КРАТКОЕ ОТВѢЩАНИЕ АНДРѢЯ КУРБЪСКОГО НА ЗѢЛО ШИРОКУЮ ЕПИСТОЛИЮ КНЯЗЯ ВЕЛИКОГО МОСКОВСКОГО
КРАТКИЙ ОТВЕТ АНДРЕЯ КУРБСКОГО НА ПРЕПРОСТРАННОЕ ПОСЛАНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВСКОГО
Широковещательное и многошумящее твое писание приях, и выразумѣх, и познахъ, иже от неукротимаго гнѣва со ядовитыми словесы отрыгано, еже не токмо цареви, так великому и во вселенной славному, но и простому убогому воину сие было не достоило, а наипаче такъ ото многихъ священных словес хватано, исте со многою яростию и лютостию, не строками, а ни стихами, яко есть обычай искуснымъ и ученымъ, аще о чемъ случитъся кому будетъ писати, в краткихъ словесѣх многой разумъ замыкающе, но зѣло паче мѣры преизлишно и звягливо, цѣлыми книгами, паремъями,[1] цѣлыми посланьми! Туто же о постелях, о телогрѣяхъ[2] и иные бещисленные, воистинну, яко бы неистовых баб басни, и такъ варварско, яко не токмо ученнымъ и искусным мужемъ, но и простым и дѣтемъ со удивлениемъ и смѣхомъ, наипаче же в чюждую землю, идѣже нѣкоторые человѣцы обрѣтаются, не токмо в грамматических и риторскихъ, но и в диалектических и философских ученые.
Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобало, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае у людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о шубейках, и иное многое — поистине словно вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику, и философию.
Но еще к тому и ко мнѣ, человѣку, смирившемуся уже до зела, в странстве, много оскорбленному и без правды изгнанному, аще и многогрѣшному, но очи сердечные и языкъ не неученный имущу, такъ претительне и многошумяще, прежде суда Божия, претити и грозити! И вмѣсто утешения, во скорбехъ мнозех бывшему, аки забыв и отступивши пророка: «He оскорбляй, — рече, — мужа в бедѣ его, довольно бо таковому»,[3] яко твое величество меня, неповиннаго, во странстве таковыми, во утешения мѣсто, посѣщаешъ. Да будетъ о семъ Богъ тобѣ судьею. И сице грысти кусательне за очи неповиннаго мя мужа, ото юности нѣкогда бывшаго вѣрнаго слугу твоего![4] He вѣрю, иже бы сие было Богу угодно.
И еще к тому же меня, человека, уже совсем смирившегося, скитальца, жестоко оскорбленного и несправедливо изгнанного, хотя и многогрешного, но имеющего чуткое сердце и в письме искусного, так осудительно и так шумливо, не дожидаясь суда Божьего, порицать и так мне грозить! И вместо того чтобы утешить меня, пребывающего во многих печалях, словно забыл ты и презрел пророка, говорящего: «Не оскорбляй мужа в беде его, и так достаточно ему», твое величество меня, неповинного изгнанника, такими словами, вместо утешения, осыпаешь. Да будет за это Бог тебе судьей. И так жестоко грызть за глаза ни в чем не повинного мужа, с юных лет бывшего верным слугой твоим! Не поверю, что это было бы угодно Богу.
И уже не разумѣю, чего уже у насъ хощеши. Уже не токмо единоплемянныхъ княжатъ, влекомых от роду великого Владимера, различными смертми поморилъ еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще былъ дѣд твой и отецъ не разграбилъ,[5] но и послѣднихъ срачицъ, могу рещи со дерзновениемъ, по евангельскому словеси, твоему прегордому и царскому величеству не возбранихомъ.[6] А хотѣх на кождое слово твое отписати, о царю, и мог бы избранне, понеже за благодатию Христа моего и языкъ маю аттически по силе моей наказан, аще уже и во старости моей здѣ приучихся сему,[7] но удержах руку со тростию[8] сего ради, яко и в прежнемъ посланию моемъ написах ти, возлагаючи все сие на Божий суд: и умыслих и лучше разсудихъ здѣ в молчанию пребыти, а тамо глаголати пред маестатом (На поле: пред величествия престолом)[9] Христа моего со дерзновениемъ вкупе со всѣми избиенными и гонимыми от тобя, яко и Соломан рече: «Тогда, — рече, — стануть праведнии пред лицемъ мучащихъ», тогда, егда Христос приидетъ судити, и возлаголютъ со многимъ дерзновениемъ со мучащими или обидящими их,[10] идѣже, яко и самъ вѣси, не будетъ лица приятия на судѣ ономъ, но кождому человѣку правость сердечная и лукавство изъявляемо будетъ, вмѣсто же свидѣтелей самаго кождаго свойственно совести вопиющей и свидѣтельствующей. А к тому еще и то, иже не достоит мужемъ рыцерскимъ, сваритися, аки рабамъ,[11] паче же и зѣло срамно намъ, християномъ, отрыгати глаголы изо устъ нечистые и кусательные, яко многажды рѣхъ и прежде. Лучще умыслих возложити упование мое на всемогущаго Бога, в трех лицах славимаго и поклоняемаго, ибо Он есть свидѣтель на мою душу, иже не чюю ся пред тобою винен в ничесомже. А сего ради пождемъ мало, понеже вѣрую, иже близ, на самомъ прагу пред дверию надежды нашие християнские Господа Бога, Спаса нашего Исуса Христа пришествие.[12] Аминь.
И уж не знаю, чего ты от меня хочешь. Уже не только единоплеменных княжат, восходящих к роду великого Владимира, различными смертями погубил, и богатство их, движимое и недвижимое, чего не разграбили еще дед твой и отец твой, до последних рубах отнял, и могу сказать с дерзостью, евангельскими словами, твоему прегордому царскому величеству ни в чем не воспрепятствовали. А хотел, царь, ответить на каждое твое слово и мог бы написать не хуже тебя, ибо по благодати Христа моего овладел по мере способностей своих слогом аттическим, уже на старости здесь обучился ему; но удержал руку свою с пером, потому что, как и в прежнем своем послании писал тебе, возлагаю все на Божий суд: и размыслил я и решил, что лучше здесь промолчать, а там дерзнуть возгласить перед престолом Христа моего вместе со всеми замученными тобою и изгнанными, как и Соломон говорит: «Тогда, дескать, предстанут праведники перед лицом мучителей своих», тогда, когда Христос придет судить, и станут смело обличать мучивших и оскорблявших их, и, как и сам знаешь, не будет лицеприятия на суде том, но каждому человеку прямодушие его или коварство предъявлены будут, а вместо свидетелей собственная совесть каждого провозгласит и засвидетельствует истину. А кроме того, скажу, что не подобает мужам благородным браниться, как простолюдинам, а тем более стыдно нам, христианам, извергать из уст грубые и гневные слова, о чем я тебе не раз говорил и раньше. Лучше, подумал я, возложить надежду свою на всемогущего Бога, в трех лицах прославляемого и чтимого, ибо ему открыта моя душа и видит он, что чувствую я себя ни в чем перед тобой виновным. А посему подождем немного, так как верую, что мы с тобою близко, у самого порога ожидаем пришествия надежды нашей христианской — Господа Бога, Спаса нашего, Иисуса Христа. Аминь.