Грибоедова (Чавчавадзе) Нина Александровна

Минимизировать
— 159 —

Грибоедова (Чавчавадзе) Нина Александровна (1812–1857), жена Г. Близко общаясь в Тифлисе с семьей Чавчавадзе, Г. все больше и больше увлекался их старшей дочерью Ниной и 16.7.1828 в доме Ахвердовой сделал Нине предложение. «В этот день, — вспоминал Г., — я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзевой <…> все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойства или другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что-то другое придало мне решительность необычайную, выходя из-за стола, я взял ее руку и сказал ей: „Venez avec moi, j’ai quelque chose á vous dire“ <Пойдемте со мной, мне нужно что-то сказать вам>. Она меня послушалась, как и всегда, верно, думала, что я ее засажу за фортепьяно, вышло не то, дом ее матери возле, мы туда уклонились, взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыханье занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили, я повис у нее на губах во всю ночь и во весь день, отправил курьера к ее отцу в Эривань с письмом от нас обоих и от родных <…>. В Гумрах же <22 июля> нагнал меня ответ от князя Чавчавадзева-отца из Эривани, он благословляет меня и Нину, радуется нашей любви» (3, 163). Пытаясь дать хоть какое-то представление о ее внешности, Г. писал В. С. Миклашевич: «Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать? В Malmaison, в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Murillo, вот она» (3, 175). «Весь Тифлис, — писал К. Ф. Аделунг, — проявляет живейшее участие к этому союзу; она же очень милое, доброе создание» (Восп. С. 180). Газета «Тифлисские ведомости» (12.9.1828) сообщала: «Первый бал в Тифлисе был дан 24-го августа полномочным министром в Персии А. С. Грибоедовым по случаю бракосочетания его с Н. А. Чавчавадзе…» Между тем Г. вынужден оправдываться в том, что вступил в брак без дозволения петербургского начальства (см.: Листов В. С. Женитьба Г. в служебной переписке // ХС, 2. С. 228–234). 9.9.1828, «со всей пышностью посланника», супруги покинули Тбилиси. «Когда после свадьбы они уезжали в Персию, — вспоминала Д. Ф. Харламова, — все, у кого были экипажи и верховые лошади, выехали их провожать»
— 160 —

(Восп. С. 196). Нина отправилась в нелегкое путешествие вместе с матерью, которая провожала молодоженов до Еревана. Некоторые подробности их поездки мы находим в письме Г. к В. С. Миклашевич: «Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний. Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены нам бывают блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас с счастливым прибытием туда, где вовсе быть не хотелось» (3, 174). Она осталась в Тавризе в то время, когда Г. отправился в Тегеран. Сохранилось лишь одно письмо Г. к жене (с пометой: «9-е письмо. Сочельник. 24 декабря 1828. Казбин») «Теперь я истинно чувствую, что значит любить, — писал он жене незадолго до гибели. — Чем далее от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтоб нам после того никогда более не разлучаться» (3, 184). От Нины решили скрыть известие о гибели Г., опасаясь, что она не перенесет этой страшной вести, а также за будущего ребенка. А. Чавчавадзе решил немедленно выехать из Армении в Тавриз за дочерью, но ему было дозволено ехать только до Аракса, то есть до границы. И. Ф. Паскевич писал А. Чавчавадзе: «При всем желании исполнить в точности вашу просьбу, невозможность сообразить в Тифлисе разные политические отношения Персии в настоящее время приезда вашего, препятствуют мне дать вам ныне совершенного разрешения <…>. Я дозволяю вам ехать до Аракса». Г. сообщала в своем письме к г-же Макдональд <супруге английского посланника> 22 апреля 1829 г., что о смерти мужа ей рассказали родные только в Тифлисе. «Через несколько дней, — пишет она, — после моего приезда (из Тавриза), тяжелых дней, проведенных в борьбе с тоской, охватившей меня, в борьбе с неясной тревогой и мрачными предчувствиями, все более раздиравшими меня, было решено, что лучше сразу сорвать покрывало, чем скрывать от меня ужасную правду. Свыше моих сил пересказывать вам все то, что я перенесла; я взываю к вашему сердцу любящей супруги, чтобы вы смогли оценить мою скорбь, я уверена, что вы поймете меня: мое здоровье не могло противостоять этому ужасному удару. Переворот, происшедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления. Опустошенная душевными страданиями более, нежели страданиями физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил только час, а потом соединился со своим несчастным отцом — в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания. Однако его успели окрестить, ему дали имя Александр в честь его бедного отца» (Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. XXXI. 1972. Вып. 5. С. 459–460). Она всю жизнь оставалась верной памяти мужа. Молодая вдова «была одним из прелестнейших созданий того времени, — писал Д. Г. Эристави. — Красавица собой, великолепно образованная, с редким умом, она безусловно завоевывала симпатии всех, кто только с ней был знаком. Все, кто только ее знал, — люди самых разных слоев, понятий, мнений, — сходятся на одном, что это была идеальная женщина» (Восп. С. 388–389). Жизнь Н. А. Грибоедовой воспета многими русскими и грузинскими поэтами. В 1830-е гг. на горе Мтацминда в Тбилиси ею был воздвигнут памятник на могиле Г. На постаменте надпись: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя».