein guter Jahrgang // Dona Bibliothecaria: Festschrift Krallert. München, 1979. S. 95–106; Эпштейн М. Н. 1) Фауст на берегу моря: (Типологический анализ параллельных мотивов у Пушкина и Гете) // ВЛ. 1981. № 6. С. 89–110; 2) Фауст и Петр: (Типологический анализ параллельных мотивов у Гете и Пушкина) // Гетев. чтения, 1984. М., 1986. С. 184–202; Wegner M. Puškin und Goethe — Über den Rang klassischer Dichter // Wegner M. Erbe und Verpflichtung. Jena, 1985. S. 40–55; Фридкин В. М. Книга Пушкина в библиотеке Гете // Фридкин В. М. Пропавший дневник Пушкина: Рассказы о поисках в зарубежных архивах. М., 1987. С. 164–176 (2-е изд., доп. М., 1991. С. 186–200); Friedländer G. M. Puškin und Goethe // ZfS. 1987. Bd. 32. H. 1. S. 10–13; Engelhard M. Goethe und Puschkin — ein Bildvergleich // Zeitschrift für Kulturaustausch. 1987. Jg. 37. H. 1. S. 60–70; Gerhardt D. Faust-Reflexe bei Puschkin // Ibid. S. 35–53; Keil R.-D. 1) Faust und Onegin // Ibid. S. 55–59; 2) Puschkin und Goethe // Jahresgabe: Goethe-Gesellschaft, Ortsvereinigung Bonn. 1996. S. 19–31; 3) Puschkin und Goethe oder «Was ist Wahrheit»? // Alexander Puschkin / Hrsg. U. Lange-Brachmann. Baden-Baden, 1998. S. 22–33 (Baden-Badener Beiträge zur russischen Literatur. Bd. 4); Аветисян В. А. (Avetisjan V. A.). 1) Гете и Пушкин: (Об одном дискуссионном аспекте проблемы) // Изв. ОЛЯ. 1990. Т. 49. № 4. С. 353–360; 2) Goethes und Puškins Konzeption der Weltliteratur // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. Frankfurt a. M. etc., 2001. S. 227–248; Dudek G. Metamorphosen von Mephistopheles und Faust bei Puschkin. Berlin, 1991 (Sitzungsberichte der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig, Philolog.-histor. Klasse. Bd. 131. H. 6); Щепетов К. П. Русские и немцы в первой половине XIX века: Гете и Пушкин // Щепетов К. П. Немцы — глазами русских. М., 1995. С. 106–117; Бароти Т. «Сцена из Фауста» Пушкина и ее гетевский подтекст // Концепция и смысл: Сб. ст. в честь 60-летия В. М. Марковича. СПб., 1996. С. 65–81; Потапова Г. Е. 1) Литературный образец и «литературный быт» в «Разговоре книгопродавца с поэтом» // Там же. С. 48–64; 2) Об одной модификации «фаустовского» сюжета у Пушкина // Изв. РАН. 1996. Т. 55. № 6. С. 36–40; 3) Пушкин, Гете и Николай Полевой // РЛ. 1998. № 4. С. 71–86; 4) Образ Пушкина и образ Гете в русской критике 1820–1830-х годов // П. и мировая культура. С. 166–167; Эткинд Е. Г. 1) Магия музыкального слова: (О балладе «Рыбак», поэтическом манифесте Гете — Жуковского) // Россия, Запад, Восток: Встречные течения: К 100-летию …М. П. Алексеева. СПб., 1996. С. 417–428; 2) «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust…» (Goethe, «Faust») // Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской. литературы XVIII–XIX в. М., 1999. С. 76–78; Данилевский Р. Ю. Пушкин и Гете: Сравн. исслед. СПб., 1999; Аверинцев С. С. Гете и Пушкин (1749–1799–1999) // Гетев. чтения, 1999. М., 1999. С. 7–16; Клуге РД. (Kluge R.-D.). 1) Alersandr Puškin und Goethes «Faust» // Alexander Puschkin / Hrsg. U. Lange-Brachmann. Baden-Baden, 1998. S. 45–62; 2) Александр Пушкин и «Фауст» Гете: (К 250-летию со дня рождения Гете и к 200-летию со дня рождения Пушкина) // Университ. Пушк. сб. С. 416–424; 3) Pouchkine et le Faust de Goethe: À l’occasion du 250e anniversaire de Goethe et du bicentenaire de Pouchkine // Universalité de P. P. 26–33; 3) Puškins Weg zu Goethes Faust // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. S. 249–264; Романова А. Н. Тема Фауста в художественном мире А. С. Пушкина: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Кострома, 1999; Тиме Г. А. Гете, Пушкин и русская мысль: Амбивалентность фаустовского импульса в русской литературе // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. S. 265–273; Федоров Ф. П. Смена культурных кодов, или Гете в сознании Пушкина // П. и мировая культура. С. 164–165; Федоровская Л. А. Пушкин и Гете: (Отклик Пушкина на стихотворение Гете) // Там же. С. 165–166; Reitelmann A. Goethe und Puschkin als Kriegsberichterstatter in Frankreich bzw. im Kaukasus und Türkei // Arion. Bd. 4. S. 166–174.

Р. Ю. Данилевский