ГОФМАН (Hoffmann) Эрнст Теодор Амадей (1776–1822)

ГОФМАН (Hoffmann) Эрнст Теодор Амадей (1776–1822), немецкий писатель-романтик, известный в России с начала 1820-х. К этому времени относится, вероятно, и первое знакомство П. с творчеством Г., в частности, возможно, с переведенной одной из первых на русский язык (БдЧ. 1823. Кн. 12. С. 49–138) новеллой «Дож и догаресса» («Doge und Dogaresse», 1817), которая позднее стала одним из литературных источников наброска «[В голубом] небесном поле…» («Ночь светла, в небесном поле...», предполож. 1833). В библиотеке П. имелись произведения Г. во французском переводе: роман «Элексиры сатаны» («Die Elixiere des Teufels», 1815–1816) в издании 1829 («L’Elixir du Diable»), где авторство приписано немецкому писателю Карлу Шпиндлеру (Spindler, 1796–1855); полное собрание сочинений в 20 т. (1830–1833; приобретено 26 мая и 11 августа 1836 — Арх. опеки. С. 53, 55; т. 20 утрачен) и двухтомный сборник рассказов (1834); а также биография Г., составленная Ф.-А. Лёве-Веймаром (Loeve-Veimars, 1801–1854), лично знакомым с П. писателем-дипломатом, переводчиком Г. на французский язык (Библиотека П. № 996–998, 1404; все издания разрезаны). Из литературно-критических работ о Г. несомненно знал П. очерк молодого А. И. Герцена «Гофман», напечатанный за подписью Искандер в «Телескопе» (1834. Кн. 10. С. 139–168). Помимо этого, сведения о Г. могли быть получены П. из литературных бесед с почитателями таланта немецкого романтика, такими как В. Ф. Одоевский, А. Погорельский (А. А. Перовский), а также с литераторами, близкими к редакции МВ, охотно помещавшей в своем журнале переводы из Г. Об увлечении творчеством Г. в литературных кругах 1820-х – 1830-х свидетельствуют воспоминания современников П. о вечерах, на которых обсуждались произведения Г. или рассказывались фантастические «истории в духе Г.», как это было на одном из вечеров у Карамзиных, когда П. рассказал сказку о черте, ездившем на извозчике по Васильевскому острову (об устной «гофманиане» см.: Приключения лифляндца в Петербурге // РА. 1878. № 4. С. 440–442; Дельвиг А. И. Т. 1. С. 85–86, 106, 170). Сюжет этого устного рассказа П., отразившего замысел повести «<Влюбленный бес>», план которой был составлен еще в 1821–1823 (Акад. VIII, 429, 1062), имеет некоторое сходство с новеллой Г. «Магнетизер» («Der Magnetiseur», 1814); но поскольку ее русский перевод под заглавием «Что пена в вине, то сны в голове» появился лишь несколько лет позднее (МВ. 1827. Ч. 5. № 19), связь между этими произведениями была не генетической, а типологической, при том что появление перевода новеллы могло актуализировать в сознании П. его старый замысел. С согласия П. его рассказ был положен В. П. Титовым в основу повести «Уединенный домик на Васильевском» (СЦ 1829; подпись: Тит Космократов) (см.: Дельвиг А. И. Т. 1. С. 85–86). Подарив Титову этот сюжет, П. в «Домике в Коломне» (1830) дал антигофмановскую, намеренно сниженно-бытовую трактовку истории коварного соблазнителя, проникающего в семью девушки.

К числу произведений П., в которых может быть обнаружена связь с Г., относятся «Гробовщик» (1830), «Каменный гость» (1830) и «Пиковая дама» (1834).

