Ермолов Алексей Петрович

Минимизировать
— 182 —

Ермолов Алексей Петрович (1772–1861), генерал от инфантерии, в военной службе с 1791 по 1827 г. с перерывом 1798–1801, вызванным повелением Павла I: Ермолова, «исключа из службы, отослать на вечное житье в Кострому, где губернатору за поведением его иметь наистрожайшее наблюдение» (Кавтарадзе А. Г. Генерал А. П. Ермолов. Тула, 1977. С. 19). Участвовал во всех войнах с Наполеоном и особенно отличился в Отечественной войне. 29 июня 1816 г. назначен командующим отдельным Кавказским корпусом и главнокомандующим гражданской частью Грузии. Дружба Г. с Е-вым была освящена и семейными преданиями (в доме бабки Г., Марьи Ивановны, урожденной Аргамаковой, во втором браке Розенберг, находилась штаб-квартира офицерского заговора против Павла I, участие в котором принимал молодой Е. (см.: Шторм Г. Потаенный Радищев. С. 141)), и засвидетельствована множеством доброжелательных отзывов в грибоедовских письмах. «Кажется, — писал Г. в „Путевых записках“ 1818 г., — что он меня полюбил, а впрочем, в этих тризвездных особах нетрудно ошибиться — в глазах у них всякому хорошо, кто им сказками прогоняет скуку; что-то вперед будет!» «Кстати об нем, — что это за славный человек! Мало того, что умен, нынче все умны, но, совершенно по-русски, на все годен, не на одни великие дела, не на одни мелочи, заметь это. Притом тьма красноречия, а не нынешнее отрывчатое, несвязное, наполеоновское риторство; его слова хоть
— 183 —

сейчас положить на бумагу. Любит много говорить; однако позволяет говорить и другим; иногда (кто без греха?) много толкует о вещах, которые мало понимает, однако и тогда, если убедится, все-таки заставляет себя слушать. Эти случаи мне очень памятны, потому что я с ним часто спорил, разумеется, о том, в чем я твердо был уверен, иначе так не было; однако ни разу не переспорил; может быть, исправил. Я его видел каждый день, по нескольку часов проводил с ним вместе, и в удобное время его отдыха, чтобы его несколько узнать. Он в Тифлис приехал отдохнуть после своей экспедиции против горцев, которую в марте снова предпринимает, следовательно — менее был озабочен трудами… В нем нет этой глупости, которую нынче выдают за что-то умное, а именно, что поутру <…> неприступен, а впрочем, готов к услугам; он всегда одинаков, всегда приятен, и вот странность: тех даже, кого не уважает, умеет к себе привлечь <…>. Якубович, на которого он сердит за меня и на глаза к себе не пускает, без ума от него <…>. По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, — здесь ребенок хватается за нож. А право, добр; сколько мне кажется, премягких чувств, или я уже совсем сделался панегиристом, а кажется, меня в этом нельзя упрекнуть…» (2, 291– 292) Е. 12.1.1822 ходатайствовал перед Нессельроде о переводе Г. в Тифлис. В письме Кюхельбекеру 27.11.1825 Г. писал о Е-ве: «…какой наш старик чудесный, невзирая на все об нем кривые толки; вот уже несколько дней, как я пристал к нему вроде тени; но ты не поверишь, как он занимателен, сколько свежих мыслей, глубокого познания людей всякого разбора, остроты рассыпаются полными горстями, ругатель безжалостный, но патриот, высокая душа, замыслы и способности точно государственные, истинно русская, мудрая голова. По долговременной отлучке я ему еще лучше узнал цену. Это не помешает мне когда-нибудь с ним рассориться, но уважения моего он ни в каком случае утратить не может» (3, 103). Со слов адъютанта Е-ва, Талызина, фон Фоком было подготовлено агентурное донесение о Г., где указывалось: «Более всего Е. любит Г. за его необыкновенный ум, фанатическую честность, разнообразность познаний и любезность в обращении. Но сам Г. признавался мне, что Сардарь-Ермулу, как азиатцы называют Е-ва, упрям, как камень, и что ему невозможно вложить какую-нибудь идею. Он хочет, чтобы все происходило от него и чтобы окружающие ему повиновались безусловно» (Восп. С. 288). Во время ареста в Грозной в 1826 г. Е. дал время Г. уничтожить компрометирующие бумаги. Е. при этом, возможно, заботился не только о нем, но и о себе. Хорошо осведомленный П. В. Долгоруков свидетельствовал, что Северное тайное общество «кроме членов друг другу известных, давших подписки на содействие и принимавших участие в собраниях, имело еще членов тайных, des affiliés, которые подписок не давали, в собрания никогда не являлись и коих имена были в то время неизвестными самой большей части членов. Эти тайные сообщники сносились с обществом через посредство одного или нескольких членов, передавая через этих последних свои советы. Сперанский сносился с Обществом через посредство Батенькова, Мордвинов через Рылеева, Ермолов через Г., Михаила фон-Визина и еще через одного полковника» (Долгору-
— 184 —

