Дипломатическая служба Г.

Минимизировать
— 167 —

Дипломатическая служба Г. Пост поверенного в делах Персии был учрежден именным указом Коллегии иностранных дел 6.7.1818. В этом звании был утвержден С. И. Мазарович. При нем предусматривались: секретарь, канцелярский служитель и переводчик для восточных языков (Полное собрание законов Российской империи
— 168 —

с 1649 г. Т. XXXV. СПб., 1830. С. 330). Г. был назначен секретарем миссии 14.7.1828. (РО. 1895 № 3. С. 391; PC. 1874. № 10. С. 278). Сам Г. в письме к С. Бегичеву от 15.4.1818. так излагал историю своего определения в персидскую миссию: «Представь себе, что меня непременно хотят послать — куда бы, ты думал? — В Персию, и чтоб жил там. Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает; однако я третьего дня, по приглашению нашего министра, был у него и объявил, что не решусь иначе (и то не наверно), как если мне дадут два чина, тотчас при назначении меня в Тегеран. Он поморщился, а я представлял ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко бы было мне цветущие лета свои провести между дикообразными азиятцами, в добровольной ссылке, на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещенными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен. Словом, невозможно мне собою пожертвовать без хотя несколько соразмерного возмездия.
 
 — Вы в уединении усовершенствуете ваши дарования.
 
 — Нисколько, ваше сиятельство. Музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии…
 
Мы еще с ним кое о чем поговорили; всего забавнее, что я ему твердил о том, как сроду не имел ни малейших видов честолюбия, а между тем за два чина предлагал себя в полное его распоряжение.
 
При лице шаха всего только будут два чиновника: Мазарович, любезное создание, умен и весел, а другой: я либо NN. — Обещают тьму выгод, поощрений, знаков отличия по прибытии на место, да ведь дипломаты на посуле, как на стуле. Кажется, однако, что не согласятся на мои требования. Как хотят, а я решился быть коллежским асессором или ничем» (3, 16).
 
В составе русской миссии, в чине титулярного советника (9-й класс), Г. выехал в Персию 28.1.1819 и прибыл 10.2. в Тавриз, где была резиденция Аббас-мирзы, наследного принца, ведавшего внешней политикой Персии. Далее российская миссия продолжила путь в Тегеран для аудиенции у шаха Фетх-Али, состоявшейся 10.3.1819. В первые же месяцы службы в Персии Г. занялся осуществлением сопряженной со многими трудами и опасностями акции — активной борьбой за возвращение в Россию оказавшихся в Персии русских подданных, в соответствии с Гюлистанским договором 1813 года, до тех пор в этой части не исполнявшимся. 4.9.1818 отряд, возглавляемый Г., выступил из Тариза, преодолевая множество трудностей, связанных с затаенным нежеланием персидской стороны выполнять договор. В путевом дневнике Г. записывает: «Отправляемся; камнями в нас швыряют, трех человек зашибли <…>. Разнообразные группы моего племени, я Авраам» (2, 318). Спустя четыре дня Г. сообщал Мазаровичу: «Два перехода сделаны. Сегодня мы отдыхаем; мне не дают припасов, я их покупаю. Мехмендар — это палач и вор, которого мне подсунули нарочно, я думаю, чтоб я лопнул от ярости. В Альваре он дал только половину хлебного провианта, а мяса только треть того, что определено
— 169 —