Современники вообще улавливали в «Повестях Белкина» сходство с сочинениями Г. (см. письмо В. К. Кюхельбекера к Наталье, Александре и Юстине Глинкам от 18–19 февраля 1832, опубл.: Пушкин и русская литература. Рига, 1986. С. 82–90). В повести «Гробовщик» сходство с гофмановским миром проявляется в общем колорите, в ключевых мотивах (смерть, соседствующая с обыденностью; являющиеся во сне восставшие из гроба мертвецы; «адское» новоселье), в характере персонажей (показательно обращение к филистерскому миру немцев-ремесленников с их ограниченностью и будничностью, что в общем необычно для П.). При всей внешней романтической атрибутике, «Гробовщик», однако, представляет собою скорее пародию на романтическую повесть гофмановского типа, чем подражание ей, так как П., иронически переосмысливая романтические ситуации и сюжетные ходы, переводит повествование из плана романтической фантастики в план реальной действительности — в мир профессионально-бытовых сценок, будничных интересов гробовщика и его заказчиков. Столь же проблематична связь пушкинского «Каменного гостя» с новеллой Г. «Дон Жуан» ( «Don Juan», 1813–1814). Отсутствуют убедительные доказательства того, что П. знал эту новеллу в момент написания «Каменного гостя»; кроме того, герой П. существенно отличается от гофмановского Дон Жуана: если последний представлен демонической личностью, восставшей против мира «маленьких людей», то пушкинский Дон Гуан скорее приближается к Дон Жуану Моцарта, который стремился показать трагедию человека, обреченного безнадежно искать «идеал любви».

Отчетливее прослеживается связь с гофмановским миром в «Пиковой даме». Здесь могут быть выявлены параллели с «Элексирами сатаны» как в обрисовке главных персонажей (Германн — Медард, Лизавета Ивановна — Аврели), так и в совпадении отдельных важных мотивов, в их разработке (например, эпизод, в котором карта принимает женский облик: у П. — в момент проигрыша, у Г. — в момент выигрыша). Некоторые эпизоды и детали «Пиковой дамы» сопоставимы с другими произведениями Г. — новеллой «Счастье игрока» («Spielerglück», 1819–1820) (портреты главных персонажей, сцена игры у Чекалинского в «Пиковой даме» — и сцена игры Менара с Вертуа у Г.), новеллой «Майорат» («Das Majorat», 1817) (описание внешности старых баронесс у Г. — и описание старухи-графини у П.). Ночное видение Германна напоминает явление умершей тетушки в «Эпизоде из жизни трех друзей» Г. («Ein Fragment aus dem Leben dreier Freunde», 1816). При всех совпадениях, поэтика «Пиковой дамы» скорее противоположна гофмановской, так как в ней отсутствует характерное для Г. «раздвоение» действительности — мир П. един, все «чудесное», сверхъестественное включено в жизнь, фантастика воспринимается как объективное свойство действительности. П. не пользуется здесь единой повествовательной перспективой, присущей Г., для которого существует только авторский взгляд на повествование. Осваивая элементы романтической эстетики, П. не принимает, однако, романтической картины мира в целом, в том виде, как она представлена в творчестве Г. Именно несовпадение мироощущения и определяет дискретный характер связи П. и Г., проявляющейся лишь в сходстве отдельных деталей, таких, например, как: венчание в деревенской церкви в таинственной обстановке в новелле Г. «Автоматы» («Die Automate», 1814/1819) — и в «Метели» П., превращение учителя Тинте в злую змею в новелле Г. «Неизвестное дитя» («Das fremde Kind», 1817) — и превращение князя Гвидона в комара, затем в муху и в шмеля в «Сказке о царе Салтане» (1831), внезапное появление возлюбленной в «Эпизоде из жизни трех друзей» Г. — и последняя встреча Алексея с Лизой в «Барышне-крестьянке» (1830), загадочный мавзолей в «Каменном сердце» Г. («Das steinerne Herz», 1816) — и памятник с таинственной надписью в пушкинском «Дубровском»; одинаковая кличка Сбогар собаки в «Элексирах сатаны» и собаки Алексея в «Барышне-крестьянке» (здесь могла сыграть роль европейская мода на собачьи клички); и пр. Созвучны отдельные мотивы у Г. и П.: мотив предчувствия и сна, мотив безумия, мотив двойника и его своеобразное преломление в мотиве самозванства у П. и др. Наблюдается общность некоторых тем и близость литературных пристрастий — при полном несовпадении доминантных линий в творчестве обоих писателей.

Лит.: Лернер Н. О. Ст. Пушкина о Марино Фальери // РБ. 1913. № 2. С. 25–31 (То же // Лернер Н. О. Рассказы о Пушкине. Л., 1929. С. 73–81); Оксман Ю. Г. К вопросу о дате стихов Пушкина о старом доже и догарессе молодой // РБ. 1915. № 3. С. 90–94; Штейн С. Пушкин и Гофман: Сравн. ист.-лит. исслед. Дерпт, 1927 (Acta et commentarii. B. Humaniora, XIII, 2. Tartu, 1928); Gorlin M. Hoffmann en Russie // RLC. 1935. T. 15. № 1. P. 66–71 (То же // Gorlin M., Bloch-Gorlina R. Études littéraires et historiques. Paris, 1957. P. 195–200 (Bibliothèque russe de l’Institut d’études slaves. T. 30) ); Жирмунский В. М. Пушкин и западные литературы // П. Врем. Вып. 3. С. 97 (То же // Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин; Пушкин и западные литературы. Л., 1978. С. 389–390); Лежнев А. З. Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования. М., 1937. С. 234–239 (2-е. изд. М., 1966. С. 151–154); Corbet Ch. L’originalité du Convive de pierre de Pouchkine // RLC. 1955. Ann. 29. № 1. P. 65–66; Нусинов И. М. История образа Дон Жуана // Нусинов И. М. История литературного героя. М., 1958. С. 272–380; Gibelli V. Puskin e Hoffmann // Gibelli V. Fortuna di un poeta tedesco in terra di Russia. Milano, 1964. P. 65–72; Ботникова А. Б. 1) Пушкин и Гофман: (К вопросу о формах литературных взаимосвязей) // Пушкин и его современники. Псков, 1970. С. 148–160; 2) Э. Т. А. Гофман и русская литература. Воронеж, 1977. С. 89–106; Ingman N. W. E. Th. A. Hoffmann’s Reception in Russia. Würzburg, 1974. P. 118–140; Reeder R. F. The Queen of Spades: A Parody of the Hoffmann Tales // New Perspectives on Nineteenth-Century Russian Prose. Columbus (Ohio), 1982. P. 73–98; Karpiak R. The Crisis of Idealism: E. T. A. Hoffmann and the Russian Tradition of Don Juan // Crisis and Commitment: Studies in German and Russian Literature in honour of J. W. Dyck / Ed. by J. Whiton and H. Loewen. Waterloo, 1983. P. 127–139; Кичатов Ф. З. Версия одной фантастической повести А. С. Пушкина // «Внимая звуку струн твоих…»: Сб. ст. / Сост. В. И. Грешных. Калининград, 1992. С. 34–36; Потапова Г. Е. «Пиковая дама» А. С. Пушкина и некоторые принципы изображения человека в жанре фантастической повести // Там же. С. 68; Clayton J. D. «Povesti Belkina» and the Commedia dell’Arte: Callot, Hoffmann, and Puškin // Russian Literature. 1996. Vol. 40. № 3. P. 277–292; Маркова Т. В. О некоторых общих тененциях в использовании речевых средств в творчестве Пушкина и Гофмана // А. С. Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков: Тез. Междунар. научн. конф., посвящ. 200-летию со дня рожд. А. С. Пушкина / Казан. гос. ун-т; Отв. ред. В. Н. Коновалов. Казань, 1998. С. 119–120; Коровин В. И. «Какое обещалось тут новое сокровище?» // Моск. пушкинист. Вып. 8. С. 276–282.

М. Ю. Коренева