Повесть о Андрее Критском — анонимное произведение, входящее в группу древнерусских повестей о кровосмесителе (ср. Повесть о папе Григории и Сказание Иеронима о Иуде Предателе). В рукописной традиции встречаются разные варианты заглавия П.: «Слово святого Андрея, епископа Крицкаго»; «Месяца июля в 4 день. Житие иже во святых отца нашего Андрея, архиепископа Критского»; «Слово на память иже во святых отца нашего Андрея Критскаго»; «Месяца июля в 4 день иже во святых отца нашего Андрея Критскаго слово о рождении и о житии его»; «Слово о Андрее Критском в четверток 5 недели Великого поста»; «Чюдо... Андрея Критцкаго от рождества его и до смерти»; «Слово святого Андрея Критцкаго чюдотворца»; «Житие святаго Андрея Критского, како уби отца и взя за себя матер»; «Сказание о Андрее Критском, како отца своего убил, а мати свою себе взял».
По классификации В. Я. Проппа, П. представляет собой особый тип инцестуального сюжета, наиболее полный и близкий Эдипу (Пропп В. Я. Эдип в свете фольклора // Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1976. С. 260). В отличие от других повестей о кровосмесителе появляется не ранее XVI в. (так датируется древнейший список П. — ЦНБ АН УССР, ДА/17.581) и только у восточных славян. П. активно переписывалась до сер. XIX в. — в настоящее время выявлено 47 списков.
Вопрос о происхождении П. в дореволюционных исследованиях: (после 1915 г. специальных работ о памятнике не появлялось) решался двояко. Ряд исследователей (В. Дидерихс, А. Н. Веселовский, М. П. Драгоманов) считали ее источником недошедший византийский оригинал, а также пересказ этого оригинала на славянском юге, основывая свои предположения лишь на «нерусском имени» отца главного героя П. (Поуливачь) в единственном известном в то время списке, опубликованном Н. И. Костомаровым в ПЛ. Н. К. Гудзий, напротив, допускал возможность создания П. на русской почве. Все эти предположения строились на основании случайного списка, без привлечения данных текстологии. Текстологическое изучение П. (на основании 35 списков) показало, что имя Поуливачь является особенностью только двух, явно вторичных списков (ГПБ, собр. Буслаева, О. XVIII.57, нач. XVIII в. и ИРЛИ, собр. ИМЛИ, № 68, нач. XIX в.). Наиболее близка к архетипу памятника его краткая редакция (в чистом виде представленная древнейшим списком П.), где имена вообще отсутствуют, кроме имени главного героя.
Краткая редакция — лаконичное, сухое, почти конспективное повествование — в жанровом отношении близка к религиозной легенде. Возникла она в результате осложнения сюжетной схемы Сказания Иеронима мотивами Повести о папе Григории и сюжетами о кающемся разбойнике — «Разбойник Мадей» и «Два великих грешника» (см. статью Н. К. Гудзия) и была затем приурочена к имени византийского церковного писателя VII—VIII вв. Андрея, архиепископа Критского, под влиянием мотивов его самого известного творения — Великого покаянного канона (освещенная церковью биография святого, вошедшая в Великие Минеи Четии под 4 июля, не имеет ничего общего с Эдиповым сюжетом). Вероятно, именно исповедь безымянного грешника (многие мотивы которой перекликаются к тому же с эпизодами религиозной легенды) — героя канона, отождествленного с его автором, — послужила отправным толчком к созданию апокрифической биографии Андрея Критского. В дальнейшем к тексту Великого канона неоднократно обращаются создатели последующих редакций П.
Недостаточная изученность других предполагаемых источников П. о Андрее Критском — Сказания Иеронима, Повести о папе Григории, литературных и фольклорных обработок сюжетов о кающемся разбойнике — не позволяет дать окончательный ответ на вопрос о происхождении памятника. Однако ясно, что ко времени появления легенды о Андрее Критском эти произведения были известны на Руси: есть указания на русские списки XVI в. Повести о папе Григории и Сказания Иеронима (Назаревский. Библиография. С. 88 и 104), а литературные обработки сюжетов о кающемся разбойнике входят в состав Патерика Синайского (слово 156-е) и Пролога. Некоторые мотивы легенды можно найти и в других произведениях древнерусской литературы и в памятниках фольклора, например в Измарагде («Слово о некоем человеке блудном»), духовном стихе о святом Георгии, в былинах. Все это, а также отсутствие в тексте легенды иностранных реалий или варваризмов, неясное представление ее создателя о месте действия П. (отсюда появление мифического «града Крита»), явственно ощутимый в П. сказочный элемент придают убедительность гипотезе Н. К. Гудзия о русском происхождении произведения.
