Минимизировать

Второе послание Курбского Ивану Грозному

Подготовка текста Ю. Д. Рыкова, перевод О. В. Творогова, комментарии Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыкова

Текст:

КРАТКОЕ ОТВѢЩАНИЕ АНДРѢЯ КУРБЪСКОГО НА ЗѢЛО ШИРОКУЮ ЕПИСТОЛИЮ КНЯЗЯ ВЕЛИКОГО МОСКОВСКОГО

КРАТКИЙ ОТВЕТ АНДРЕЯ КУРБСКОГО НА ПРЕПРОСТРАННОЕ ПОСЛАНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВСКОГО

Широковещательное и многошумящее твое писание приях, и выразумѣх, и познахъ, иже от неукротимаго гнѣва со ядовитыми словесы отрыгано, еже не токмо цареви, так великому и во вселенной славному, но и простому убогому воину сие было не достоило, а наипаче такъ ото многихъ священных словес хватано, исте со многою яростию и лютостию, не строками, а ни стихами, яко есть обычай искуснымъ и ученымъ, аще о чемъ случитъся кому будетъ писати, в краткихъ словесѣх многой разумъ замыкающе, но зѣло паче мѣры преизлишно и звягливо, цѣлыми книгами, паремъями,[1] цѣлыми посланьми! Туто же о постелях, о телогрѣяхъ[2] и иные бещисленные, воистинну, яко бы неистовых баб басни, и такъ варварско, яко не токмо ученнымъ и искусным мужемъ, но и простым и дѣтемъ со удивлениемъ и смѣхомъ, наипаче же в чюждую землю, идѣже нѣкоторые человѣцы обрѣтаются, не токмо в грамматических и риторскихъ, но и в диалектических и философских ученые.

Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобало, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае у людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о шубейках, и иное многое — поистине словно вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику, и философию.

 

Но еще к тому и ко мнѣ, человѣку, смирившемуся уже до зела, в странстве, много оскорбленному и без правды изгнанному, аще и многогрѣшному, но очи сердечные и языкъ не неученный имущу, такъ претительне и многошумяще, прежде суда Божия, претити и грозити! И вмѣсто утешения, во скорбехъ мнозех бывшему, аки забыв и отступивши пророка: «He оскорбляй, — рече, — мужа в бедѣ его, довольно бо таковому»,[3] яко твое величество меня, неповиннаго, во странстве таковыми, во утешения мѣсто, посѣщаешъ. Да будетъ о семъ Богъ тобѣ судьею. И сице грысти кусательне за очи неповиннаго мя мужа, ото юности нѣкогда бывшаго вѣрнаго слугу твоего![4] He вѣрю, иже бы сие было Богу угодно.

И еще к тому же меня, человека, уже совсем смирившегося, скитальца, жестоко оскорбленного и несправедливо изгнанного, хотя и многогрешного, но имеющего чуткое сердце и в письме искусного, так осудительно и так шумливо, не дожидаясь суда Божьего, порицать и так мне грозить! И вместо того чтобы утешить меня, пребывающего во многих печалях, словно забыл ты и презрел пророка, говорящего: «Не оскорбляй мужа в беде его, и так достаточно ему», твое величество меня, неповинного изгнанника, такими словами, вместо утешения, осыпаешь. Да будет за это Бог тебе судьей. И так жестоко грызть за глаза ни в чем не повинного мужа, с юных лет бывшего верным слугой твоим! Не поверю, что это было бы угодно Богу.

 

И уже не разумѣю, чего уже у насъ хощеши. Уже не токмо единоплемянныхъ княжатъ, влекомых от роду великого Владимера, различными смертми поморилъ еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще былъ дѣд твой и отецъ не разграбилъ,[5] но и послѣднихъ срачицъ, могу рещи со дерзновениемъ, по евангельскому словеси, твоему прегордому и царскому величеству не возбранихомъ.[6] А хотѣх на кождое слово твое отписати, о царю, и мог бы избранне, понеже за благодатию Христа моего и языкъ маю аттически по силе моей наказан, аще уже и во старости моей здѣ приучихся сему,[7] но удержах руку со тростию[8] сего ради, яко и в прежнемъ посланию моемъ написах ти, возлагаючи все сие на Божий суд: и умыслих и лучше разсудихъ здѣ в молчанию пребыти, а тамо глаголати пред маестатом (На поле: пред величествия престолом)[9] Христа моего со дерзновениемъ вкупе со всѣми избиенными и гонимыми от тобя, яко и Соломан рече: «Тогда, — рече, — стануть праведнии пред лицемъ мучащихъ», тогда, егда Христос приидетъ судити, и возлаголютъ со многимъ дерзновениемъ со мучащими или обидящими их,[10] идѣже, яко и самъ вѣси, не будетъ лица приятия на судѣ ономъ, но кождому человѣку правость сердечная и лукавство изъявляемо будетъ, вмѣсто же свидѣтелей самаго кождаго свойственно совести вопиющей и свидѣтельствующей. А к тому еще и то, иже не достоит мужемъ рыцерскимъ, сваритися, аки рабамъ,[11] паче же и зѣло срамно намъ, християномъ, отрыгати глаголы изо устъ нечистые и кусательные, яко многажды рѣхъ и прежде. Лучще умыслих возложити упование мое на всемогущаго Бога, в трех лицах славимаго и поклоняемаго, ибо Он есть свидѣтель на мою душу, иже не чюю ся пред тобою винен в ничесомже. А сего ради пождемъ мало, понеже вѣрую, иже близ, на самомъ прагу пред дверию надежды нашие християнские Господа Бога, Спаса нашего Исуса Христа пришествие.[12] Аминь.

И уж не знаю, чего ты от меня хочешь. Уже не только единоплеменных княжат, восходящих к роду великого Владимира, различными смертями погубил, и богатство их, движимое и недвижимое, чего не разграбили еще дед твой и отец твой, до последних рубах отнял, и могу сказать с дерзостью, евангельскими словами, твоему прегордому царскому величеству ни в чем не воспрепятствовали. А хотел, царь, ответить на каждое твое слово и мог бы написать не хуже тебя, ибо по благодати Христа моего овладел по мере способностей своих слогом аттическим, уже на старости здесь обучился ему; но удержал руку свою с пером, потому что, как и в прежнем своем послании писал тебе, возлагаю все на Божий суд: и размыслил я и решил, что лучше здесь промолчать, а там дерзнуть возгласить перед престолом Христа моего вместе со всеми замученными тобою и изгнанными, как и Соломон говорит: «Тогда, дескать, предстанут праведники перед лицом мучителей своих», тогда, когда Христос придет судить, и станут смело обличать мучивших и оскорблявших их, и, как и сам знаешь, не будет лицеприятия на суде том, но каждому человеку прямодушие его или коварство предъявлены будут, а вместо свидетелей собственная совесть каждого провозгласит и засвидетельствует истину. А кроме того, скажу, что не подобает мужам благородным браниться, как простолюдинам, а тем более стыдно нам, христианам, извергать из уст грубые и гневные слова, о чем я тебе не раз говорил и раньше. Лучше, подумал я, возложить надежду свою на всемогущего Бога, в трех лицах прославляемого и чтимого, ибо ему открыта моя душа и видит он, что чувствую я себя ни в чем перед тобой виновным. А посему подождем немного, так как верую, что мы с тобою близко, у самого порога ожидаем пришествия надежды нашей христианской — Господа Бога, Спаса нашего, Иисуса Христа. Аминь.

 



[1] ...паремъями... — Паремьи — это избранные тексты из Священного Писания, читаемые в церквах на богослужении по определенным дням. В древние времена паремьи включались, как правило, в состав специальных богослужебных сборников паремийных чтений, называемых паремийниками. Начиная примерно с XV в. паремьи стали обычно включаться в состав церковных служб, помещенных в минеях и триодях. Паремьи по своему объему представляли собой довольно значительные отрывки текста Библии. Курбский называет их в тексте своего Послания в одном ряду с «цѣлыми книгами» и «цѣлыми посланьми», выразительно подчеркивая неумение царя Ивана IV соблюдать чувство меры в литературном творчестве и язвительно осмеивая его «варварскую» приверженность к многословию и чрезмерному цитированию.

[2] ...о постелях, о телогрѣяхъ... — Курбский имел в виду, очевидно, упоминания Ивана IV в его рассказе о его детских годах о поведении князя И. В. Шуйского, опиравшегося «о отца нашего постелю» и присваивавшего себе драгоценные сосуды, которые он наковал на деньги из великокняжеской казны, вместо того чтобы на эти якобы собственные деньги справить себе новую шубу взамен старой потертой мухояровой шубы на куницах.

[3] ...аки забыв и отступивши пророка: «He оскорбляй, рече, мужа в бедѣ его, доволно бо таковому»... — Ср. Сирах 4, 2; 7, 11.

[4] ...ото юности нѣкогда бывшаго вѣрнаго слугу твоего! — В возрасте 19 лет осенью 1547 г. Курбский в числе придворной знати принимал участие в свадебных торжествах царского брата кн. Юрия, а в 1549 г. стольник Курбский в звании есаула участвовал в походе русской армии на Казань (см.: Рыков Ю. Д. Князь Курбский и его концепция государственной власти // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 193).

[5] Уже не токмо единоплемянныхъ княжатъ... поморил ecu, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще былъ дѣд твой и отецъ не разграбилъ... — Курбский имеет в виду конфискацию имущества и владений князей-рюриковичей — потомков князя Киевского Владимира Святославича (980—1115) — при великом князе Московском Иване III и при его сыне Василии III и подчеркивает тем самым преемственность политики Ивана IV.

[6] ...но и послѣднихъ срачицъ... no евангелскому словеси, твоему прегордому и царскому величеству не возбранихомъ. — Ср. Лк. 6, 29; Мф. 5, 40.

[7] ...и языкъ маю аттически no силе моей наказан... приучихся сему... — Курбский с гордостью подчеркивает в этом месте свою западноевропейскую образованность в области литературного языка и стиля, приобретенное им за годы пребывания в Литве умение говорить и писать по законам римского аттикизма, которым искусно владели в Западной Европе XVI в. только высокообразованные люди, знающие латинский язык. Пребывая в Литве, Курбский в свободное от службы время изучал латинский язык и, будучи «уже в сединах», усвоил его, а также ряд классических «внешних» наук. Именно это и дает современным исследователям основание считать, что в комментируемом пассаже под «аттическим» языком имеется в виду, по всей вероятности, латинский язык, точнее, его лучшая стилистическая разновидность. Следует помнить, что самое определение «аттический» означает «относящийся к Аттике», т. е. к той части Древней Греции, где жили афиняне, культура и литература которых оставила яркую и неизгладимую с веками картину во всей истории древнего мира. В этой связи аттический язык, очевидно, можно трактовать как классический язык искусства слова, как высший его стиль, ибо в этой литературной манере говорили и писали многие выдающиеся философы и ораторы Древней Греции. Страсть к высокому красноречию была характерна именно для Афин, для Аттики, как подчеркивал знаменитый римский оратор Марк Туллий Цицерон (см.: Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве / Под ред. М. Л. Гаспарова. М., 1972. С. 262, 264 и др.). Канонам аттического стиля греков следовали и римские писатели-аттикисты, ярчайшим представителем которых был упоминавшийся выше М. Т. Цицерон, чьи сочинения с глубоким интересом переводил и изучал Курбский. Представления об аттическом языке как наивысшем стиле красноречия избранных интеллектуалов могли сложиться у Курбского после усвоения им оригинальных и переводных трудов его учителя Максима Грека, а затем могли быть более глубоко развиты после изучения латинского языка и сочинений Цицерона. Определенный материал для развития таких представлений у Курбского за границей мог дать и латинский толковый словарь монаха-августинца Амвросия Калепино (1435—1511), который, как показал В. В. Калугин, активно использовался в произведениях Курбского, написанных за рубежом. О вышеприведенной трактовке «аттического языка» и об источниках представлений Курбского об этом «языке» подробнее см.: Калугин В. В. Андрей Курбский и Иван Грозный. М., 1998. С. 61—64; ср.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 293—296).

