Минимизировать

Послание в Кирилло-Белозерский монастырь

Подготовка текста Е. И. Ванеевой, перевод и комментарии Я. С. Лурье

Текст:

ПОСЛАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛИЕВИЧЯ ВСЕА РУСИИ В КИРИЛОВЪ МОНАСТЫРЬ ИГУМЕНУ КОЗМѢ,[1] ЯЖЕ О ХРИСТѢ З БРАТИЕЮ

ПОСЛАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕЯ РУСИ В КИРИЛЛОВ МОНАСТЫРЬ ИГУМЕНУ КОЗЬМЕ С БРАТИЕЮ ВО ХРИСТЕ

Въ пречестную обитель пресвятыя и пречистыя Владычицы нашея Богородицы честнаго и славнаго ея Успения и преподобнаго и богоноснаго отца нашего Кирила чюдотворца, яже о Христе Божественаго полка наставнику и вожу и руководителю к пренебесному селению, преподобному игумену Козмѣ, яже о Христѣ з братиею, царь и великий князь Иоаннъ Василиевичь всеа Русии челомъ биетъ.

В пречестную обитель Успения пресвятой и пречистой Владычицы нашей Богородицы и нашего преподобного и богоносного отца Кирилла-чудотворца, священного Христова полка наставнику, проводнику и руководителю на пути в небесные селения, преподобному игумену Козьме с братиею во Христе царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси челом бьет.

Увы мнѣ грѣшному! Горе мнѣ окаянному! Охъ мнѣ скверному! Кто есмь азъ, на таковую высоту дерзати? Бога ради, господие и отцы, молю васъ, престаните от таковаго начинания. Азъ братъ вашъ недостоинъ есми нарещися, но, по еуангельскому словеси, сотворите мя яко единаго от наемникъ своихъ,[2] тѣмже припадая честныхъ ногъ вашихъ стопамъ и милъ ся дѣя, — Бога ради престаните от таковаго начинания. Писано бо есть: «Свѣтъ инокомъ — ангели, свѣтъ же миряномъ — иноки». Ино подобаетъ вамъ, нашимъ государемъ, и насъ, заблуждьшихъ во тмѣ гордости и сѣни смертнѣ, прелести тщеславия, ласкордъства и ласкосердия, просвѣщати. А мнѣ, псу смердящему, кому учити и чему наказати и чѣмъ просвѣтити? Самъ повсегда въ пряньствѣ, в блудѣ, в прелюбодѣйствѣ, въ сквернѣ, во убийствѣ, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодѣйствѣ, по великому апостолу Павлу: «Надѣяй же ся себе вождь быти слѣпымъ, свѣтъ сущимъ во тмѣ, наказатель безумнымъ, учитель младенцемъ, имуща образъ разума и истиннѣ в законе: научяй бо иного, себе ли не учиши? Проповѣдаяй не красти, крадеши? Глаголяй не прелюбы творити, прелюбы твориши? Скаредуяй ся идолъ, святая крадеши? Иже в законѣ хвалишися, преступлениемъ закона Богу досаждаеши?»[3] И паки той же великий апостолъ глаголетъ: «Егда како инѣмъ проповѣдавъ, самъ неключимъ буду?»[4]

Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такое величие? Молю вас, господа и отцы, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Я и братом вашим называться не достоин, но считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И поэтому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Сказано ведь в Писании: «Свет инокам — ангелы, свет мирянам — иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас, заблудившихся во тьме гордости и находящихся в смертной обители обманчивого тщеславия, чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу учить, и чему наставлять, и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе, как говорит великий апостол Павел: «Ты уверен, что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник невеждам, учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и истины: как же, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? Говоря «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь; гнушаясь идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его досаждаешь Богу?» И опять тот же великий апостол говорит: «Как, проповедуя другим, сам останусь недостойным?»

Бога ради, отцы святии и преблаженнии, не дѣйте мене, грѣшнаго и сквернаго, плакатися грѣховъ своихъ и себѣ внимати среди лютаго сего треволнения прелестнаго мимотекущаго свѣта сего. Паче же в настоящемъ семъ многомятежномъ и жестокомъ времени кому мнѣ, нечистому и скверному и душегубцу, учителю быти? Да негли Господь Богъ вашихъ ради святыхъ молитвъ сие писание в покаяние мнѣ вмѣнитъ. И аще хощете, есть у васъ дома учитель среди васъ, великий свѣтильник Кирилъ, и на его гробъ повсегда зрите и от него всегда просвѣщаетеся, по томъ же великие подвижници, ученицы его, а ваши наставницы и отцы по приятию рода духовнаго, даже и до васъ, и святый уставъ великаго чюдотворца Кирила, якоже у васъ ведется. Се у васъ учитель и наставникъ, от сего учитеся, от сего наставляитеся, от сего просвѣщаитеся, о семь утвержаитеся, да и насъ, убогихъ духомъ и нищихъ благодатию, просвѣщайте, а за дерзость Бога ради простите.

Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня, грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый и скверный и душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если хотите, есть у вас дома учитель, великий светоч Кирилл, гроб которого всегда перед вами и от которого всегда просвещаетесь, и великие подвижники, ученики Кирилла, а ваши наставники и отцы по восприятию духовной жизни, вплоть до вас, и устав великого чудотворца Кирилла, по которому вы живете. Вот у вас учитель и наставник, у него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будьте тверды в его заветах, да и нас, убогих духом и бедных благодатию, просвещайте, а за дерзость простите, Бога ради.

Понеже помните, отцы святии, егда нѣкогда прилучися нѣкоимъ нашимъ приходомъ к вамъ[5] в пречестную обитель пречистыя Богородицы и чюдотворца Кирила и случися тако судбами Божиими по милости пречистыя Богородицы и чюдотворца Кирила молитвами от темныя ми мрачности малу зарю свѣта Божия в помыслѣ моемъ восприяхъ и повелѣхъ тогда сущему преподобному вашему игумену Кирилу с нѣкоими от васъ братии нѣгде в кѣлии сокровенѣ быти, самому же такожде от мятежъ и плища мирскаго упразнившуся и пришедшу ми к вашему преподобию; и тогда со игуменомъ бяше Иосафъ архимандритъ каменьской, Сергий Колачевъ, ты, Никодимъ, ты, Антоней, а иныхъ не упомню. И бывши о семъ бесѣде надолзѣ, и азъ грѣшный вамъ извѣстихъ желание свое о пострижении и искушахъ, окаянный, вашу святыню слабыми словесы. И вы извѣстисте ми о Бозѣ крѣпостное житие. И якоже услышахъ сие Божественое житие, ту абие возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душею, яко обрѣтохъ узду помощи Божия своему невоздержанию и пристанище спасения. И свое обѣщание положихъ вамъ с радостию, яко нигдѣ индѣ, аще благоволитъ Богъ в благополучно время здраву пострищися, точию во пречестнѣй сей обители пречистыя Богородицы, чюдотворца Кирила составления. И вамъ молитвовавшимъ, азъ же окаянный преклонихъ скверную свою главу и припадохъ к честнымъ стопамъ преподобнаго игумена тогда сущаго вашего же и моего на семъ благословения прося. Оному же руку на мнѣ положъшу и благословившу мене на семъ, якоже выше рѣхъ, яко нѣкоего новоприходящаго пострищися.