Дальнейшее развитие П. в XVII—XVIII вв. было обусловлено острой занимательностью ее сюжета, допускающего детализацию и распространение отдельных эпизодов, а также влиянием других произведений о кровосмесителе и фольклорных обработок того же сюжета. Распространенная редакция П. (дошла в 30 списках, наиболее ранний — нач. XVIII в.), возникшая на рубеже XVII—XVIII вв. и представленная одиннадцатью вариантами, характеризуется детализацией эпизодов, психологической мотивировкой поступков персонажей, активным введением прямой речи. В результате рельефнее становится богословская идея произведения (всесильность покаяния), неоднократно варьирующаяся в ходе повествования, и одновременно приобретает отчетливость и индивидуальность характер главного героя. Вторичные особые редакции памятника («саратовская» и «московская»), представленные каждая одним списком (Саратовский гос. университет, собр. Шляпкина, № 7 и 12 (379), кон. XVIII в. и ГИМ, собр. Вахрамеева, № 436, 2-я пол. XVIII в.), являются независимыми друг от друга вольными обработками распространенной редакции (возможно, через устные пересказы). Авторов их интересуют светские эпизоды П., мирские и даже предосудительные описания, а богословская идея отступает при этом на второй план. Сильной фольклоризации подвергается сюжетная схема краткой редакции (независимо от списков распространенной редакции) в сохранившейся лишь в составе авторского сборника ГПНТБ СО АН СССР, собр. Тихомирова, № 252, 1-й трети XVIII в. особой редакции П. (уцелела лишь первая половина ее текста).
В дальнейшем П. о Андрее Критском, оказавшая влияние на поздние редакции Повести о папе Григории (Гудзий Н. К. Новые редакции повести о папе Григории // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 15. С. 178, 181) и «вторую редакцию» Сказания Иеронима с последовательной положительной трактовкой главного героя (Франко. Апокрифы. 1899. Т. 2. С. 346—348), становится достоянием фольклора, причем изначальная христианская идея произведения исчезает, и оно окончательно превращается в занимательный рассказ. Устные варианты на сюжет П. см.: Мария Египетская // Чубинский П. П. Труды этнографо-статистической экспедиции в Западно-Русский край... Юго-Западный отд. СПб., 1872. Т. 1. С. 182—183; Сила покаяния. Кровосмеситель. (Андрей Первозванный) // Драгоманов М. Малороссийские народные предания и рассказы. Киев, 1876. С. 130—131; Андрей Критский // Романов Е. Р. Белорусский сборник. Витебск, 1891. Вып. 4. С. 162; Аб Андреи Критскым // Добровольский В. Н. Смоленский этнографический сборник. СПб., 1891. Ч. 1. С. 269—270; Иб Андреи Привозванным // Там же. С. 270—272; Грихы // Гринченко Б. Д. Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней, губерниях. Чернигов, 1895. Вып. 1. С. 63—66; Убийник власного батька // Етнографiчний збiрник. Львiв, 1902. Т. 13. С. 145—146; Federowski М. Lud Białoruski na Rusi Litewskiej. Kraków, 1902. Т. 2, ч. 1. S. 310—311; Грим // Матерiяли до украïнськоï етнольогiï. Львов, 1909. Т. 11, вып. 2. С. 12—15; Про купецкого сына // Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества / Изд. А. М. Смирнов. Пг., 1917. Вып. 2. С. 526—528.
Образ главного героя П., сочетающего в себе потенциальные возможности как великого грешника «паче всех человек», так и «избранного сосуда божия», интересен как одна из первых в русской литературе попыток изобразить многомерный и противоречивый человеческий характер, не скованный рамками этикетных формул.
Изд.: ПЛ. 1860, Вып. 2, С. 415—417; Гудзий Н. К. К легендам об Иуде Предателе и Андрее Критском // РФВ. 1915. № 1. С. 3—34.
Лит.: Костомаров Н. И. Легенда о кровосмесителе // Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 1. С. 303—311; Diederichs V. Russische Verwandte der Legende von Gregor auf dem Steine und der Sage von Judas Iscariot // Russische Revue. 1880. Bd 17, H. 9. S. 119—146; Весeловский А. Н. Андрей Критский в легенде о кровосмесителе и сказание об апостоле Андрее // ЖМНП. 1885. Т. 239, № 6. С. 231—237; Драгоманов М. П. Славяньските преправки на Едиповата история. София, 1891 (отд. отт.: Сборник за народни умотворения, наука и книжнина. Кн. 5, 6, 11); Фотинский О. А. К литературной истории южнорусских апокрифов // Волынский историко-археологический сборник. Житомир, 1896. Вып. 1. С. 5; Св. Андрей Критский по церковному преданию и народному легендарному сказанию // Руководство для сельских пастырей. 1900. № 1. С. 254—257; Соколов М. И. Резюме доклада о принадлежащем ему сборнике повестей нач. XVIII в. // Древности. 1902. Т. 3. С. 4; Яцимирский А. И. К славянским легендам о кровосмешении // Пошана. Сб. Харьковск. Истор.-филол.. об-ва, изданный в честь проф. Н. Ф. Сумцова. Харьков, 1909. Т. 18. С. 404—411; Адрианова-Перетц и Покровская. Древнерусская повесть. С. 244—246; Назаревский. Библиография. С. 43—45; Мимонова М. Н. К проблеме происхождения повести о Андрее Критском // Материалы Всесоюз. науч. студ. конф. «Студент и научно-технический прогресс» (апрель 1977, Филология). Новосибирск, 1977. С. 115—125; Климова М. Н. 1) Опыт текстологии Повести об Андрее Критском // Древнерусская рукописная книга и ее бытование в Сибири. Новосибирск, 1982. С. 46—61; 2) Повесть об Андрее Критском и фольклор: (некоторые аспекты сопоставительного анализа) // Рукописная традиция XVI—XIX вв. на Востоке России. Новосибирск. 1983. С. 27—38; 3) О художественном своеобразии Повести об Андрее Критском // Памятники литературы и общественной мысли эпохи феодализма. Новосибирск, 1985. С. 41—51.
М. Н. Климова