Младоархаисты

Минимизировать
— 239 —

Младоархаисты. Термин, введенный Ю. Н. Тыняновым, обозначившим так группу литераторов, в число которых был включен, наряду с Катениным и Кюхельбекером, Г. (см.: Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Пушкин в мировой литературе. Л., 1926. С. 215–286). Впервые же противоборство в русской литературе начала XIX в. двух «партий» (их генезис и программные установки) четко обозначил Кс. А. Полевой в рецензии на издание «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина. СПб., 1832». «От начала нашего столетия, — писал критик, — существовали у нас в литературе две главные партии, или школы: Карамзинистов и Славянофилов. Многие люди, даже с дарованием, увлеченные гармоническою, прелестною прозою Карамзина, сделались
— 240 —

подражателями его во всем, даже в недостатках, которых у Карамзина было довольно <…>. Против этого восстал автор книги: О старом и новом слоге, имевший также многих и жарких поборников. Эта другая партия, вдалась в крайность противоположную: как Карамзинисты подражали всему иностранному, так Славянофилы хотели обратить к Славянскому языку, к древним обычаям и навыкам, и несправедливо почитая современников своих Славянами, хотели доказать, что надобно оставить иностранцев и заимствовать все силы души и слова из родного, как полагали они, источника <…>. Мало-помалу, первые состязатели удалились с боевого поприща. Место их заняли две новые, происшедшие от них, измененные временем партии. Карамзинисты породили школу, которую можно назвать поклонниками Карамзина <…>. Впрочем, эта школа не так многочисленна печатно, как словесно. И не только действует она в Литературе, сколько в так называемом лучшем обществе. К ней принадлежат в обществе даже те люди, которые в Словесности составляют прямую противоположность Карамзину. Школа Славянофилов осталась в другой касте нашей Словесности, к которой принадлежат люди, прилежно изучившие иностранные Литературы и убежденные, что прежде всего надобно быть чистым сыном своего отечества, заимствовать силу и краски у своего народа, и воскрешать старинный, а если можно, то и древний быт, древний язык, древние понятия, потому что все это в нынешнем Русском мире образовано по иностранному <…>. Впрочем, это люди, по большей части основательно учившиеся, глубоко понимающие Романтизм и готовые на все прекрасное — только под Славянским знаменем». (МТ. 1833. Ч. 50. № 8. С. 562–566). Здесь же рецензент иронически упомянул важнейшие полемические сшибки литераторов двух «партий»: «Свежо помню, как в 1819 <точнее: в 1820-м> году хохотал я, читая остроумный разбор <Кюхельбекера> Мстислава Мстиславича; припоминаю себе, как сокрушался я, читая споры <Гнедича и Грибоедова> об Ольге, и никогда не забуду как много смеялись мы, целым обществом приятельским, прочитывая замечания на замечания Г-на Катенина об Истории Русской Литературы Г-на Греча» (Там же. С. 562). Кс. Полевому в следующем номере журнала ответил Катенин, заметивший, в частности: «Были, говорите вы, две школы, карамзинисты и славянофилы; одни ахали и готовы были „мутным потоком затопить богатые нивы русского слова“; другие хотели „для прошедшего мертвого оставить настоящее живое“; время уничтожило и тех и других. Место их заняли, с одной стороны, „поклонники Карамзина“, к коим позвольте прибавить на случай войны всех называющих себя романтиками и всех журналистов; кто же с другой стороны? Нет никого, ибо вы шутите, называя партиею трех человек и меня четвертого. Но где и те? где Г.? где автор „Ижорского“? Жандр всегда писал мало и давно совсем замолк: остаюсь я один» (МТ. 1833. Ч. 51. № 11. С. 452–453). Полемика была продолжена Кс. Полевым, заметившим между прочим по поводу «партий» — последователей Карамзина, с одной стороны, и славянофилов, с другой: «Называю тех и других первоначальными их именами, ибо не могу вдруг приискать более выразительных имен», — а относительно последних уточнивший: «Были многие, очень многие. Как не видит он <Катенин>, что даже в книге его встречаем трех одномыслящих: самого Автора, Издателя его Сочинений <Н. И. Бахтина> и Князя Корсакова, которого стихи приложены в конце» (Там же. № 12. С. 601). Спор этот был на слуху М. Н. Лонгинова, который, рецензируя в 1859 г. издание Е. Серчевского «Грибоедов и его сочинения», заметил о не включенном в эту книгу стихотворении «Давид»: «Это стихотворение носит на себе печать направления Г. в первые годы его литературной деятельности; в ней видны старания подделаться под библейский тон, употребление слов и оборотов славянских, одним словом того, что в то время называлось „словенщизною“. Ее проповедовал кружок писателей, со многими из которых был дружен Г.; это были В. А. Катенин, П. А. Корсаков, А. А. Жандр, В. К. Кюхельбекер и другие. В них можно проследить
— 241 —

