ОТ ЦАРЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕА РУСИИ ВАСИЛЬЮ ГРИГОРЬЕВИЧЮ ГРЯЗНОМУ-ИЛЬИНУ[1]
ОТ ЦАРЯ И
ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕЯ РУСИ ВАСИЛЬЮ ГРИГОРЬЕВИЧУ ГРЯЗНОМУ-ИЛЬИНУ
Что писалъ еси, что по грехомъ взяли тебя в полонъ; ино было, Васюшка, без путя середи крымскихъ улусовъ не заѣзжати, а уж заѣхано, ино было не по объѣзному спати; ты чаялъ, что в объѣздъ приѣхалъ с собаками за зайцы, ажно крымцы самого тебя в торокъ ввязали. Али ты чаялъ, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушеньемъ шутити? Крымцы такъ не спятъ, какъ вы, да васъ, дрочонъ, умѣютъ ловити; да такъ не говорятъ, дошодши до чюжей земли: да пора домовъ! Толко б таковы крымъцы были, какъ вы, жонки, — ино было и за реку не бывать, не токмо что к Москве.[2]
Писал
ты, что за грехи взяли тебя в плен; так надо было, Васюшка, без пути средь
крымских улусов не разъезжать, а уж как заехал, не надо было спать, как при
охотничьей поездке; ты думал, что в окольные места приехал с собаками за
зайцами, а крымцы самого тебя к седлу и приторочили. Или ты думал, что и в
Крыму можно так же шутить, как у меня, стоя за кушаньем? Крымцы так не спят,
как вы, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят, дойдя до чужой земли:
пора домой! Если бы крымцы были такими бабами, как вы, то им бы и за рекой не
бывать, не только что в Москве.
А что сказываешься великой человекъ — ино что по грехомъ моимъ учинилось и намъ того какъ утаити, что отца нашего и наши князи и бояре намъ учали изменяти, и мы и васъ, страдниковъ, приближали,[3]
хотячи
от васъ службы и правды. А помянулъ бы ти свое величество и отца своего в Олексине[4] — ино таковы и в станицахъ ѣзживали, а ты в станице у Пѣнинъского[5] былъ мало что не в охотникехъ с собаками, и прежние твои были у ростовъскихъ владыкъ служили. И мы того не запираемъся, что ты у насъ в приближенье былъ. И мы для приближенья твоего тысячи двѣ рублевъ дадимъ, a доселева такие по пятидесятъ рублевъ бывали; а ста тысячъ опричъ государей ни на комъ окупу не емлютъ, а опричь государей такихъ окуповъ ни на комъ не даютъ. А коли бы ты сказывалъся молодой человекъ — ино б на тебѣ Дивѣя не просили.[6]
А Дивѣя, сказываетъ царь, что онъ молодой человекъ, а ста тысячь рублевъ не хочетъ на тебѣ мимо Дивѣя: Дивѣй ему ста тысячь рублевъ лутчи, а за сына за Дивѣева дочерь свою далъ; а нагайской князь и мурзы ему всѣ братья; у Дивѣя и своихъ такихъ полно было, какъ ты, Вася. Опричь было князя Семена Пункова нѣ на кого меняти Дивѣя; ано и князя Михаила Васильевича Глинъского нѣчто для присвоенья меняти было; а то в нынешнее время нѣково на Дивѣя меняти. Тебѣ, вышедчи ис полону, столко не привесть татаръ, ни поимать, сколко Дивѣй кристьян пленитъ. И тебя, ведь, на Дивѣя выменити не для кристьянства — на кристьянство: ты одинъ свободенъ будешь, да приѣхавъ по своему увѣчью лежать станешь, а Дивѣй приѣхавъ учнетъ воевати, да неколко сотъ кристьянъ лутчи тебя пленитъ. Что в томъ будетъ прибытокъ?
Ты
объявил себя великим человеком, так ведь это за грехи мои случилось (и нам это
как утаить?), что князья и бояре наши и отца нашего стали нам изменять, и мы
вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды. А вспомнил бы ты свое и
отца своего величие в Алексине — такие там в станицах езжали, а ты в станице у
Пенинского был чуть ли не в охотниках с собаками, а предки твои у ростовских
архиепископов служили. И мы не запираемся, что ты у нас в приближенье был. И
ради приближенья твоего тысячи две рублей дадим, а до сих пор такие и по
пятьдесят рублей бывали; а ста тысяч выкупа ни за кого, кроме государей, не
берут и не дают такого выкупа ни за кого, кроме государей. А если б ты объявил
себя маленьким человеком — за тебя бы в обмен Дивея не просили. Про Дивея хоть
царь и говорит, что он человек маленький, да не хочет взять за тебя ста тысяч
рублей вместо Дивея: Дивей ему ста тысячи рублей дороже; за сына Дивеева он
дочь свою выдал; а ногайский князь и мурзы все ему братья; у Дивея своих таких
полно было, как ты, Вася. Кроме как на князя Семена Пункова, не на кого было
менять Дивея; разве что, если бы надо было доставать князя Михайла Васильевича
Глинского, можно было его выменять; а в нынешнее время некого на Дивея менять.
Тебе, выйдя из плена, столько не привести татар и не захватить, сколько Дивей
христиан пленит. И тебя ведь на Дивея выменять не на пользу христианству — во
вред христианству: ты один свободен будешь, да, приехав, лежать станешь из-за
своего увечия, а Дивей, приехав, станет воевать да несколько сот христиан
получше тебя пленит. Какая в том будет польза?
Коли еси сулилъ мену не по себѣ и писалъ, и что не в мѣру, и то какъ дати? To кристьянъству не пособити — разорить кристьянъство, что неподобною мѣрою здѣлать. А что будетъ по твоей мѣре мена или окупъ, и мы тебя тѣмъ пожалуемъ. А будетъ станишь за гордость на кристьянъство — ино Христосъ тебѣ противникъ!
Если
ты обещал не по себе и ценил себя выше меры, как же можно столько дать? Мерить
такой неправильной мерой — значит не пособить христианству, а разорить
христианство. А если будет мена или выкуп по твоей мере, и мы тебя тогда
пожалуем. Если же из гордости ты станешь против христианства, то Христос тебе
противник!