по фирману <…>. Один больной свалился в 2-х фарсангах отсюда во время моего ночного отсутствия, багаж сильно опередил пешеходов, никакого вьючного животного под рукою. Я прошу у мехмендара мула из Софияна, близ которого мы позавтракали хлебом и водой. „Мула!.. Зачем?“ — „Чтобы доставить больного и т. д.“. „Боже сохрани, чтоб я помогал вам подбирать ваших отставших людей; Шахзаде мне отрежет голову!“ Наконец он мне отказал наотрез, сказав, что человек, о котором идет речь, или уже доставлен в Тавриз, или, в случае сопротивления, убит поселянами, ибо таков приказ правительства. Вот предатели! Такие слова по адресу несчастного потерянного больного оказали свое действие на моих людей, которым я передал, и не один раз, в присутствии мехмендара то, что узнал от него. Они были возмущены, больше не отставали, и, невзирая на пройденный путь, на подъемы и спуски действительно тяжелые и каменистые, едва проходимые, — я привел их всех сюда в Маранд к 7 часам вечера <…>. Здесь так же, как и в Альваре, не доставлено половины продуктов; сегодня ничего не дают, но я попрошу вас молчать о плутовстве мехмендара до его возвращения в Тавриз; я пошлю его к вам с рекомендательным письмом; пусть, однако, мое справедливое негодование не перельется через край прежде времени и как бы мне по приезде на границу не велеть его высечь: это единственный язык, который понимают в этой стране» (3, 27–28). 13.9.1819 отряд наконец достиг Тифлиса. Ермолов 11.9.1819 писал по этому поводу С. И. Мазаровичу: «Секретарь миссии Г. подробно объяснил мне, каких стоило вам затруднений возвратить в отечество взятых в плен и беглых солдат наших, и я, обязан будучи благодарить за освобождение их, должен с особенным уважением обратиться к твердости вашей, которою заставили вы Персидское правительство склониться на справедливое требование ваше. <…> При сем случае приятно мне заметить попечение Г. о возвратившихся солдатах и не могу отказать ему в справедливой похвале за исполнение возложенного вами на него поручения, где благородным поведением своим вызвал он неблаговоление Аббас-мирзы и даже грубости, в которых не менее благородно остановил его, дав ему уразуметь достоинство русского чиновника» (АКАК. Т. 6. Ч. 2. С. 219). Уговаривая бывших русских подданных вернуться в Россию, Г. был убежден, что их всех ждет на родине полное прощение, согласно обещанию С. И. Мазаровича и А. П. Ермолова. Для осуществления этого Г. предпринял ряд мер, отправив в Тифлис соответствующие бумаги. Однако многие из возвратившихся на родину были подвергнуты наказаниям.
 
В Персии Г. вскоре предпринял еще одну дипломатическую акцию. В отсутствие в Табризе С. И. Мазаровича, который выехал в Тегеран, Г. 14/26.8.1820 направил английскому посланнику В. Уиллоку официальный протест по поводу провокационных действий Эдуарда Уиллока (брата В. Уиллока) и его слуги, склонявших русских солдат к дезертирству. В. Уиллок безуспешно пытался убедить Г. взять обратно эту ноту, но был принужден, в конечном счете, дать письменные объяснения по существу вопроса, объяснив его досадным недоразумением. Вынужденный информировать лондонское начальство о конфликте, Уиллок характеризовал Г. как «малоопытного и неблагоразумного молодого человека» со «вспыльчивым и необузданным характером» (Шостакович. С. 66). Между тем позиция Г. была вполне принципиальной и последовательной, направленной против интриг некоторых английских дипломатов, стремящихся осложнить взаимоотношения России и Персии. Но в общем-то Г. в то время тяготился своим пребыванием в Тавризе, предпринимая попытки перебраться оттуда хотя бы в Тифлис. По ходатайству Ермолова это желание осуществилось. 18.10.1820 главноуправляющий Кавказом направил возымевшее должное действие письмо министру иностранных дел гр. Нессельроде:
 
«Милостивый государь, граф Карл Васильевич!
 
Секретарь миссии нашей при тегеранском дворе, титулярный советник Г., на пути из Тавриза сюда, имел несчастие переломить в двух местах руку и, не нашедши нужных
— 170 —

в дороге пособий, должен был, по необходимости, обратиться к первому, который мог дать ему помощь, и оттого произошло, что по прибытии в Тифлис надлежало ему худо справленную руку переломить в другой раз. — До сего времени почти не владея оною, не может он обойтись без искусного врачевания и, сих средств будучи совершенно лишенным в Персии, никак не может он туда отправиться. С сожалением должен я удалить его от занимаемого им места, но, зная отличные способности молодого сего человека и его трудолюбие и желая воспользоваться приобретенными им в знании персидского языка успехами, я просить Ваше Сиятельство покорнейше честь имею, — определить его при мне секретарем по иностранной части, ибо по оной не состоит при мне ни одного чиновника и без такового, в продолжение столького времени, не без труда я обходился. Во-первых, пользование находящимися здесь минеральными водами возвратит ему здоровье, и он, при наклонности его к изучению восточных языков, начав уже заниматься арабским языком, как основанием всех прочих, имеет здесь все средства усовершенствовать свои познания, во-вторых, и что почитаю я главнейшим предметом, со временем, Ваше Сиятельство, можете препоручить ему заведение школы восточных языков, на что не щадите вы ни попечения, ни издержек, но, по необходимости, должны заимствоваться сведениями иноземцев, и что беспрекословно полезнее вверять природным. Не смею я испрашивать большего жалования Г., как 200 червонцев, и хотя лишается он двух третей того, что получал доселе, но к сему побужден я сравнением с прочими, при мне служащими чиновниками…» (РС. 1874. IX. С. 287–288).
 