несколько изменившийся дух прежнего „славянофильства“, которое могло быть связано с их направлением посредством Шаховского, горячего почитателя Шишкова и впоследствии корифея их кружка. Объяснение его происхождения, принципов и значения было бы очень любопытно» (Московские ведомости. 1858. № 89. 26 июля. Литературный отдел. С. 359). Позднее о том же писал А. Н. Пыпин, подходивший, впрочем, к этому во просу более осторожно: «Из собственных сочинений Г., некоторых рассказов, случайных указаний, переписки известно только, что он каким-то образом если не примкнул сполна, то имел симпатии к староверческому кружку, который имел своим представителем Шишкова. Соответственно этому он, с другой стороны не сочувствовал Карамзину и его партизанам. Где был источник этих сочувствий к одной стороне и несочувствия к другой? Можно было бы думать, что здесь участвовали антипатии псевдоклассика к литературным нововведениям: Г., в самом деле, воспитывался под таким влиянием во время своего учения, в своих занятиях с профессором Буле и др.; в числе его ближайших друзей был Катенин, ревностный хранитель преданий французского псевдоклассицизма; сам Г. пробовал свои силы на подобных темах; но, с другой стороны, Г. так решительно отвергал обязательность литературных преданий и настаивал на полной свободе таланта брать форму, какую найдет для себя пригодной, что причина несогласия очевидно лежала не здесь. Могли здесь действовать, во-первых, простые обстоятельства времени и личных отношений, например, дружеские связи с князем Шаховским, с которым он разделял любовь к театру <…>. Во-вторых, — и это было, кажется, главное — Г. расходился с патентованным кружком „Арзамаса“ своими литературными вкусами и общественными запросами» (Пыпин А. Н. История русской литературы. Изд. 3. СПб., 1903. Т. 4. С. 318. См. также его статью: Грибоедов. Исторические заметки // ВЕ. 1890. Т. 1). О «шишковизме» Г. писал в своих ранних работах Н. К. Пиксанов (см.: История русской литературы / Под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского. М., 1908. Вып. 3. С. 209–210). Эта идея и получила дальнейшее развитие в трудах Ю. Н. Тынянова, нашедшего (в отличие от Кс. Полевого) наконец названия двух школ, которые с его легкой руки стали обозначаться как «новаторы» и «младоархаисты». В сущности, в своей работе Ю. Н. Тынянов анализировал литературные позиции лишь Катенина и Кюхельбекера в соотношении с Пушкиным, которому было дано усвоить перспективные начинания обеих «школ», преодолев односторонности тех и других. Имя же Г. здесь вспоминается попутно, по большей степени для того, чтобы придать видимость значительности «младоархаистической» группировки. Между тем, ни участие Г. в полемике о переводах-переделках Жуковского и Катенина бюргеровой быллады «Ленора», ни соавторство с Катениным в комедии «Студент», ни церковнославянская лексика его стихотворения «Давид» — вовсе еще недостаточны для того, чтобы уравнивать его позицию с «младоархаистической». Достаточно вспомнить, что в 1810-е годы основным литературным направлением грибоедовского творчества стало утверждение им на русской сцене жанра салонной (светской) комедии, которую никак нельзя отнести к «младоархаике». То же можно сказать и об его участии в жандровском переводе трагедии Шиллера «Семела». Что же касается стиля стихотворения «Давид», то он оправдан библейским источником в той же степени, как, например, и стихотворение Пушкина «Пророк». Творческое общение в 1810-е годы Г. с Катениным было, несомненно, плодотворным, о чем свидетельствовал сам автор Г.о.у., признавая в ответе на жесткую катенинскую критику его великой комедии: «Вообще я не перед кем не таился и сколько раз повторяю <…>, что тебе обязан зрелостью, объемом и даже оригинальностью моего дарования, если оно есть во мне» (3, 90). Но одно только неприятие Катениным Г.о.у. неопровержимо свидетельствует о принципиальной разнице эстетических позиций двух писателей. Так, критикуя Н. Полевого, Катенин, в частности, писал: «Все споры о летописях, о царевне Софии и пр., о сербском языке, или
— 242 —

языках, все это вздор, все личина, чтобы сколько-нибудь прикрыть главную цель: обругать тех, кто не романтик, кто не клянется Карамзиным, кто не восхищается Г.о.у.; вот на что надо вооружаться, вот что гнилое дерево, которое следует порубить» (Письма Катенина. С. 102). Вообще, по справедливости, «младоархаистическую» партию в русской литературе следовало бы назвать персонально: катенинской, чьи жесткие позиции полностью разделяли лишь третьестепенные литераторы из числа его приятелей: П. А. Корсаков, Д. П. Зыков, Н. И. Бахтин. Даже В. К. Кюхельбекер, позже отчасти солидаризировавшийся с этой партией, — в 1820 г., в разборе катенинского стихотворения о Мстиславе Мстиславиче, оценивал его как «единственную, хотя и несовершенную в своем роде попытку сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею русских народных песен, сказок и преданий — поэзиею русских нравов и обычаев», — однако отмечая, что Катенин «к своему истинному дарованию не присоединяет вкуса» (Невский зритель. 1829. № 2. С. 113, 111). Что же касается поздних признаний Кюхельбекера типа: «Я вот уже 12 лет служу в дружине славян под знаменем Шишкова, Катенина, Г., Шихматова» (Запись в дневнике от 17 января 1834 г. — см.: Кюхельбекер В. К. С. 222), — то не стоит их абсолютизировать. Показательно, что в барoчном, по преимуществу, позднем творчестве Кюхельбекера смешаны в одну кучу и старо-, и младоархаисты, по классификации Тынянова. Тем более не вписывается в «младоархаистическое» ложе Г. — в той же степени, что и Пушкин, по-своему также ценивший оригинальность творческой позиции Катенина. Статья Г. о катенинской балладе «Ольга» была антикритикой, направленной против Гнедича, который отнюдь не состоял в стане «новаторов». Нельзя не заметить, что Г. защищает прежде всего «простоту» слога катенинской баллады, в полной степени соответствующей простонародному миропредставлению, выраженному в ее содержании. Та же позиция Г. запечатлена в его резкой отповеди М. Н. Загоскину, высоко оценившему комедию «Молодые супруги», но придравшемуся к элементам просторечия в ней, которые в обиходе вовсе не противоречили светским разговорам. В этом же (и только в этом!) сближался Г. и с Шаховским, что проявилось в их соавторстве комедии «Своя семья, или Замужняя невеста».