Ибо вы помните, святые отцы, как некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель Пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как совершилось по воле провидения, по милости Пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, я обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет света Божия и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения и обратившись к вашей добродетели; был тогда с игуменом Иоасаф, архимандрит каменский, Сергий Колычев, ты, Никодим, ты, Антоний, а иных не упомню. И в долгой беседе я, грешный, открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабыми словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И тогда я услышал об этой Божественной жизни, сразу же возрадовались мое скверное сердце с окаянной душою, ибо я нашел узду помощи Божьей для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься в благоприятное время и здоровым, совершу это не в каком-либо ином месте, а только в этой пречестной обители пречистой Богородицы, созданной чудотворцем Кириллом. И когда вы молились, я, окаянный, склонил свою скверную голову и припал к честным стопам тогдашнего игумена, вашего и моего, прося на то благословения. Он же возложил на меня руку и благословил меня на ту жизнь, о которой я упоминал, как и всякого человека, пришедшего постричься.

И мнѣ мнится, окаянному, яко исполу есмь чернецъ; аще и не отложихъ всякого мирскаго мятежа, но уже рукоположение благословения ангельскаго образа на себѣ ношу. И видѣхъ во пристанищи спасения многи корабли душевныя лютѣ обуреваеми треволнением, сего ради не могохъ терпѣти, малодушьствовахъ и о своей души поболѣхъ, яко сый уже вашъ, да не пристанище спасения испразнится, сице дерзнухъ глаголати.

И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец; хоть и не совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе рукоположение и благословение монашеского образа. И, видя в пристанище спасения многие корабли душевные, обуреваемые жестоким смятением, не мог поэтому терпеть, отчаялся и о своей душе обеспокоился (ибо я уже ваш), и чтобы пристанище спасения не погибло, дерзнул сказать это.

И вы Бога ради, господия мои и отцы, простите мене грешнаго за дерзость доселе моего к вамъ суесловия. (...)

И вы, мои господа и отцы, ради Бога, простите меня, грешного, за дерзость моих суетных слов. <...>

Первое, господие мои и отцы, по Божии милости и пречистыя его матере молитвами, и великаго чюдотворца Кирила молитвами имате уставъ великаго сего отца, даже и доселе в васъ дѣйствуется. Сего имуще о немъ стойте, мужайтеся, утвержайтеся и не паки подъ игомъ работѣ держитеся. (...)

Прежде всего, господа мои и отцы, вы по Божьей милости и молитвами его пречистой матери и великого чудотворца Кирилла имеете у себя устав этого великого отца, действующий у вас до сих пор. Имея такой устав, мужайтесь и держитесь его, но не как рабского ярма. <...>

И вы, господие и отцы, стойте мужественѣ за чюдотворцево предание и не ослабляйте, какъ васъ Богъ и Пречистая и чюдотворецъ просвѣтитъ, якоже писано есть: «Свѣтъ инокомъ — ангели и свѣтъ миряномъ — инокы». И аще свѣтъ тма, а мы, окаяннии, тма суще, кольми помрачимся! Помните, господие мои и отцы святии, Маккавѣи за едино свиное мясо, равно еже за Христа, с мученикы почтошася; и како рече Елеазару мучитель, и на се сошедшу, да не ястъ свиная мяса, но токмо в руку прииметъ, и рекутъ людемъ, яко Елеазаръ мяса ястъ. Доблественный же сей рече сице: «Осмьдесятъ лѣтъ имать Елеазаръ и нѣсмь соблазнилъ люди Божия, и нынѣ, старъ сый, како соблазнъ буду Израилю». И тако скончася. И божественный Златаустъ[6] пострада за обидящихъ и царицу возгражая от лихоимания. He бо исперва виноградъ и вдовица вина бысть толику злу, и чюдному сему отцу изгнание и труды и нужную от повлачения смерть. Сие бо о виноградѣ от невѣждь глаголется, аще же кто житие его прочтетъ, извѣстно увѣсть, яко за многихъ Златаустъ сие пострада, а не за единъ виноградъ. И виноградъ же сий не просто, якоже глаголютъ, но бысть нѣкто мужъ во Царѣграде, болярьска сана сый, и оглаголанъ бысть царице, яко поношаетъ ей о лихоимании, она же гнѣвомъ обията бывши заточи его и с чады в Селунь. Оному же и великаго Златауста моляще помощи ему; оному же царицы не воспретившу, но попустивши сему тако быти, и тамо ему в заточении и кончавшуся. Царица же гнѣвомъ неутолима сущи и, еже на прекормление убозѣй сей остави виноградъ, восхотѣ злохитръствомъ отняти. И аще святий о малыхъ сихъ вещехъ сице страдаху, кольми паче, господие мои и отцы, вамъ подобаетъ о чюдотворцовѣ предании пострадати. Якоже апостоли Христу сраспинаеми и соумеръшвляеми и совоскрешаеми будутъ, тако и вамъ подобаетъ усердно послѣдствовати великому чюдотворцу Кирилу и предание его крѣпко держати и о истиннѣ подвизатися крѣпцѣ и не быти бѣгуномъ, пометати щитъ и иная, но вся оружия Божия восприимѣте и не предавайте чюдотворцова предания никтоже от васъ, яко Июда Христа сребра ради, тако и нынѣ страстолюбия ради. Есть бо в васъ Анна и Каияфа — Шереметевъ и Хабаровъ,[7] и есть Пилатъ — Варламъ Сабакинъ,[8] понеже от царския власти посланъ, и есть Христосъ распинаемъ — чюдотворцово предание преобидимо. Бога ради, отцы святии, мало в чемъ ослабу попустите, то и велико будет.