Переведенный в Тифлис «секретарем по иностранной части», Г. использовался нередко для длительных поездок по Кавказу со служебными поручениями, — в частности, для сопровождения иностранных путешественников, которые прибывали туда подчас с разведывательными целями. Об этом известно из книги одного из них — английского полковника Р. Лайола (Путешествие в Россию, Крым, Кавказ и Грузию. Лондон, 1825), а также из переписки Г. Однако Ермолов, привыкший во всем доверять себе самому, не утруждал весьма ценимого в качестве занимательного собеседника Г. служебными делами. В 1823 г. он предоставил ему длительный отпуск, позже к тому же продленный для заграничного путешествия, которое, однако, по разным причинам не состоялось. В 1826 г. после освобождения из-под следствия по поводу тайных обществ Г. снова встал перед необходимостью выбора своего дальнейшего жизненного пути, намереваясь не задерживаться на Кавказе. Но новый главноуправляющий, генерал И. Ф. Паскевич обращается с ходатайством к министру иностранных дел (Текст документа написан рукою Г. — см: Эйдельман Н. Я. Быть может, за хребтом Кавказа. М., 1990. С. 30): «При вступлении в новую должность я нужным почел удержать при себе и употребить с пользою тех чиновников, служивших при моем пред-
— 171 —

местнике, на которых способности и деятельность можно положиться; в том числе и на иностранной коллегии надворного советника Г. С 1818 года он был секретарем при Персидской миссии, сюда назначен в 1822 году к главнокомандующему для политической переписки, по высочайшему указу, объявленному вашим сиятельством. С некоторым успехом занимался восточными языками, освоился с здешним краем по долговременному в нем пребыванию, и я надеюсь иметь в нем усерднейшего сотрудника по политической части. Прошу покорнейше ваше сиятельство испросить высочайшего соизволения, чтобы впредь находиться ему при мне для заграничных сношений с турецкими пашами, с Персиею и с горскими народами». Г. отныне, в отличие от ермоловской службы, становится фактически главным проводником российской политики на Востоке. В ходе войны с Персией Г. с мая 1827 г. постоянно находится в главной ставке главнокомандующего. По мере продвижения российской армии в Армении на месте приходилось решать много местных проблем по управлению краем. Так, 22.6.1827 Паскевич передает Г. полученные агентурные сведения о движении персидских войск и положении дел в Тавризе для составления распоряжения управляющему Карабахской, Щекинской и Ширванской провинциями полковнику И. Н. Абхазову: «Если не прерваны Ваши сношения с командующим в крепости Аббас-Абад — вступить с ним в теснейшие связи <…>. Узнайте достоверно, под чьим главным начальством находятся неприятельские войска, какое имеют намерение, где именно хотят держать против наших сил. Мехти-Кули хану дайте способ в наискорейшем времени прибыть в мою главную квартиру, дав ему достаточное охранение, дабы он в сем случае не подвергнулся ни малейшей опасности». В этом распоряжении Паскевича, подготовленном Г., он как дипломат проводит взгляды, совершенно противоположные ермоловским. В то время как Ермолов своими мерами вынуждал ханов переходить с целыми поселениями в Персию, Г., наоборот, всячески старается привлечь их на свою сторону и предупредить переселение за пределы России. Так, обращаясь к Абхазову, он просит направить в ставку главнокомандующего только что вернувшегося из-за границы Мехти-Кули хана Карабахского, а с командующим крепостью Аббас-Абад установить «теснейшую связь». Помимо отношения к ген. Абхазову, Грибоедов посылает доверенного человека к нахичеванским ханам. Принимает Г. участие и в чисто военных делах. По его, совместно с М. И. Пущиным, настоянию было совершено снятие осады Эривани и занятие крепости Аббас-Абада, что позволяло русским войскам идти на Тавриз, прикрывая в то же время Эриванское и Нахичеванское ханства с юга. Этим маневром охранялось от персиян и армянское и азербайджанское население, которое могли угнать в иранские пределы, а также спасался урожай, столь необходимый для населения ханств и для русской армии. Завязав сношения с командующим гарнизоном крепости Эксан-ханом, Г. добился согласия на сдачу крепости. Вскоре в ставку Паскевича прибыл карабахский хан Мехти-Кули в сопровождении многочисленной семьи, с обширным хозяйством и 3000 семействами своих сограждан. Это тоже явилось успешным завершением дипломатических усилий Г.
 