[8] ...но удержах руку со тростию... — Под «тростью» Курбский одновременно мог иметь в виду не только перо как орудие письма, но и трость как орудие наказания.

[9] ...пред маестатом... — Употребленное Курбским слово «маестат» восходит к польскому «majestat», а последнее — к латинскому «majestats», в Острожской Библии — «перед лицем, стужающим его», что означает «величие», «величество», «величественность» или «высокость». Истолкование значения этого иностранного слова приведено на боковом поле рукописи (в наст. изд. оно дано в виде подстрочного примечания).

[10] ...яко и Соломан рече: «Тогда, рече, стануть праведные пред лицемъ мучащихъ»... и возглаголютъ со многимъ дерзновениемъ со мучащими их... — Данный текст восходит к Книге Премудрости царя Соломона (ср. Притч. 5, 1), однако имеет лексические отличия от современных Курбскому полных церковно-славянских переводов Библии. Так, в Острожской Библии содержится чтение: «Тогда станетъ въ дръзновении велицѣ праведникъ пред лицем стужающим его и лишающим трудовъ его» (Библия. Острог, 1581. Премудрости Соломони. Л. 48). В Геннадиевской Библии читается: «Тогда стануть праведнии велицѣ крѣпости на них, иже угѣсниша и иже взяша труды их». К слову «крѣпости» на поле сделана глосса: «дръзновении» (ГИМ, Синодальное собр., № 915, л. 447. Сообщено Ю. А. Грибовым). Приводимый князем Андреем библейский текст в целом ближе к тексту Острожской Библии, однако пассаж «стануть праведнии» сближает его и с текстом Геннадиевской Библии. Обращает на себя внимание и то, что в данной реминисценции из Книги Премудрости царя Соломона по сравнению с Острожской Библией Курбский слегка видоизменил библейский текст, употребив пассаж «пред лицемъ мучащих» вместо пассажа «пред лицем стужающим его». Указанный библейский текст Курбский использовал также и в своей «Истории». Реминисценция из Книги Премудрости царя Соломона, приведенная князем Андреем в «Истории», в целом опять оказывается ближе к тексту Острожской Библии, но характерно, что и здесь Курбский трансформирует пассаж «пред лицемъ мучителя».

[11] ...не достоит мужемъ рыцерскимъ сваритися, аки рабамъ... — Ср. 2 Тим. 2, 24—25. Эти же апостольские слова Курбский употребил и в письме к львовскому мещанину Семену Седларю в 1580 г. Как справедливо подчеркивает В. В. Калугин, кроме самого апостольского послания, на данный пассаж Курбского могли повлиять и другие литературные памятники, в частности «Слова постнические» Василия Великого, которые были в княжеской библиотеке на Волыни (см.: Калугин В. В. Андрей Курбский и Иван Грозный. С. 225—226).

[12] ...понеже вѣрую, иже близ, на самом прагу, пред дверию... Исуса Христа пришествие. — В «Откровении» апостола и евангелиста Иоанна Богослова говорится о том, что Иисус Христос пошлет своего ангела показать верующим то, что Он придет скоро и что это «время бо близ» и возмездие «комуждо по делом его» придет вместе с Богом. Христос обязал Иоанна Богослова сообщить ангелу Лаодекийской церкви, что Он стоит уже «при дверех» и стучит в дверь, и если кто услышит его голос и откроет дверь, то Он войдет к нему и будет вечерять вместе с ним (см. Апок. 1, 1, 3; 3, 20; 4, 1; 22, 7, 10, 20). Очевидно, Курбский в комментируемом пассаже имеет в виду данные пророческие известия «Откровения» Иоанна Богослова о скором Втором пришествии Христове и о стоянии Иисуса Христа у вышеуказанной «двери».