И вы, господа и отцы, стойте мужественно за заветы чудотворца и не уступайте в том, в чем вас просвещает Бог, пречистая Богородица и чудотворец, ибо сказано, что «свет инокам — ангелы и свет мирянам — иноки». И если уж свет станет тьмой, то в какой же мрак впадем мы — темные и окаянные! Помните, господа мои и святые отцы, что Маккавеи только из-за того, что не едят свиного мяса, почитаются наравне с мучениками за Христа; вспомните, как Елеазару сказал мучитель, чтобы он не ел свиное мясо, а только взял его в руку, чтобы можно было сказать людям, что Елеазар ест мясо. Доблестный же так на это ответил: «Восемьдесят лет Елеазару, а ни разу он не соблазнил людей Божьих. Как же ныне, будучи стариком, буду соблазном народу Израиля?» И так погиб. И божественный Златоуст пострадал от обидчиков, предостерегая царицу от лихоимства. Ибо не виноградник и не вдова были первой причиной этого зла, изгнания чудотворца, мук его и его тяжкой смерти вследствие изгнания. Это невежды рассказывают, что он пострадал за виноградник, а тот, кто прочтет его житие, узнает, что Златоуст пострадал за многих, а не только за виноградник. И с виноградником этим дело было не так просто, как рассказывают, но был в Царьграде некий муж в боярском сане, и про него наклеветали царице, что он поносит ее за лихоимство, она же, объятая гневом, заточила его вместе с детьми в Селунь. Тогда он попросил великого Златоуста помочь ему; но тот не уговорил царицу, и все осталось, как было, там этот человек и скончался в заточении. Но царица, неутолимая в своем гневе, захотела убогий виноградник, который он оставил своей убогой семье для прокормления, хитростью отнять. И если святые из-за столь малых вещей принимали такие страдания, сколь же сильнее, мои господа и отцы, следует вам пострадать ради заветов чудотворца. Так же как апостолы Христовы шли за ним на распятие и умерщвление и вместе с ним воскреснут, так и вам подобает усердно следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, но возьмитесь за оружие Божье, и да никто из вас не предаст заветов чудотворца, подобно Иуде, за серебро или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей. Ибо есть и у вас Анна и Кайафа — Шереметев и Хабаров, и есть Пилат — Варлаам Собакин, ибо он послан от царской власти, и есть Христос распинаемый — поруганные заветы чудотворца. Ради Бога, святые отцы, ведь если вы в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.

Воспомяните, святии отцы, великаго святителя и епископа Василия Амасийскаго,[9] еже писа к нѣкоему мниху, и тамо прочтите, и каково то ваше иноческое пополъзновение или ослабление умиления и плача достойно, и какова радость и подсмияние врагомъ, и какова скорбь и плачь вѣрнымъ! Тамо писано есть ко оному мниху сице, еже и к вамъ прилично, ко овѣмъ убо яко от великия высоты мирскаго пристрастия богатьства ко иноческому житию пришедшимъ, ко овѣмъ же яко во иночестемъ житии воспитавшимся. (...)

Вспомните, святые отцы, что писал к некоему монаху великий святитель и епископ Василий Амасийский, и прочтите там, какого плача и огорчения достойны проступки ваших иноков и послабления им, какую радость и веселье они доставляют врагам и какой плач и скорбь верным! То, что там написано некоему монаху, относится и к вам, и ко всем, которые ушли от великой высоты мирских страстей и богатства в иноческую жизнь, и ко всем, которые воспитались в иночестве. <...>

Видите ли, каково послабление иноческому житию плача и скорби достойно? И по тому вашему ослаблению, ино то Шереметева для и Хабарова для такова у вас слабость учинилася и чюдотворцову преданию преступление. И только намъ благоволитъ Богъ у васъ пострищися, ино то всему царьскому двору у васъ быти, а монастыря уже и не будет. Ино почти в черьнцы, и какъ молвити «отрицаюся мира и вся, яже суть в мирѣ», а миръ весь в очех? И како на мѣстѣ семъ святемъ съ братиею скорби терпѣти и всякия напасти приключьшыяся, и в повиновении быти игумену и всей братии в послушание и в любве, якоже во обѣщании иноческомъ стоитъ? А Шереметеву какъ назвати братиею — ано у него и десятой холопъ, которой у него в кѣлии живетъ, ѣстъ лутче братии, которыя в трапезѣ ядятъ. И велицыи свѣтилницы Сергие, и Кирилъ, и Варламъ, Димитрей и Пафнотей[10] и мнози преподобнии в Рустей земли уставили уставы иноческому житию крѣпостныя, якоже подобаетъ спастися. А бояре к вамъ пришедъ свои любострастныя уставы ввели: ино то не они у васъ постриглися, вы у нихъ постриглися, не вы имъ учители и законоположители, они вамъ учители и законоположители. Да Шереметева уставъ добръ — держите его, а Кириловъ уставъ не добръ — оставь его! Да сево дни тотъ бояринъ ту страсть введетъ, а иногды иной иную слабость введетъ, да помалу, помалу весь обиходъ монастырской крѣпостной испразнится и будутъ все обычаи мирския. Ведь по всѣмъ монастыремъ сперва начальники уставили крѣпкое житие, да опосле ихъ разорили любострастныя. И Кирило чюдотворецъ на Симонове[11] былъ, а после его Сергей, а законъ каковъ былъ — прочтите в житии чюдотворцове и тамо извѣстно увѣсте, да тотъ маленько слабостей ввелъ, а после его иныя побольши; да помалу, помалу и до сего, якоже и сами видите, на Симонове, кромѣ сокровенныхъ рабъ Божиихъ, точию одѣяниемъ иноцы, а мирская вся совершаются, якоже и у Чюда[12] быша среди царствующаго града пред нашима отчима — намъ и вамъ видимо. Быша архимандрити: Иона, Исакъ Собака, Михайло, Васиянъ Глазатой, Аврамей, — при всѣхъ сихъ яко единъ от убогихъ бысть монастырей. При Левкии же како сравнася всякимъ благочиниемъ с великими обители и духовнымъ жительствомъ мало чимъ отстоя. Смотрите же, слабость ли утверждаетъ или крѣпость?

