Легенды о Г.

Минимизировать
— 219 —

Легенды о Грибоедове. Специальных мемуарных очерков о Г. крайне мало, это во многом объяснялось невозможностью в условиях николаевского царствования, да и некоторое время после него, опубликовать откровенные воспоминания как о связях автора Г.о.у. с кругом декабристов, так и о гибели его на посту дипломата в результате политической интриги, объективное расследование которой не входило в намерения царского правительства. Вместе с тем яркая личность Грибоедова не могла не останавливать внимания людей, встречавшихся с ним, и порождать легендарные слухи. Это, в свою очередь, закрепило за автором Г. репутацию «загадочной личности». Вот, к примеру, рядовое представление о Г. одной из его почитательниц: «Грибоедов-человек скрыт от читателя, — писала Е. С. Вебер-Хирьякова в 1929 г. — Душа его не по знается по Г.о.у. Мы, вслед за Пушкиным, не можем не признать по комедии, что Г. очень умный человек, мы знаем, что он наблюдателен, тонок, остер и меток, но для нас остается скрытым его „меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки“. Глубокая нежность, способность к действенной любви, жажда такой любви не
— 220 —

могут быть ни почувствованы, ни угаданы в строках бессмертной картины нравов. Г. не мог и не хотел обнажать свою душу <…>. Он писал мало. Это тоже одно из свойств его, одна из загадок психологии творчества. При огромной и яркой работе поэтической мысли невозможность писать была мукой Г.» (ЛиГ. С. 93). «Писал мало»… «Автор одного произведения»… Такая устоявшаяся точка зрения в принципе неверна. Когда в кочевой, наполненной служебными заботами жизни Г. выпадали исключительно редкие спокойные периоды (1816–1818, 1823–1825), он писал вовсе не мало. Традиционно «загадочной» казалась вся эта жизнь, хотя основные ее биографические вехи вполне обозримы. Однако внимание невольно приковывали три не вполне ясных момента его судьбы: «тайна рождения», «очистительный аттестат», выданный Г. по делу о тайных обществах, и трагическая гибель в расцвете сил. С этими обстоятельствами и связаны основные легенды о Г., по сию пору активно обсуждаемые.
 
Год рождения. В разных документах Г. и разными мемуаристами годом его рождения наряду с 1795-м назывался и 1794-й, и 1793-й, и 1790-й. Рассмотрим степень обоснованности каждой из этих дат.
 
1795 г. Согласно исповедным книгам московской церкви Девяти мучеников, возраст Александра Грибоедова в 1805 г. указывается 10 лет, 1807 — 12 лет, 1810 г. — 15 лет (см.: Ревякин). В формулярном списке Г. за 1813 г. (первом по времени из известных нам) указывается также возраст «18 лет» (Сенатский архив формуляров. СПб., 1813. № 35. Л. 175). Наконец, тот же год обозначен на надгробном памятнике драматурга, установленном после долгих хлопот его вдовой, «причем по вопросу о дате рождения она переписывалась с матерью и сестрой Г., которые, понятно, лучше всех знали его год рождения» (Как сооружался памятник А. С. Грибоедову на горе Мтацминда // Там, где вьется Алазань. Тбилиси, 1977. С. 64–68). На 1795-м годе рождения настаивал и ближайший друг драматурга С. Н. Бегичев, написавший в 1854 г. биографическую записку, а двумя десятилетиями раньше возражавший на биографическую статью о Г., подготовленную для словаря Плюшара: Г. «родился 795-го, а не 793-го года» (Восп. С. 23, 334).
 
1794 г. В «Списке о службе и достоинстве штаб и обер-офицеров Иркутского полка», подававшемся при рапортах в Инспекторский департамент Военного министерства дважды в год (1 января и 1 июля), корнету Александру Грибоедову числится соответственно: 1 января 1814 г. — 20 лет; 1 июля 1814 г. — 20 лет; 1 января 1815 г. — 21 год. Учитывая дату рождения Г. (4 января), показания от 1 января 1814 и 1815 гг. несомненно следует оценить в пользу 1794 как года его рождения. Тот же возраст определяется в «паспорте», выданном Г. 8 мая 1816 г. по оставлении им военной службы: «отроду 22 года» (РО. 1895. № 3. С. 385–386).
 