ков П. В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. М., 1934. С. 359–360). Фельдъегерю Е. вручил письмо к начальнику Главного штаба Дибичу: «Господин военный министр сообщил мне высочайшую государя императора волю взять под арест служащего при мне коллежского асессора Г. и под присмотром прислать в Петербург прямо к его императорскому величеству. Исполнив сие, я имею честь препроводить господина Г. к вашему превосходительству. Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются. Если же бы впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение имею честь сообщить вашему превосходительству, что господин Г. во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие хорошие весьма качества» (Щеголев. С. 26). В конце 1826 г. на Кавказ прибыли Дибич и Паскевич с инспекцией ермоловской военной и гражданской деятельности. О неудачном ведении на первом этапе Е-вым военной кампании писали и другие, в том числе и безусловно сочувствующие ему. Так, П. А. Вяземский писал 19.3.1828: «В публике Паскевич затмил славу Суворова, Наполеона! О Е-ве, разумеется, говорят не иначе, как с жалостью, а самые смелые с каким-то удивлением. Впрочем, кажется, он в самом деле в соображениях и планах своих был не прав. У Провидения свои расчеты: торжество посредственности и уничижение ума входят иногда в итог его действий. Кланяемся и молчим…» (Восп. С. 90). В связи с назначением Паскевича на пост, занимаемый ранее Е-вым, стали распространяться мнения и слухи, порочившие деятельность бывшего кавказского начальника. Обвиняли Е-ва и в том, что материальная база для ведения войны была неудовлетворительна. Особенно сильны были обвинения в нерешительности военных действий Е-ва не только в начале войны, но и после сражения при Елисаветполе, сражения победоносного для русской армии. Некоторые из обвинений, как показал ход событий, оказались ложными и отпали. Позднее при ревизии Кавказа и Дибич, и даже враждебный Е-ву Паскевич не могли не признать, что «неказистая» с виду армия Ермолова отличалась большими внутренними достоинствами. С момента назначения на Кавказ Паскевича (10.8.1826) военный и чиновничий мир Тифлиса бурно переживал борьбу двух генералов. События тех дней отражены в письме Г. к С. Бегичеву от 9.12.1826: «Милый друг мой! Плохое мое житье здесь. На войну не попал: потому и А<лексей> П<етрович> туда не попал. А теперь другого рода война. Два старшие генерала ссорятся, с подчиненных перья летят. С А. П. у меня род прохлаждения прежней дружбы. Денис Васильевич <Давыдов> этого не знает; я не намерен вообще давать это замечать, и ты держи про себя. Но старик наш человек прошедшего века. Не смотря на все превосходство, данное ему от природы, подвержен страстям, соперник ему глаза колет, а отделаться от него он не может и не умеет. Упустил случай выставить себя с выгодной стороны в глазах соотечественников, слишком уважал неприятеля, который этого не стоил. Вообще война с персиянами самая нещастная, медленная и безотвязная <…>. Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов. Холод до костей проникает, равнодушие к людям с дарованием; но всех равнодушнее наш Сардар <Ермолов> <…>. Ты удивишься, когда узнаешь, как мелки люди. Вспомни наш разговор в Екатерининском. Теперь выкинь себе все это из головы. Читай Плутарха , и будь доволен тем, что было в древности. Ныне эти характеры более не повторятся» (3, 118–119). Но главное было в том, что Николай I не доверял Е-ву и потому 29.3.1827 отстранил его от командования корпусом и управления Грузией, заменив его на этих постах Паскевичем. Это осложнило отношения Е-ва с Г., на двоюродной сестре которого был женат Паскевич. Хотя Г. не афишировал это охлаждение, оно стало известно многим и отразилось в мемуарах Д. В. Давыдова, Н. Н. Муравьева и Н. В. Шимановского. Раздражение же Е-ва Г. после отставки прорывается в его
— 185 —

письмах и в отзывах его Пушкину во время кавказского путешествия поэта, когда он специально заехал в Орел повидаться с генералом. Последние десятилетия своей жизни Е. провел в обстановке «вынужденного бездействия, похожего на политическую ссылку» (Нечкина. С. 197–198).