Север

Минимизировать
— 309 —

Север. В естественном состоянии, согласно учению просветителей, наиболее заметны отличия одних народов от других, обусловленные климатом. «В северном климате, — утверждал Монтескье, — вы увидите людей, у которых мало пороков, немало добродетелей и много искренности и простодушия. По мере удаления к югу вы как бы удаляетесь от самой морали <…>. В странах умеренного климата вы увидите народы, непостоянные в своих пороках и добродетелях, так как недостаточно определенные свойства этого климата не в состоянии дать им устойчивость» (Монтескье. Избр. произв. М., 1955. С. 352). В свете таких представлений оказывается неслучайным, что русский пейзаж в произведениях Г. постоянно выдержан в одних и тех же тонах — это непременно «снеговая пустыня», о которой, между прочим, вспоминает Чацкий (см. 1, 30). «Наш Север» — так определяется Россия и в его монологе о «французике из Бордо» (1, 96). В драматическом прологе «Юность вещего» читаем: «Судьба! О, как тверды твои уставы! / Великим средь Австралии зыбей, / Иль в Севера снегах, везде одно ли / присуждено?..» (2, 157). Смысл этих строк до некоторой степени проясняется при сопоставлении с трактатом Д. Юма (одного из интереснейших, по мнению Г., мыслителей) «О национальном характере», где, говоря о народах, живущих среди «равнин и снегов», английский философ вспоминал: «Лорд Бэкон заметил, что жители Юга изобретательнее жителей Севера, но что, если уроженец холодного климата гениален, он поднимется на бoльшую высоту, чем та, которая может быть достигнута южными умами» (Юм Д. Соч. М., 1968. С. 715). Казалось бы, с тем же контрастом южным картинам входит русский пейзаж и в другие стихотворения Г.: «Хищники на Чегеме» («В их земле и свет темничный…» — 2, 233), «Освобожденный» («Окрест дикие места, / Снег пушился под ногами…» — 2, 234), «Телешовой» («…в пустыне сей печальной, / Где сном покрыто лоно нив / И небо — ризой погребальной» — 2, 225). Но приметы северного пейзажа здесь метафорически переосмысляются и создают выразительную картину социального рабства, противопоставленную вольной природе и вдохновенной поэзии. «Кто нас уважает, — писал Г. другу, — певцов, истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов? Все-таки Шереметев у нас затмил бы Омира, скот, но вельможа и крез. Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов. Холод до костей проникает, равнодушие к людям с дарованием» (3, 119).