Щепкин Михаил Семенович

Минимизировать
— 384 —

Щепкин Михаил Семенович (1788– 1864) свидетельствовал, что с Г. он «вовсе не был близко знаком». Впрочем, внук Щ. писал: «В разговорах об исполнении комедии Г.о.у. Михаил Семенович говорил, что Г. в бытность свою в Москве читал с ним роль Фамусова и передал свои объяснения относительно этой роли, как бы желал, чтобы она была играна, когда будет разрешено давать Г.о.у.; такие же наставления, по словам Михаила Семеновича, сделал Г. и актеру И. И. Сосницкому в Петербурге относительно роли Репетилова» (ИВ. 1898. № 10. С. 215; ср. Арапов. С. 384). Более достоверно, что эти указания Г. делал не в Москве, а во время своего последнего приезда в Петербург (1828 г.), где в то время Щепкин был на гастролях. Тогда же, вероятно, состоялся разговор Г. о Ермолове, который запомнился Щепкину: «Я сказал в глаза Алексею Петровичу, говорил Г., вот что: зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение, потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот. „Испытай прежде сам прелесть власти, — отвечал мне Ермолов, — а потом и осуждай“» (Ежегодник императорских театров. СПб., сезон 1907–1908. С. 190). Современники сохранили свидетельства о заинтересованном отношение Щ-на к Г.о.у. А. И. Шуберт, первая исполнительница роли Лизы в Московском Малом театре, вспоминала: «Помню, как я раз с апломбом повторила замечание, слышанное мной от кого-то в Петербурге, что данную фразу <«Но мудрено из них двоих один скроить как ваш»> должна говорить Софья Павловна, а не Лиза. Лизе не стоит вмешиваться в разговор. „Светочка, сделай милость, не поправляй ты мне Г. (сказал Щ.); по
— 385 —

моему глупому разумению самое слово „скроить“ принадлежит горничной с Кузнецкого моста“». Об аналогичной придирке к языку Г.о.у. вспоминал сам Щ.: «Раз дошло до того, что один господин говорит мне в театре: „Михаил Семенович, как вам это не стыдно: Г. наврал, а вы без стыда повторяете…“ — „Где Г. наврал?.. Любопытно узнать“. — „Да что это такое за слово, которое у нас, вслух всем, повторяется на сцене — „опрoметью“? Откуда это слово? По-русски говорится „oпрометью“. „Послушайте, — отвечал я господину, — трудно предположить, чтобы такой человек, который так знает русский язык и так владеет русским стихом, как Г., мог наврать иначе, как умышленно. Таких слов, которые доведены метром стихов до необходимости неправильного их произношения, вы найдете в комедии не одно, а пять или шесть. Неужели вы думаете, что Г. не умел бы с этими стихами справиться? А я так, напротив, думаю, что это сделано им неспроста, а для того, чтобы показать, что наше общество не умеет говорить по-русски“». «Случилось однажды, что кто-то из молодых людей спросил у него <у Щ-на>: „Как вам кажется, М. С., — не правда ли, что в характере Чацкого есть большое сходство с Мизантропом Мольера?..“ — Щ. тотчас же живо возразил на этот вопрос и, одушевляясь мало-помалу, начал объяснять с жаром разницу между значением характеров этих двух лиц: „Чацкий, — говорил он, — действительно перерос наше русское общество того времени. Раздражен Чацкий потому, что он видит вокруг себя устарелые нравы и действительно смешные слабости и пороки общества, пороки эти отразились на его судьбе, сделали его несчастным! А у Мольера — Мизантроп его сам виноват в том, что не любит людей, в нем самом была избалованность, требовательность и непримиримость. Эти собственные недостатки его и мешали ему любить общество“» (Русские ведомости. 1887. № 89).
 
Об исполнении Щ-ным роли Фамусова, в частности, критик «Галатеи» писал: «Щ. в Фамусове неподражаем. Какою истиною согрета игра его! Как понят и как превосходно выражен им этот Фамусов, представитель и защитник идей XVIII века, поставленный в комедии Г. в противоположность Чацкому! С начала до конца роли Фамусова нельзя найти в игре Щ-на ни одного места, ни одного слова, которые бы не имели приличного выражения, которые могли быть сказаны иначе; ни одной сцены, которую бы можно было сыграть лучше. Разговор его так естествен, что вы совсем забываете, что это выученная роль; Щ. прекрасно читает стихи; вы никогда не услышите у него цезуры, — у него даже не слыхать этой стукотни рифм, которая мешает вам забыться. Вот у кого надобно было поучиться нашим доморощенным Чацким; вот кого бы надобно побольше и почаще смотреть нашим Гамлетам-самозванцам, заменяющим талант криком, биеньем в грудь, шарканьем, фанфаронством. Игра Щепкина есть образец игры естественной, выразительной, отчетливой, мастерской; одним словом, игры, которая ничего более желать не оставляет, кроме удовольствия видеть ее чаще, наслаждаться ею и благодарить артиста за наслаждение (Галатея. 1839. Ч. 3. С. 130–131).