1793 и 1792 гг. Хорошо осведомленный о жизни Г. Булгарин свидетельствовал в 1830 г.: «Г. родился около 1793 г». Тот же год был указан Сенковским в «Энциклопедическом словаре» (1838. Т. 15. С. 31). Греч высказывался в пользу 1792 г. (Греч Н. Учебная книга русской словесности. СПб., 1830. 2-е изд. Ч. 4. С. LI). Нельзя сомневаться, что такие сведения опирались на какие-то рассказы самого писателя. Любопытна, например, в романе В. С. Миклашевич «Село Михайловское» реплика Валерия Рузина (прототипом его послужил Александр Грибоедов): «Матушка мне считает восемнадцать лет, но я не верю женской хронологии, я думаю, что мне гораздо больше» (Миклашевич В. С. Село Михайловское, или Помещик XVIII столетия. СПб., 1865. Ч. 2. С. 249).
 
1790 г. Начиная с 1818 г., т. е. со времени службы в Персидской миссии, в послужных списках Г. указывается возраст, соответствующий 1790 г. рождения. Так, в 1818 г. возраст его показан 28 лет, 1819 — 29, в 1820 — 30, 1829 —39 (Копии послужных списков из архива Министерства иностранных дел имеются в грибоедовских выписках Н. В. Шаломытова — ИРЛИ. № 14768). В показаниях Следственному комитету Г. годом рождения тоже указывался 1790-й (последняя цифра может быть прочитана как 6 — ЦГАОР. Ф. 48. № 174. Л. 18). К этому следует присовокупить и давно
— 221 —

обратившее на себя внимание замечание Г. в его письме С. Н. Бегичеву от 4 января 1825 г.: «Нынче день моего рождения, и что же я? На полпути моей жизни, скоро буду стар и глуп, как все мои благородные современники» (Соч. С. 506). За этим свидетельством стоит длительная традиция (несомненно, известная Г.). Определение нормального срока человеческой жизни в 70 лет встречается и в Библии («Дней лет наших — семьдесят лет» — Псалом 89, ст. 10.), и у Геродота (Геродот. История в девяти книгах. Л., 1972. С. 20), и у Данте (Данте А. Малые произведения. М., 1968. С. 253, 254–255). Характерно, что 10.6.1832 Кюхельбекер также записал в своем дневнике: «Сегодня мне минуло 35 лет: итак, я уже ближе к старости, чем к молодости» (Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 140).
 
Подчеркнем, что дата рождения Г. (которую он твердо помнил), 4 января, никогда не подвергалась сомнению. Это позволяет, как справедливо доказал А. И. Ревякин, отвести 1792 и 1793 гг. в качестве даты его рождения, так как сохранилась запись в консисторском списке метрической книги Московского Спаса Преображения на Песках (Пречистенского сорока) за 1792 г.: «В доме Федора Михайловича Вельяминова, что стояща его отставного секундмайора Сергея Ивановича Грибоедова, родися дочь Мария, крещена июля 4 дня, восприемником был бригадир Николай Яковлевич Тиньков, восприемница была надворного советника Ивана Никифоровича Грибоедова, жена его Прасковья Васильевна». Еще более интересна также обнаруженная Ревякиным другая запись (из метрической книги церкви Успения на Остоженке за 1795 г.): «Генваря 13 в доме девицы Прасковьи Ивановны Шушириной у живущего в ее доме секунд-майора Сергея Ивановича Грибоедова родился сын Павел, крещен сего месяца 18 дня. Восприемником был генерал-майор Николай Яковлевич Тиньков» (Ревякин. С. 113).
 
Как можно объяснить столь крайние разноречия? Вполне очевидно, что данные послужных списков, составлявшихся со слов офицера и чиновника, не могут быть признаны точными. Г. мог, искренно или в силу карьерных устремлений, считать себя старше и говорить об этом своим знакомым. Однако записи в исповедальных ведомостях (особенно первая из них) такую версию делает совершенно несостоятельной: пятилетнего ребенка священник не мог принять за десятилетнего. Гораздо серьезнее запись о рождении Павла Грибоедова — едва ли могла быть в ней двойная грубая ошибка: и в дате, и в имени. Следовательно, наиболее вероятной датой рождения А. С. Грибоедова, как это считал и Ревякин, впервые обследовавший данные консисторских списков, мы должны признать 4 января 1794 г.
 