Видите, как послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова совершили такое послабление и преступили заветы чудотворца. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет. Зачем тогда идти в монахи и к чему говорить «отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть», если мир весь в очах? Как в этом святом месте терпеть скорби и всякие напасти со всей братией и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как сказано в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который у него в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной. И великие светильники Сергий, и Кирилл, и Варлаам, и Дмитрий, и Пафнутий, и многие преподобные Русской земли установили крепкие уставы иноческой жизни, необходимые для спасения души. А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них постриглись, не вы им учители и законодатели, а они вам учители и законодатели. И если вам устав Шереметева хорош — держите его, а устав Кирилла плох — оставьте его! Сегодня тот боярин один порок введет, завтра другой иное послабление введет, да мало-помалу и весь крепкий монастырский уклад потеряет силу и пойдут мирские обычаи. Ведь во всех монастырях основатели сперва установили крепкие обычаи, а затем их уничтожили распутники. Чудотворец Кирилл был когда-то и в Симонове монастыре, а после него был там Сергий. Какие там были правила при чудотворце, узнаете, если прочтете его житие, а тот ввел уже некоторые послабления, а другие после него — еще больше; мало-помалу и дошло до того, что сейчас, как вы сами видите, в Симоновом монастыре все, кроме сокровенных рабов Господних, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирских, так же как в Чудовом монастыре, стоящем среди столицы перед нашими глазами, — у нас и у вас на виду. Были там архимандриты: Иона, Исак Собака, Михайло, Вассиан Глазатый, Авраамий, — при всех них был этот монастырь одним из самых убогих. А при Левкии он сравнялся всяким благочинием с великими обителями, мало в чем уступая им в чистоте монашеской жизни. Смотрите сами, что дает силу: послабление или твердость?

А во се надъ Воротыньскимъ церковь есть поставили[13] — ино надъ Воротыньскимъ церковь, а надъ чюдотворцомъ нѣтъ, Воротыньской в церкви, а чюдотворецъ за церквию! А на Страшномъ Спасовѣ судищи Воротыньской да Шереметевъ выше станутъ: потому Воротыньской церковию, а Шереметевъ закономъ, что ихъ Кирилова крѣпче. Слышахъ брата от васъ нѣкоего глаголюща, яко добрѣ се сотворила княгиня Воротыньскаго, азъ же глаголю, яко недобрѣ: по сему первое, яко гордыни есть и величания образъ, еже подобно царьстѣй власти церковию и гробницею и покровомъ почитатися. И не токмо души не пособь, но и пагуба, души бо пособие бываетъ от всякого смирения. Второе, и сие зазоръ немалъ, что мимо чюдотворца надъ нимъ церковь, а и единъ священникъ повсегда приношение приноситъ скуднѣе сие собора. Аще ли не повсегда — сего хужайше, якоже множайше насъ сами вѣсте. А и украшение церковное у васъ вмѣстѣ бы было, ино бы вамъ то прибылние было, а того бы роздоху прибылного не было, все бы было вмѣсте, и молитва совокупная. И мню и Богу бы приятнее было. Во се при нашихъ очехъ у Дионисия преподобнаго на Глушицахъ[14] и у великаго чюдотворца Александра на Свири[15] только бояре не стрыгутся и они Божиею благодатию процветаютъ постническими подвиги. Bo се у вас сперва Иасафу Умному дали оловяники в кѣлью, дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцомъ, да и поварня своя. Ведь дати воля царю — ино и псарю; дати слабость вельможе — ино и простому. He глаголи ми никтоже римлянина оного, велика суща в добродѣтелехъ и сице покоящася, и сие не обдержная бѣ, но смотрения вещь, и в пустыни бѣ и то сотворяше вкратцѣ и бес плища, и никогоже соблазни, яко же рече Господь во Еуангелии: «Нужно бо есть приити соблазномъ; горе же человѣку тому, имже соблазнъ приходитъ».[16] Ино бо есть единому жити и ино во общемъ житии.

А над гробом Воротынского поставили церковь — над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет, Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно, и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который крепче, чем Кириллов. Я слышал, как один брат из ваших говорил, что хорошо сделала княгиня Воротынская. А я скажу: нехорошо, во-первых, потому что это образец гордыни и высокомерия, ибо лишь царской власти следует воздавать честь церковью, гробницей и покровом. Это не только не спасение души, но и пагуба: спасение души бывает от всяческого смирения. А во-вторых, очень зазорно и то, что над ним церковь, а не над чудотворцем, которому служит всегда только один священник, а это меньше, чем собор. А если не всегда служит, то это совсем плохо; а остальное вы сами знаете лучше нас. А если бы у вас было церковное украшение общее, вам было бы прибыльнее и лишнего расхода не было бы — все было бы вместе и молитва общая. Думаю, и Богу это было бы приятнее. Вот ведь на наших глазах только в монастырях преподобного Дионисия в Глушицах и великого чудотворца Александра на Свири бояре не постригаются, и эти монастыри по Божьей благодати процветают монашескими подвигами. А у вас дали сперва Иосафу Умному оловянную посуду в келью, потом дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву — стол в келью, да и поварня своя. Дашь ведь волю царю — надо и псарю; дашь послабление вельможе — надо и простому. Не рассказывайте мне о том римлянине, который славился своими добродетелями и все-таки жил такой жизнью; то ведь не назначено было, а было по своей воле, и в пустыне было, недолго и без суеты, никого не соблазнило, ибо говорит Господь в Евангелии: «Трудно не поддаться соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Одно дело — жить одному, а другое дело — в общем житии.

Господие мои, отцы преподобнии, воспомяните вельможу оного, иже в Лѣствицы, Исидора глаголемаго Желѣзнаго, иже князь Александръский бѣ, и в каково смирение достиже. Такоже и вельможа Авенира царя индѣйскаго, иже на испытании бысть, и каково портище на немъ было, — ни куние, ни соболие. Та же и самъ Иоасафъ,[17] сего царя сынъ, како царство оставя и до тоя Синаридския пустыни пѣшьшествова, и ризы царьския премени власяницею и многия напасти претерпѣ, имже николи же обыкъ, и како божественнаго Варлама достиже, и како с нимъ поживе — царски ли или постнически? И кто бысть болий — царевъ ли сынъ или невѣдомый пустынникъ? И съ собою ли царевъ сынъ законъ принесе или по пустынникову закону поживе и после его? Множае насъ сами вѣсте. А много у него было и своихъ Шереметевыхъ. И Елизвой Ефиопъский[18] царь каково жестоко житие поживе? И Сава Сербъский како отца, и матерь, и братию, и род, и други вкупѣ же и царьство и с вельможами остави и крестъ Христовъ приятъ и каковы труды постничества показа? Таже и отец его Неманя, иже Симеонъ, и с материю его Мариею,[19] его для поучения, како оставя царство и багряница премениша ангельскимъ образомъ и кое утѣшение улучиша телесное, да небесную радость улучиша? Како же и великий князь Святоша,[20] преддержавый великое княжение Киевское, и пострижеся в Печерстемъ монастыри и пятьнадесятъ лѣтъ во вратарѣхъ бысть и всѣмъ работаше знающимъ его, имиже преже самъ владяше? И да толики срамоты Христа ради не отвержеся, яко и братиямъ его негодовати нань, своей державѣ того ради укоризну себѣ вменяху, но ниже сами, ниже нарѣчие инѣми к нему посылающе, не могоша его отвратити от таковаго начинания до дне преставления его. Но и по преставлении его, от стула древянаго, на немже седѣше у вратъ, бѣси прогоними бываху. Тако святии подвизахуся Христа ради, а у всѣхъ тѣхъ свои Шереметевы и Хабаровы были. А Игнатия блаженнаго патриарха Цариграда,[21] царева же сына бывша, егоже в заточении замучи Варда кесарь, обличения ради, подобно Крестителю, понеже бо той Варда живяше с сыновней женою, — гдѣ сего праведнаго положиши?