Нессельроде в отношении от 3.5.1827 сообщил Паскевичу о назначении и скором прибытии действительного статского советника А. М. Обрескова — представителя России при открытии переговоров с персидским двором. Через Обрескова Паскевич получил императорский рескрипт «касательно будущего заключения мира», а также «проекты договоров с Персиею, мирного и торгового, с дополнительным их пояснением» (Эйдельман Н. Я. Быть может, за хребтом Кавказа… С. 87). Паскевич и Г. готовили к приезду Обрескова собственные материалы, которые впоследствии и легли в основу мирного договора. В июле 1827 г. именно Г. поручается открыть начало мирных переговоров с Аббас-мирзой в Карадзиане, по окончании которых он доносит Паскевичу: «Из униженного тона, с которым говорили со мною Аббас-Мирза и его чиновники, очевидно, что они не ослеп-
— 172 —

ляются насчет сравнительного положения их сил с нашими. Но ожидать невозможно, чтобы они сейчас купили мир ценою предлагаемых им условий, и для этого нужна решительность; длить время в переговорах более им свойственно. В совете шахском <в Тегеране> превозмогающие ныне голоса Аллаяр-хана и сардаря с братом; они еще твердо стоят против мира…» (3, 209).
 
К переговорам в Дей-Каргане, которые вели Паскевич и Обресков с Аббас-мирзой, также был привлечен Г. По его совету наследному принцу было предъявлено требование выплатить часть контрибуции, равную 5 курурам (10 млн. руб. серебром), до подписания мирного трактата, но не позднее 21 ноября 1827 г., когда истекал срок перемирия. Остальные две трети контрибуции иранская сторона должна была выплатить через два месяца. Предполагалось, что в случае просрочки контрибуционных платежей Иран навсегда терял территории южного Азербайджана. Паскевич направил шаху в Тегеран письмо с изложением этих условий и требованием выплатить первую часть денег. В русской миссии не было единства по вопросу о контрибуции: генерал Паскевич стал убежденным сторонником грибоедовской идеи получить часть денег до подписания мирного договора, а уполномоченный Министерства иностранных дел А. М. Обрезков в такую возможность не верил, что вызывало серьезные разногласия. Считая, что принудить Иран к выплате контрибуции невозможно никакими средствами, а закончить войну необходимо, Обресков 7 декабря 1827 г. представил Паскевичу «Записку с изложением предположений на счет мирного трактата», в которой предлагал мирный договор подписать до выплаты иранцами контрибуции, а в качестве принудительной меры к ее осуществлению предлагал временно оккупировать иранскую провинцию Гилян. «Записка…» Обрескова активно обсуждалась; по ее поводу Грибоедов подготовил справку о провинции Гилян и составил, по-видимому, для Паскевича, «Проект доклада <…> о цели продолжения войны с Персией и о контрибуции», в котором отстаивал свою линию поведения с иранской стороной. К середине декабря 1827 г. были полностью согласованы статьи договора о мире, сам договор составлен, требование об уплате 5 куруров туманов в счет контрибуции передано шаху, ожидалось прибытие в город Зенжан контрибуционных сумм, после чего мирный трактат должен был быть подписан. В этот момент в русско-иранских отношениях возникли неожиданные перемены. Было получено известие о том, что для продолжения переговоров шах назначил нового уполномоченного — мирзу Абул-Хасан-хана, тогдашнего министра иностранных дел Ирана, который направлялся в Деххварган (Дей-Карган) с уведомлением, что шах не подпишет условий мира до тех пор, пока русские войска не очистят Азербайджан и что вместо пяти куруров туманов шахом отправлены только три. Персияне очевидно затягивали переговоры. Мнения чиновников русской миссии вновь столкнулись в поисках выхода из тупика переговоров. 22.12.1827 Паскевичу был передан документ «Рассуждение насчет заключения с персиянами мира», составленный Обресковым (см.: Шостакович. С. 142–143). Уполномоченный министерства торопил завершить переговоры и предлагал подписать трактат, не ожидая выплаты первых куруров. Г. читал «Рассуждения…» и в замечаниях на них отстаивал свою прежнюю тактику. В грибоедовской записке «На память» кратко сформулированы условия подписания мира и обозначена линия поведения русских дипломатов в создавшихся условиях. Посланник шаха прибыл в Деххварган 6.1.828 «с намерением трактовать от имени шаха обо всем снова». 7.1. он имел две встречи с русским главнокомандующим, затем последовал разрыв мирных переговоров. Стремясь к скорейшему заключению мира и разделяя позицию Г. в том, что только оружие «согласит» шаха на требования России, Паскевич приказал вновь начать наступление русской армии на Тегеран.
 