«Сто прапорщиков». «Г., — считал Д. Смирнов, — собственно не принадлежал к заговору <…> уже потому не принадлежал, что не верил в счастливый успех его. „Сто человек прапорщиков, — часто говорил он, смеясь, — хотят изменить весь государственный быт России». Но он знал о заговоре, может быть, даже сочувствовал желанию некоторых перемен…» (Беседы в ОЛРС. 1868. Вып. 2. С. 20). Та же фраза упоминается в записках Смирнова и второй раз — в следующем контексте: «„Очень любопытно, Андрей Андреевич (Жандр. — С. Ф.), — начал я, — знать настоящую, дейст вительную степень участия Г. в заговоре 14 декабря“. — „Да какая степень? Полная“. — „Полная? — произнес я не без удивления, зная, что Г. сам же смеялся над заговором, говоря, что 100 человек прапорщиков хотят изменить весь правительственный быт России“. — „Разумеется, полная. Если он и говорил о 100 человеках прапорщиках, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне“» (Восп. С. 269). Зная действительные обстоятельства дела, Жандр не придает пресловутой фразе никакого «концептуального» значения. Кстати сказать, вопреки своему обыкновению, Смирнов не документирует, от кого он слышал о «ста прапорщиках». Думается, потому не документирует, что пользуется в данном случае не свидетельствами очевидцев, а слухами, в которых имя Г. как автора звонкой фразы могло быть
— 222 —

подставлено. В этом нас убеждает сатира А. Г. Родзянко на свободолюбцев (будущих декабристов) «Два века» (1822), в которой «прапорщик» упоминается в сходном контексте: «Где весит <т. е. взвешивает> прапорщик царей и царства мира, / Полн буйства и вина, взывает: „Други, дам / Я конституцию двумстам моим душам!“» (Поэты 1820–1830-х годов. Т. 1. Л., 1972. С. 164). В любом случае апокрифическая фраза о «ста прапорщиках» не может служить сколько-нибудь серьезным аргументом в решении проблемы «Грибоедов и декабристы». Нет никаких оснований сомневаться, что по тесным дружеским связям со многими декабристами Г. знал о целях и деятельности тайных обществ. Такая осведомленность (и «недонесение властям») уже непременно служила для вынесения подследственному обвинительного приговора. Г. же этого избежал по ряду хорошо известных причин. Он смог вовремя уничтожить все компрометирующие бумаги. Нельзя сомневаться в участии влиятельного члена Следственного комитета И. Ф. Паскевича к судьбе родственника. Главное же заключалось в том, что относительно Г. следствием тщательно отрабатывалась лишь одна версия как о связном между тайными обществами и Ермоловым; она же оказалась недоказанной.
 
Зороастровская легенда. Самую удивительную легенду о Г. обнародовал русский писатель Ю. Терапиано в своей книге об огнепоклонниках: «Еще во время своего первого приезда в Персию, Г. обратил на себя внимание маздаистов; он был человеком исключительно одаренным в духовной области, и должен был во что бы то ни стало пойти этим путем. У себя на родине он уже принадлежал к духовному братству, но у нас люди редко доходят до Конечной цели в своих исканиях. Г. был одним из тех людей, для которых связанность внешними обстоятельствами не может явиться препятствием, он легко бы нашел силу порвать со всем, если бы не особое обстоятельство. Г. был связан внутренне: он хотел писать, хотел выразить то, что ему никак не удавалось. Блестяще образованный, умный и тонкий человек, он не был по-настоящему одарен в той области, в которой ему это более всего хотелось.
 
Но у нас есть особые способы: при помощи некоторых средств можно на время вызвать в человеке искусственную гениальность. Только одного нельзя сделать — удержать это состояние навсегда.
 
Г. дал согласие на такой опыт — и видел во сне план своей будущей комедии, которая стала потом знаменитой в России. Но, написав ее, он окончательно исчерпал себя как писатель и больше не мог написать ничего такого же замечательного.
 
Несколько лет он еще колебался, но, наконец, понял свой путь. Даже любовь к жене его больше не удерживала. Он порвал цепи — и под другим именем долго еще жил в нашей среде, никем не тревожимый, никем не узнанный. В Персии, как вы знаете, легко осуществляются такие вещи, как подмена трупа. О мятеже знали заранее, и все было подготовлено. Изрубленное и нарочно изуродованное тело опознали потом по искалеченной руке — но дальше эта история для нас не имеет уже интереса» (Терапиано Ю. Маздеизм. Современные последователи Зороастра. Париж, 1968. С. 48–49).
 
Если такую историю не придумал сам писатель, а действительно записал ее в ХХ веке, это свидетельствует, что личность Г. привлекла внимание зороастрийцев как отклик на его сочувственное и заинтересованное отношение к азербайджанскому народу. В любом случае нельзя не увидеть позднее происхождение такой легенды, экзотически преломившей обычный набор назойливо повторяющихся штампов в традиционном грибоедоведении (неорганичность Г.о.у. для его творчества, чудесный сон, опознание трупа дипломата по искалеченной руке).