Господа мои, отцы преподобные! Вспомните вельможу, описанного в «Лествице», — Исидора, прозванного Железным, который был князем Александрийским, а какого смирения достиг. Вспомните также и вельможу царя индийского Авенира, который явился на испытание, и какое одеяние на нем было, — ни кунье, ни соболье. А Иоасаф, сын этого царя: как он, оставив царство, пешком пошел до Синаридской пустыни, сменил царские одежды на власяницу и претерпел много бедствий, о которых раньше и не знал, и как он достиг божественного Варлаама, и какой жизнью стал жить вместе с ним — царской или отшельнической? Кто же был более велик — царский сын или неведомый пустынник? Принес ли царский сын с собой свои обычаи или стал жить по обычаям пустынника даже и после его смерти? Вы сами знаете это гораздо лучше нас. А у него много было своих Шереметевых. А Елизвой, царь Эфиопский, какой суровой жизнью жил? А как Савва Сербский отца, и мать, и братьев, и родных, и друзей вместе со всем царством и с вельможами оставил и принял крест Христов и какие отшельнические подвиги совершил? А как отец его Неманя, он же Симеон, с матерью его Марией по его поучению оставили царство и сменили багряные одежды на одеяния ангельского чина и какое они обрели земное утешение и получили радость небесную? А как великий князь Святоша, владевший великим княжением Киевским, постригся в Печерском монастыре и пятнадцать лет был привратником и работал на всех, кто знал его и над кем он прежде сам властвовал? И не устыдился ради Христа такого унижения, из-за которого даже его братья вознегодовали на него. Они видели в этом унижение для своей державы, но ни сами, ни уговорами через других людей не могли отвратить его от этого дела до дня его кончины. И даже после его кончины к его деревянному стулу, на котором он сидел у ворот, бесы не могли подойти. Вот какие подвиги совершали эти святые во имя Христа, а ведь у всех них были свои Шереметевы и Хабаровы. А блаженный цареградский патриарх Игнатий, который тоже был сыном царя и был, подобно Иоанну Крестителю, замучен кесарем Вардой за обличение его преступлений, ибо Варда жил с женой своего сына, — с кем этого праведника сравнишь?

А коли жестоко в черньцехъ, ино было жити в боярехъ, да не стричися. Доселе, отцы святии, моего к вамъ безумнаго суесловия отвѣщание мала изрекохъ вам, понеже в Божественомъ Писании о всемъ о семъ сами множае насъ окаянныхъ вѣсте. И сия малая изрекохъ вамъ понеже вы мя понудисте. Годъ уже равенъ, какъ былъ игуменъ Никодимъ на Москвѣ, отдуху нѣть, таки Собакинъ да Шереметевъ! А я имъ отецъ ли духовный или начальникъ — какъ себѣ хотятъ, такъ живутъ, коли имъ спасение души своея не надобетъ. Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шепетания, и суесловия, чесо ради? Злобѣснаго ради пса Василья Собакина, иже не токмо не вѣдуще иноческаго жития, но ни видяща, яко есть чернецъ, не токмо инокъ,[22] еже есть велико. А сей и платья не знаетъ, не токмо жительства. Или бѣсова для сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова? Воистинну, отцы святии, нѣсть сии черньцы, но поругатели иноческому житию. Или не вѣсте Шереметева отца Василия?[23] Веть его бѣсомъ звали! И какъ постригся, да пришелъ к Троицы в Сергиевъ монастырь, да снялся с Курцовыми,[24] Асафъ, что былъ митрополитъ, тотъ с Коровиными. Да межь себя бранитца, да оттоле се имъ и почалося. И в каково простое житие достиже святая та обитель, всѣмъ, разумъ имущимъ видѣти, видимо.

А если в монахах жить тяжело, надо было жить в боярах, а не постригаться. Вот то немногое, что я смог написать вам по моему безумию суетными словами, отцы святые, ибо вы все это в Божественном Писании знаете гораздо лучше нас, окаянных. Да и это немногое я сказал вам потому, что вы меня к этому принудили. Вот уже год, как игумен Никодим был в Москве, а отдыха все нет: все Собакин и Шереметев! Что я им, отец духовный или начальник? Пусть как хотят, так и живут, если им спасение своей души не дорого! Но до каких пор будут длиться эти разговоры и смуты, суета и мятеж, распри и нашептывания и празднословие? И из-за чего? Из-за злобесного пса Василия Собакина, который не только не знает правил иноческой жизни, но не понимает даже, что такое чернец, а тем более инок, что еще выше, чем чернец. Он даже в одежде монашеской не разбирается, не только в образе жительства. Или из-за бесова сына Иоанна Шереметева? Или из-за дурака и упыря Хабарова? Поистине, святые отцы, это не чернецы, а оскорбители монашеского образа. Не знаете вы разве отца Шереметева — Василия? Ведь его бесом звали! Как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми, а Иоасаф, который был митрополитом, — с Коровиными. И начали они между собой браниться, тут все и началось. И в какое мирское житие впала эта святая обитель, видно всем, имеющим разум.

А дотоле у Троицы было крѣпко житие[25] и мы се видѣхомъ. И при нашемъ приѣздѣ потчиваютъ множество, а сами чювственны пребываютъ. A во едино время мы своима очима видели в нашь приѣздъ. Князь Иоаннъ былъ Кубенской у насъ дворецкой. Да у насъ кушание отошло приезжее, a всенощное благовѣстятъ. И онъ похотѣлъ тутъ поѣсти да испити — за жажду, а не за прохладъ. И старецъ Симанъ Шюбинъ и иныя с нимъ не от большихъ, а большия давно отошли по кѣлиамъ, и они ему о томъ какъ бы шютками молвили: «Князь Ивансу, поздо, уже благовѣстятъ». Да се сь сидячи у поставца с конца ѣсть, а они з другово конца отсылаютъ. Да хватился хлебнуть испити, ано и капельки не осталося, все отнесено на погребъ. Таково было у Троицы крѣпко, да то мирянину, а не черньцу! А и слышахъ от многихъ, яко и таковы старцы во святомъ томъ мѣсте обрѣталися: въ приѣзды бояръ нашихъ и велможъ ихъ подчиваху, а сами никакоже ни к чему касахуся, аще и вельможи ихъ нужаху не в подобно время, но аще и в подобно время, и тогда мало касахуся. В древняя же времена в томъ святомъ мѣсте сего дивнѣйше слышахъ. Нѣкогда пришедши преподобному Пафнутию чюдотворцу живоначальной Троици помолитися и к чюдотворцову Сергиеву гробу и ту сущей братии бесѣды ради духовной, бесѣдовавшимъ имъ и оному отоити хотящу, они же ради духовныя любви и за врата провожаху преподобнаго. И тако воспомянувше завѣтъ преподобнаго Сергия, яко за ворота не исходити, и вкупѣ и преподобнаго Пафнотия подвигше на молитву. И о семъ молитвовавше и тако разыдошася. И сея ради духовныя любви, тако святии отеческия заповѣди не презираху, а не телесныя ради страсти! Такова бысть крѣпость во святомъ томъ мѣсте древле. А нынѣ грѣхъ ради нашихъ хуже и Пѣсноши,[26] какъ дотудова Пѣсношь бывала.

А до этого в Троице было крепкое житие, и мы сами это видели. Во время нашего приезда они потчевали множество людей, а сами только присутствовали. Однажды мы увидели это собственными глазами. Дворецким тогда у нас был князь Иоанн Кубенский. У нас кончилась еда, взятая в дорогу, а там уже благовестили к всенощной. Он и захотел поесть и попить — из жажды, а не для удовольствия. А старец Симон Шубин и другие с ним, не из самых главных (главные давно разошлись по кельям), сказали ему, как бы шутя: «Сударь, князь Иван, поздно, уже благовестят». Сел он за еду — с одного конца стола ест, а они с другого конца отсылают. Захотел он попить, хватился хлебнуть, а уже ни капельки не осталось: все отнесено в погреб. Такие были крепкие порядки в Троице, — и ведь мирянину, не чернецу! А слышал я от многих, что были в этом святом месте и такие старцы, которые, когда приезжали наши бояре и вельможи, их потчевали, а сами ни к чему не прикасались, если вельможи их заставляли в неподобающее время, но даже в подобающее время, — и тогда едва прикасались. А про порядки, которые были в этом святом месте в древние времена, я слышал еще более удивительное: было это, когда в монастырь приходил преподобный чудотворец Пафнутий помолиться живоначальной Троице и гробу Сергия-чудотворца и вести духовную беседу с жившей там братией. Когда же он побеседовал и захотел уйти, они, из духовной любви к нему, проводили его за ворота. И тогда, вспомнив завет преподобного Сергия — не выходить за ворота, — все вместе, побудив и преподобного Пафнутия, стали молиться. И, помолившись об этом, затем разошлись. И даже ради такой духовной любви не пренебрегали святыми отеческими заповедями, а не то что ради чувственных удовольствий! Вот какие крепкие порядки были в этом святом месте в древние времена. Ныне же, за грехи наши, монастырь этот хуже Песношского, какой была Песношь в те времена.

А вся та слабость от начала учинилася от Василия от Шереметева подобно иконоборцомъ в Цариграде, царемъ Льву Исавру и сыну его Констянтину Гноетезному. Понеже Левъ точию сѣмена злочестия посѣя, Констянтинъ же всего царствующаго града во всякомъ благочестии помрачи. Тако и Васиянъ Шереметевъ у Троицы в Сергиеве монастырѣ, близ царствующаго града, постническое житие своимъ злокозньствомъ испроверже. Сице и сынъ его Иона тщится погубити послѣднее свѣтило, равно с солньцемъ сияющее, и душамъ совершенное пристанище спасения, в Кириловѣ монастырѣ, в самой пустыни, постническое житие искоренити. А и в миру тотъ Шереметевъ с Висковатымъ первыя не почели за кресты ходити.[27] И на то смотря всѣ не почали ходити. A дотудова все православное христианьство и зъ женами и со младенцы за кресты ходили и не торговали того дни, опричь съестного, ничѣмъ, а хто учнетъ торговати, и на томъ имали заповѣди. A то все благочестие погибло от Шереметевыхъ. Таковы тѣ Шереметевы! И намъ видится, что и в Кириловѣ по тому же хотятъ благочестие потребити. А будетъ хто речетъ, что мы на Шереметевыхъ гнѣвомъ то чинимъ или Собакиныхъ для, ино свидѣтель Богъ и пречистая Богородица, и чюдотворецъ Кирилъ, что монастырьскаго для чину и слабости для говорю.

А все это послабление начало твориться из-за Василия Шереметева, подобно тому как в Царьграде все зло началось от царей-иконоборцев Льва Исавра и его сына Константина Гноетезного. Ибо Лев только посеял семена злочестия, Константин же обратил царствующий град от благочестия к мраку. Так и Вассиан Шереметев в Троице-Сергиеве монастыре, близ царствующего града, своими кознями разрушил отшельническую жизнь. Так же и сын его Иона стремится погубить последнее светило, сияющее, как солнце, и уничтожить спасительное пристанище для душ, в Кирилловом монастыре, в самом уединенном месте, уничтожить отшельническую жизнь. Ведь этот Шереметев, когда он еще был в миру, вместе с Висковатым первыми не стали ходить с крестным ходом. А глядя на это, и все перестали ходить. А до этого все православные христиане, и с женами, и с младенцами, участвовали в крестном ходе и не торговали в те дни ничем, кроме съестного. А кто попробует торговать, с тех взымали пеню. И такое благочестие погибло из-за Шереметевых. Вот каковы Шереметевы! Кажется нам, что они и в Кирилловом монастыре таким же образом хотят истребить благочестие. А если кто заподозрит нас в ненависти к Шереметевым или в пристрастии к Собакиным, то свидетель Бог, и пречистая Богородица, и чудотворец Кирилл, что я говорю это ради монастырского порядка и искоренения послаблений.

Слышалъ есми у васъ же в Кириловѣ свѣчи не по уставу были по рукамъ братии на празникъ — ини и тутъ служебника смиряли. А Асафъ митрополитъ не могъ уговорити Алексия Айгустова, чтобы поваровъ прибавити передъ чюдотворцовымъ, какъ при чюдотворце было немного, да не могли на то привести. Да и иныхъ много вещей крѣпостныхъ и у васъ в монастырѣ творилося и за малые вещи прежние старцы стояли и говорили. А коли мы первое были в Кириловѣ въ юности,[28] и мы поизпоздали ужинати, занеже у васъ в Кириловѣ в лѣтнюю пору не знати дня с ночию, а иное мы юностнымъ обычаемъ. А в тѣ поры подкеларникъ былъ у васъ Исайя Немой. Ино хто у насъ у ѣствы сидѣлъ, и попытали стерьлядей, а Исайи в тѣ поры не было, былъ у себя в кѣлии, и они едва его с нужею привели и почалъ ему говорити, хто у насъ в тѣ поры у ѣствы сидѣлъ, о стерлядѣхъ и о иной рыбѣ. И онъ отвѣчалъ такъ: «О томъ, осу, мнѣ приказу не было, a о чомъ мнѣ былъ приказъ и язъ то и приготовилъ, а нынѣ ночь, взяти нѣгде. Государя боюся, а Бога надобе больши того боятися». Етакова у васъ и тогда была крѣпость, по пророку глаголющему: «Правдою и предъ цари не стыдяхся».[29] О истиннѣ сия есть праведно противу царей вѣщати, а не инако. А нынѣ у васъ Шереметевъ сидитъ в кѣлии что царь, а Хабаровъ к нему приходитъ, да и иныя черньцы, да едятъ, да пиютъ, что в миру. А Шереметевъ нивѣсти съ свадьбы, нивести с родинъ розсылаетъ по кѣлиямъ пастилы, ковришки и иныя пряныя составныя овощи, а за монастыремъ дворъ, а на немъ запасы годовыя всякия. А вы ему молчите о таковомъ великомъ пагубномъ монастырьскомъ бесчинии. Оставихъ глаголати, повѣрю вашимъ душамъ! А инии глаголютъ, будто де вино горячее потихоньку в кѣлию к Шереметеву приносили, ано по монастыремъ и фряские вина зазоръ, не токмо что горячие. Ино то ли путь спасения, то ли иноческое пребывание? Али было нѣчимъ вамъ Шереметева кормити, что у него особныя годовыя запасы были? Милыя мои, доселе многия страны Кириловъ препитывалъ и в гладныя времена, а нынѣ и самѣхъ васъ в хлѣбное время толико бы не Шереметевъ перекормилъ, и вамъ бы всѣмъ з голоду перемерети. Пригоже ли такъ Кирилову быти, какъ Иасафъ митрополитъ у Троицы с крылошаны пировалъ или какъ Мисайло Сукинъ в Никитцкомъ и по инымъ мѣстомъ, якоже вельможа нѣкий жилъ, и какъ Иона Мотякинъ и инии мнози таковы же, которыя не любятъ на собѣ начала монастырскаго держати, живутъ? А Иона Шереметевъ таково же хочетъ без начала жити, какъ и отецъ его без начала былъ. И отцу его еще слово, что неволею от бѣды постригся. Да и тутъ Лѣствичникъ написалъ: «Видѣхъ азъ неволею постригъшихся, и паче вольныхъ исправившихся». Да то от невольныхъ! А Иону ведь Шереметева нехто в зашеекъ билъ, про что такъ безчиньствуетъ?

Слышал я, что у вас в Кириллове монастыре на праздник были розданы братии свечи не по правилам, — они и тут чин службы подчинили. А прежде даже Иоасаф-митрополит не мог уговорить Алексия Айгустова, чтобы тот прибавил нескольких поваров к тому небольшому числу, которое было при чудотворце, даже это не мог установить. Немало и других было в монастыре строгостей, и прежние старцы твердо стояли и настаивали даже на мелочах. А когда мы в юности впервые были в Кирилловом монастыре, как-то опоздали однажды ужинать из-за того, что у вас в Кириллове в летнюю пору не отличить дня от ночи, а также по юношеским привычкам. А в то время помощником келаря был у вас тогда Исайя Немой. И вот кто-то из тех, кто был приставлен к нашему столу, попросил стерлядей, а Исайи в то время не было — был он у себя в келье, и они с трудом его привели, и тот, кто был приставлен к нашему столу, спросил его о стерлядях или иной рыбе. А он так ответил: «Об этом, о судари, мне не было приказа; что мне приказали, то я вам и приготовил, а сейчас ночь, взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться». Вот какие у вас тогда были крепкие порядки: «правду говорить и перед царями не стыдиться», как сказал пророк. Ради истины праведно и царям возражать, но не ради чего-либо иного. А ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков. Больше и говорить не буду: поверю вашим душам! А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку Шереметеву в келью приносили, — так ведь в монастырях зазорно и фряжские вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли иноческая жизнь? Неужели вам нечем было кормить Шереметева, что ему пришлось завести особые годовые запасы? Милые мои! До сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена, а теперь, в самое урожайное время, если бы вас Шереметев не прокормил, вы бы все с голоду перемерли. Хорошо ли, чтобы в Кирилловом монастыре завелись такие порядки, которые заводил митрополит Иоасаф, пировавший в Троицком монастыре с клирошанами, или Мисаил Сукин, живший в Никитском и других монастырях, как вельможа, и как Иона Мотякин и другие многие, не желающие соблюдать монастырские порядки, живут? А Иона Шереметев хочет жить, не подчиняясь правилам, так же как отец его жил. Про отца его хоть можно было сказать, что он неволей, с горя постригся. Да и о таких Лествичник писал: «Видел я насильственно постриженных, которые стали праведнее вольных». Так те ведь невольные! А ведь Иону Шереметева никто взашей не толкал: чего же он бесчинствует?