После заключения мирного договора в Туркманчае Паскевич в своем рапорте Дибичу от 12 февраля 1828 г. отмечал, что Г. «оказал в дипломатических сношениях особенное искусство» и что он «считает
— 173 —

себя обязанным некоторым мыслям, им представленным и основанным на познании характера министерства персидского успешному окончанию дела». Поручая Г. доставить в Петербург Туркманчайский договор, Паскевич рекомендует Николаю I Г. «как человека, который был <…> по политическим делам весьма полезен».
 
Указ Правительствующему Сенату о пожаловании Г. в статские советники и Капитулу Российских орденов о награждении его орденом Святой Анны 2-ой степени с алмазными знаками был подписан Николаем 14 марта «поздно ввечеру», т. е. в день приезда Г. Указ министру финансов Е. Ф. Канкрину о единовременном пожаловании Г. 4000 червонных был подписан Николаем 17 марта 1828 г. 16 марта Г. был утвержден Сенатом в звании статского советника, 20 марта ему были высланы бриллиантовые знаки ордена Святой Анны 2-ой степени, а после 23 марта он получил 4000 червонных (ХC, 1. С. 365–368).
 
Весной 1828 г. началась война с Турцией, соседкой Ирана. Реализация Туркманчайского договора стала для России одним из важных залогов ее успеха в турецкой кампании. Добиться от разоренной войной и народными волнениями Персии выполнения всех статей мирного договора, особенно выплаты контрибуции, было трудной задачей.
 
С другой стороны, именно Иран для русской дипломатии был тем местом, где формировалась азиатская политика страны. Здесь проходил «передний край» того политического фронта, на котором развивалась борьба России и Англии за влияние на Среднем Востоке. Деятельность русских дипломатов в Иране в значительной степени определяла отношения России со странами Среднего Востока, Центральной и Средней Азии. Все это заставляло предъявлять особые требования к русскому дипломатическому посланнику при дворе шаха.
 
Основой русской политики в Персии и, соответственно, деятельности дипломатической миссии Г. считал принцип дружественного влияния могущественной России на Иран, развитие экономических и политических связей с ним.
 
25.4.1828 Г., несмотря на его желание «некоторое время пробыть без дела официального и предаться любимым занятиям», был назначен полномочным министром при дворе персидского шаха. Несомненно, что Г. являлся одним из лучших кандидатов на этот пост: он хорошо знал страну, язык, обычаи, находился в курсе всех среднеазиатских проблем. Однако, видимо, недаром, Г. называл свое назначение «политической ссылкой». Получив назначение полномочным министром, он выговаривает право составить проект инструкции, определяющей главное направление политики России на Среднем Востоке. «Самое учреждение Миссии при Персидском дворе, — писал Г., — уже означает со стороны России искреннее желание умирить сколько можно прочнее те несогласия, которые временно возникли между обоими государствами, произвели войну и ныне прекращены трактатом, заключенным в Туркманчае. Но трактат, как ни торжественен акт сей, часто по несоблюдению или превратному толкованию обоюдных прав и обязанностей делается предметом спорным и, следовательно, поводом к новой неприязни…» Г. считал необходимым представление полномочному министру свободной инициативы в его действиях по упрочению добрососедских отношений между странами, а также по ослаблению, в необходимых случаях, английского влияния в Персии. Одной из конкретных мер, должных произвести благоприятное впечатление на персиян, было, по мысли Г., сокращение контрибуции на 2 курура (4 миллиона рублей) — по крайней мере, продление срока ее платежей. Этого требовало реальное положение дел: Персия была разорена войной. Г. понимал, насколько действенной окажется предложенная им мера улучшения отношений между странами. Однако составленный им проект инструкции был коренным образом переработан директором Азиатского департамента Родофиникиным. Полномочному министру вменялось в обязанность «прилагать все старания, чтобы те деньги к определенному сроку были уплачены». Ориентация посланника на своевременное получение контрибуции в качестве одной
— 174 —

из первоочередных задач миссии лишала его инициативы во всех других вопросах.
 
Одной из важнейших проблем в этой связи оказывались отношения с наследником иранского престола Аббас-мирзой, третьим сыном Фетх-Али-шаха, сосредоточившим в своих руках все нити внешней политики страны. Разногласия по этому вопросу между Г. и министерством были принципиальными. Г., не будучи сторонником вмешательства во внутренние дела Ирана, считал, что именно Аббас-мирза мог бы благоприятствовать русской политике в стране, тем более, что Туркманчайский трактат признавал его наследником престола. Родофиникин, однако, подвергнул существенному исправлению те места «Проекта инструкции…», которые касались отношений с наследным принцем: посланнику предписывалось иметь резиденцию при особе шаха в Тегеране, а не в Тавризе, при дворе Аббаса-мирзы, как полагал нужным Г., потому что там сосредоточился весь иранский дипломатический корпус, и лишь иногда навещать наследного принца, сохраняя с ним дружественные отношения.
 
Родофиникиным были сняты положения о снижении военной контрибуции, был сокращен большой абзац предложенного Г. «Проекта», где говорилось о возможности использовать в русских интересах желание Аббас-мирзы воевать с Турцией; вычеркнут абзац текста, где говорилось, что Аббас-мирза ожидает от России военной помощи в случае борьбы за престол, что только уверение правительства России в поддержке заставит его уважать все остальные требования. Таким образом, все предложенные Г. пути смягчения отношений с наследником иранского престола были отвергнуты.
 
Вторым важнейшим пунктом, где столкнулись представления Г. и столичного министерства, был вопрос о борьбе с английским влиянием в Персии. В министерстве считали, что проблема Востока решается отнюдь не в Азии, а только в Европе. Правительство России не теряло надежды договориться с англичанами по ближневосточному вопросу, стержневому тогда во внешней политике империи. Обострять отношения с Англией слишком активной политикой на Среднем Востоке оно считало излишним, особенно во время войны с Турцией. Потому предложения Г. по предупреждению влияния Ост-Индской компании в Персии и ее тактики «повсеместно давать чувствовать восточным державам присутствие силы и казны ее» не нашли отклика у Родофиникина. Были вычеркнуты советы Г. держать наготове два артиллерийских полка, которые могли бы выступить на помощь Аббасу-мирзе в случае кончины шаха и предупредить одним своим присутствием в Южном Азербайджане вмешательство Ост-Индской компании в борьбу за престол в Персии. Также были отвергнуты предложения, имеющие целью ослабить примат английского влияния в Иране: посылать русских офицеров советниками в персидскую армию (что давно уже делали англичане), поставлять в страну оружие, помогать в уплате жалования войску «сарбазов». Не нашло поддержки и предложение о назначении консулов, которые наблюдали бы за состоянием российской торговли в Иране (в нелегкой ее конкуренции с Ост-Индской компанией) и следили бы за соблюдением установленных трактатом льгот.
 
Переработанная Родофиникиным инструкция значительно усложняла положение русского посланника в Персии, сосредоточивала его усилия далеко не на самых актуальных проблемах, связывала инициативу в решении коренных вопросов внешней политики. Интересы России Г. понимал глубже, нежели руководимое Нессельроде министерство. В резком отличии предложений Г. от предписанных ему директив уже таилась возможность трагического развития дальнейших событий.
 
Но назначение Г. полномочным министром в Персии, между прочим, наконец упрочило его материальное положение. В высочайшем указе министру финансов об образовании персидской миссии указывалось об отпуске «единовременно полномочному министру <…> на подъем и необходимые издержки, три тысячи червонных без всякого вычета», а также о жаловании ему (голландскими червонцами в год) 6000 плюс 200 на канцелярские расходы и 1000
— 175 —

на путевые расходы в Тегеран и обратно». Однако деньги на содержание миссии поступали из Петербурга не в полном объеме, что вынудило Г. позже, из Тавриза, обратиться 23.10.1828 к министру иностранных дел: «Мы живем здесь в таких ужасных условиях, что все мои люди от этого болеют. Если Вашему Сиятельству было бы угодно разрешить мне взять некоторую сумму денег от персидского платежа, то я смог бы купить поблизости две или три хибарки, которые бы я переделал на европейский лад, пусть они будут не элегантными, но по крайней мере пригодными для жилья <…>. Любой английский офицер живет в гораздо лучших условиях, чем я. Я уже издержал 900 дукатов на меблировку комнат, которые я занимаю <…>. Мой дом переполнен; кроме моих людей, в нем живут пленники, которых мне удалось отыскать, и их родственники, приехавшие с ними. Все они люди бедные, у них нет другой возможности найти крышу над головой, кроме как в помещении миссии» (3, 265).
 