Второе послание Андрея Курбского Ивану Грозному было написано в ответ на Первое царское послание, датированное 5 июля 1564 г. Второе послание не имеет точной датировки своего составления. По сведениям Курбского 1579 г., он уже «давно» написал ответ на «широковещательное и многошумящее» послание царя Ивана Грозного, но не мог своевременно отправить его «в царство Русское» из-за закрытия границы между Россией и Польско-Литовским государством во время Ливонской войны: лишь спустя много лет, в сентябре 1579 г., Курбский предпринял попытку отправить его вместе с ответом на Второе послание Ивана IV в Россию. Желая отправить свой давний ответ царю, Курбский, видимо, счел нужным дополнить старый текст упоминанием, что он первоначально хотел пространно ответить царю на его письмо от 5 июля 1564 г., но, так как он научился под старость «аттическому» языку, «удержах руку со тростию». В 1564 г. Курбскому было около 36 лет, и этот возраст нельзя связывать со «старостью». Естественно, что упоминаний о своей старости Курбский не мог делать и в ближайшие после бегства из Юрьева годы. Ясно, что мы имеем дело с позднейшей вставкой в текст, которую следует датировать временем по крайней мере не ранее начала 70-х гг. XVI в. Именно в это время Курбский активно занимался изучением латинского языка, которому обучился только «уже в сединах», т. е. под старость (РИБ, т. XXXI, стб. 416—417). Одновременно с латинским языком Курбский проходил длительный курс обучения «внешним наукам», совершенствуя свои филологические познания в области искусства слова. Учителем Курбского был выпускник Краковского университета бакалавр Амброжий, который закончил университет с этой степенью лишь в 1569 г. (см.: Auerbach I. 1) Andrej Michajlovič Kurbskij. Leben in osteuropäischen Adelsgesellschaften des 16. Jahrhunderts. München, 1985. S. 136, 379, 380, 399—400; 2) Russische Intellektuelle im 16. Jahrhundert: Andrej Michailovič Kurbskij und sein Kreis // Kurbskij A. M. Novyj Margarit: Historisch-kritische Ausgabe auf der Grundlage der Wolfenbütteler Handschrift / Hrsg. von I. Auerbach. Gissen, 1987. Bd 3. Lfg. 15. S. 17—18). Латинский язык, точнее, высокий стиль красноречия, основанный на латинской образованности, очевидно, и имел в виду Курбский, когда писал Ивану IV о том, что он знает язык аттический.

Во Втором послании Курбский обрушился с резкой критикой на «широковещательное и многошумящее» послание Ивана Грозного от 5 июля 1564 г., поскольку это противоречило риторическим правилам построения эпистолярного стиля — «краткословию» и «мерности». Данное мнение основывалось на убеждении князя Андрея в том, что риторика «учит зѣло красно и превосходне глаголати, ово вкратце многой разум замыкающе, ово пространне расширяюще, но и то под мѣрами, не допущающе со велеречением много звягати» (см. наст. изд.). Курбский стыдит Ивана IV за то, что он отправил свое безобразное «писание» в чужие земли и осрамил себя тем самым перед учеными людьми, которые знают не только грамматику и риторику, но и диалектику с философией (см. об этом подробнее: Калугин В. В. Андрей Курбский и Иван Грозный (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). М., 1998. С. 218—225).

Второе послание Курбского Ивану IV в русской рукописной традиции сохранилось только в составе так называемых «сборников Курбского». Сведений о том, что оно попало к адресату и бытовало в рукописной традиции Речи Посполитой, нет.

В настоящем издании текст Второго послания Курбского Ивану Грозному публикуется по наиболее раннему и исправному списку 70-х гг. XVII в., принадлежавшему в прошлом известному боярину Б. М. Хитрово (ГИМ, собр. А. С. Уварова, № 301, лл. 137 об.—139 об.). Исправления в тексте Послания делаются по другим спискам XVII в. и выделены курсивом.