В ноябре 1828 года Г. пишет П. Н. Ахвердовой из Тавриза: «У меня все время занято этой проклятой контрибуцией, которую я еще не могу полностью взыскать с персиян. Это неисчерпаемое море, и мне кажется, что я не совсем годен для моего места; нужно бы побольше умелости, побольше хладнокровия. Дела приводят меня в мрачное расположение духа, я становлюсь угрюм, иногда мне хочется покончить со всем, и тут я действительно глупею. Нет, я не гожусь для службы! Мое назначение вышло неудачным. Я не уверен, что выпутаюсь из всех дел, которые на мне лежат. Многие другие исполнили бы их в сто тысяч раз лучше» (3, 171).
 
В декабре же 1828 года Г. сообщает Родофиникину: «Нас боятся и уважают…» (3, 298). Все усилия Г. направлены теперь к тому, чтобы утвердить в этих чувствах иранское правительство. Он пользуется любой возможностью продемонстрировать перед иранским двором мощь русской державы в войне с Турцией, а вследствие этого — выгоду находиться с Россией в дружественных отношениях. «Взятие Варны произвело здесь сильное впечатление, — пишет Г. министру иностранных дел 30.11.1828. — Я придал этому важному известию приличный обстоятельству блеск. Наши подданные, большею частью тифлисские армяне, собрались в армянской церкви, где и я присутствовал с своими чиновниками при богослужении. Звонили в колокола, обычай немыслимый в мусульманской земле; стреляли из пушки и, кроме того, Аббас-Мирза задал великолепный праздник: обед, фейерверк и т. п.» (3, 292). Г. констатирует: английское влияние в Иране поколеблено, сам Аббас-мирза постоянно подчеркивает перед Г. свое дружественное отношение к России.
 
Получение денежной контрибуции — это была лишь часть обширного круга деятельности Г. в Иране. Перед ним стояли и другие не менее важные задачи, в том числе задача размежевания русско-иранских границ, оставшаяся неразрешенной со времени неудачного посольства князя Меншикова в 1826 году. Двойную тяжесть выносит Г. на своих плечах при реализации и XV статьи Туркманчайского договора — о переселении азербайджанских армян в Нахичеванскую и Эриванскую области (только что присоединенные к России); Грибоедов должен был защищать интересы армян не только в Иране, но и в русских владениях. В Иране Г. защищает право, предоставленное армянам XII статьей договора, — продавать в Иране свое недвижимое имущество, чему, с целью удержать поток переселенцев в русские владения, иранское правительство чинило препятствия, не желая терять в армянах многочисленное податное население. У иранских правителей «по совету англичан», как сообщалось в записке армянских купцов Паскевичу, было «предположено в случае наступления русских к Эривани, всех армян и даже <…> кочующих татар прогнать в глубь Персии, а хлеб и фураж выжечь». Численность армян, желавших перейти в русское подданство, доходила до 40 000 человек. По сообщению Г. Родофиникину от 10 июля 1828 г. из Тифлиса, в момент его письма «по сю сторону Аракса» было переселено уже 8000 армянских семей. Остальные продолжали переселение. Заботы по
— 176 —

ликвидации имущества в Иране армян, переселившихся уже в русские владения, легли на Г. «Я теперь их общий стряпчий, и должен иметь хождение по их делам, за их домы, сады, мельницы! — пишет Г. Родофиникину в декабре 1828 года. — Многое мне уже удалось сделать и привести в исполнение. Но правительство здешнее всегда имеет способы воспретить под рукою покупку оставленных имений, и какие меры могу взять я против таких ухищрений!» (3, 210–211). Пленных женщин было трудно возвращать на родину, потому что многие из них стали женами персиян, имели детей. С их уходом разрушался в известной степени (имея в виду многоженство персиян) их семейный быт. Некоторые из них настолько свыкались со своим новым положением, что отрыв от налаженной жизни стал для них болезненным. Некоторых не отпускали мужья: они заплатили за женщин большие деньги и не хотели терпеть убытка. Женщинам, принявшим мусульманство, за возврат к православию угрожали, как за вероотступничество, смертью. Так требовал шариат (мусульманские духовные законы). Религиозный фанатизм в Иране был очень силен, и он был широко использован заговорщиками против Г.
 
Особенно трудна была для реализации статья XIII Туркманчайского договора — о возврате из Ирана в Россию русских пленных. Именно этой статьей договора, чрезвычайно сложной во многих отношениях, и воспользовалась враждебная России партия, особенно сильная при дворе Фетх-Али шаха, чтобы погубить Г. «Пленные здесь меня с ума свели, — жаловался Г. жене в письме от 24 декабря 1828 г. из Казвина, по дороге в Тегеран. — Одних не выдают, другие сами не хотят возвращаться. Для них я здесь даром прожил, и совершенно даром…» (3, 184). Что же касается пленных солдат, то самым энергичным противником возвращения их в Россию был сам Аббас-мирза. Из рапорта Амбургера Паскевичу мы узнаем, что именно наследник иранского престола ведет себя «хуже всех в сем деле». К тому у Аббас-мирзы были свои причины: после неудачной для Ирана войны с Россией в 1813 году Аббас-мирза понял превосходство европейской военной техники и значение дисциплины в войсках. Он сформировал регулярную армию, до тех пор не существовавшую, поручил ее обучение русским, английским и французским командирам, построил казармы, арсенал, пороховой завод, пушечный литейный двор. Аббас-мирза вкладывал в проводимую им военную реформу все свои личные средства, вопреки обычаю, установившемуся в Иране для лиц царствующего дома.
 
Малейший неосторожный шаг с его стороны мог быть чреват тяжелыми последствиями и для России, и для него самого.
 
Многие трудности могли быть устранены, если бы состоялся визит Аббаc-мирзы в Россию. 3.12.1828 Г. писал Паскевичу из Тавриза: «Как вы думаете о поездке моего принца в Петербург? Я в моей депеше к Нессельроде пишу несколько в духе нашего министерства». Желательность поездки Аббас-мирзы в Петербург Г. мотивировал в письме к Нессельроде от 30 ноября 1828 г. следующим образом: «Если входить в рассуждение о том, хорошо ли, дурно ли отзовется на нас это путешествие, то мне кажется, что оно может оказаться полезным для наших восточных дел. Как наследник персидского престола Аббас-мирза в продолжение всего следования через большую часть России имел бы случай вернее оценить размеры ее могущества, ее величия, так как и власти императора, одинаковой во всех концах империи, словом все то, о чем он не имеет верного понятия. Персияне, бывшие в России, умаляли ее истинное превосходство, как, например, царствующий в ней порядок, бдительную полицию на пространстве почти необозримом, количество его сил и прочее, а в наших рассказах о России принц видит пристрастие и самохвальство» (3, 291). Предвидя возражение, что Аббас-мирза воспользуется свиданием с Николаем I, чтобы просить его о снятии с Ирана двух недоплаченных куруров денежной контрибуции, Г. пишет: «Если бы он вздумал хлопотать о скидке двух остающихся куруров, то нет повода допустить ее, но можно распределить уплату их на другие более удобные сроки». Предложения Г. были отклонены, что в дальнейшем отра-
— 177 —

зилось самым пагубным образом на судьбе всей русской миссии. Принужденный действовать в жестких границах и договора, и инструкции, в стране, раздраженной военными неудачами со всеми вытекавшими из них тяжелыми последствиями, Г. был действительно брошен русским правительством один «на ратоборство со всем царством персидским», как говорил после гибели Г. не благоволивший к нему Н. Н. Муравьев: «Не заблуждаясь на счет выхваленных многими добродетелей и правил Г., я отдавал всегда полную справедливость его способностям и остаюсь уверенным, что Г. в Персии был совершенно на своем месте, что он заменял там единым своим присутствием двадцатитысячную армию, и не найдется, может быть, в России человека столь способного к занятию его места. Он был настойчив, знал обхождение, которое нужно было иметь с персиянами, дабы достичь своей цели, должен был вести себя и настойчиво относительно к англичанам, дабы обращать в нашу пользу персиян при договоренности, которую англичане имели в правлении персидском. Он был бескорыстен и умел порабощать умы, если не одними дарованиями и преимуществами своего ума, то твердостью…» (Восп. С. 69).