И будетъ такия чины пригоже у васъ, то вы вѣдаете, Богъ свидѣтель, монастырьскаго для безчиния говорилъ. А што на Шереметевыхъ гнѣвъ держати, ино ведь есть его братия в миру, и мнѣ есть надъ кѣмъ опала своя положити, а надъ черньцомъ что опалитися или поругатися. А буде хто молвитъ, что про Собакиныхъ, и мнѣ про Собакиныхъ нѣ про что кручинится. Варламовы племянники[30] хотѣли были меня и з дѣтьми чародѣйствомъ извести, и Богъ меня от нихъ укрылъ: ихъ злодѣйство объявилося и по тому и сталося. И мнѣ про своихъ душегубцовъ нѣ про што мстить. Одно было ми досадно, что есте моего слова не подержали. Собакинъ приѣхалъ с моимъ словомъ, и вы его не поберегли, да еще моимъ имянемъ и поносили, чему судъ Божий произшелъ быти. Ано было пригоже нашего для слова и насъ для его дурость и покрыти, да вкратцѣ учинити. А Шереметевъ о себѣ приѣхалъ, и вы того чтете и бережете. Ино уже не Сабакину ровно, моего слова больши Шереметев; Собакинъ моего для слова погибъ, а Шереметевъ о себѣ воскресъ. Про что Шереметева для годъ равенъ мятежь чинити, да токою великою обителию волновати? Другой на васъ Селивестръ наскочилъ,[31] а однако его семьи. И што было про Собакина для моего слова на Шереметевыхъ мнѣ гнѣвно, ино то въ миру отдано. А нынѣ воистинну монастырьскаго для безчиния говорилъ. А не было бы страсти, ино было и Собакину с Шереметевымъ нѣ про што бранитися. Слышахъ нѣ от коего брата вашея же обители безумныя глаголы глаголюща, яко Шереметеву с Собакинымъ давная мирская вражда есть. Ино то ли путь спасения и ваше учительство, что пострижениемъ прежния вражды не разрушити? Какоже отрещися мира и вся, яже суть в мирѣ, и со отъятиемъ власъ и долу влекущая мудрования соотрѣзати, апостолу же повелѣвшу «во обновлении живота шествовати»[32]? По Господню же словеси: «Оставите любострастныхъ мертвыхъ погребсти любострастия, яко же своя мертвеца. Вы же шедше возвѣщайте царствие Божие».[33]

Но если, может быть, такие поступки у вас считаются приличными, то дело ваше: Бог свидетель, я пишу это только, беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Гнев на Шереметевых тут ни при чем: у него ведь имеются братья в миру, и мне есть на кого положить опалу. Зачем же надругаться над монахом и возлагать на него опалу! А если кто скажет, что я ради Собакиных, так мне из-за Собакиных нечего беспокоиться. Варлаамовы племянники хотели меня с детьми чародейством извести, а Бог меня от них спас: их злодейство раскрылось, и из-за этого все и произошло. Мне за своих душегубцев мстить незачем. Одно только было мне досадно, что вы моего слова не послушались. Собакин приехал с моим поручением, а вы его не уважили, да еще и поносили его моим именем, что и рассудилось судом Божиим. А следовало бы ради моего слова и ради нас пренебречь его дуростью и решить это дело побыстрее. А Шереметев приехал сам по себе, и вы потому его чтите и бережете. Это — не то что Собакин; Шереметев дороже моего слова; Собакин приехал с моим словом и погиб, а Шереметев — сам по себе, и воскрес. Но стоит ли ради Шереметева целый год устраивать мятеж и волновать такую великую обитель? Другой Сильвестр на вас наскочил: а, однако, вы одной с ним породы. Но если я гневался на Шереметевых за Собакина и за пренебрежение к моему слову, то за все это я воздал им еще в миру. Ныне же поистине я писал, беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Не было бы у вас в обители тех пороков, не пришлось бы и Собакину с Шереметевым браниться. Слышал я, как кто-то из братьев вашей обители говорил нелепые слова, что у Шереметева с Собакиным давняя мирская вражда. Так какой же это путь спасения и чего стоит ваше учительство, если и пострижение прежней вражды не разрушает? Так вы отрекаетесь от мира и от всего мирского и, отрезая волоса, отрезаете и унижающие суетные мысли, так вы следуете повелению апостола: «жить обновленной жизнью»? По Господню же слову: «Оставьте порочным мертвецам погребать свои пороки, как и своих мертвецов. Вы же, шествуя, возвещайте царство Божие».

И только пострижениемъ вражды мирския не разрушити, ино то и царства, и боярьства, и славы некоея мирския отложити, но кто былъ великъ в бѣльцѣхъ, тотъ и в черньцехъ. Ино то по тому же быти в царствии небесномъ: кто здѣсе богатъ и великъ, тотъ и тамъ богатъ и великъ будетъ? Ино то Махметова прелесть и какъ онъ говорилъ, у кого здѣсе богатьства много, тотъ и тамъ будетъ богатъ, кто здѣсе великъ и честенъ, тотъ и тамо, и ина много блядословилъ. Ино то ли путь спасения, что в черньцехъ бояринъ бояръства не състрижетъ, а холопъ холопъства не избудетъ? Да како апостолово слово: «Нѣсть еллинъ и скифъ, рабъ и свободъ, вси едино есте о Христѣ»?[34] Да како едино, коли бояринъ по старому бояринъ, а холопъ по старому холопъ? А Павелъ како Анисима Филимону братомъ нарече, его существенаго раба?[35] А вы и чюжихь холопей къ бояромъ не ровняете. А в здѣшнихъ монастырехъ равеньство и по се время держалося — холопемъ и бояромъ, и мужикомъ торговым. И у Троицы при отцѣ нашемъ келарь былъ Нифонтъ, Ряполовскаго холопъ, да з Бѣльскимъ з блюда едалъ, а на правомъ крылосе Лопотало да Варламъ невѣсти кто, а княжь Александровъ сынъ Васильевича Оболеньскаго Варламъ на лѣвомъ. Ино смотри же того, коли былъ путь спасения, холопъ з Бѣльскимъ ровенъ, а князя доброва сынъ с страдники сверстанъ. А и передъ нашима очима Игнатей Курачевъ, белозерецъ, на правомъ крылосе, а Федоритъ Ступишинъ на лѣвомъ, да ничимъ былъ от крылошанъ не отлученъ. Да и инде много того было и доселе. А в Правилехъ великаго Василия написано есть: «Аще чернецъ хвалится при людехъ, яко добра роду есмь, и родъ имый, да постится 8 дней, а поклоновъ по 80 на день». А нынѣ то и слово: «Тотъ великъ, а тотъ того больши», — ино то и братьства нѣтъ. Ведь коли ровно, ино то и братьство, а коли не ровно, которому братьству быти, ино то иноческаго жития нѣтъ! А нынѣ бояре по всѣмъ монастыремъ то испразнили своимъ любострастиемъ. Да и еще реку и сего страшнѣе: како рыболовъ Петръ и поселянинъ Богословъ и станутъ судити богоотцу Давиду, о немже рече Богъ, яко «обрѣтохъ мужа по сердцу Моему», и славному царю Соломону, иже Господь глагола, яко «под солнцемъ нѣсть такова украшена всякимъ царьскимъ украшениемъ и славою», и великому святому царю Констянтину, и своимъ мучителемъ, и всѣмъ сильнымъ царемъ, обладавшимъ вселенною? Дванадесять убогихъ учнуть судити всѣмъ тѣмъ. Да и еще и сего страшнѣйше: рождьшая без сѣмени Христа Бога нашего и в рожденыхъ женами болий Креститель Христовъ, тѣ учнутъ предстояти, а рыболови учнутъ на 12 престолу седѣти и судити всей вселеннѣй. А Кирила вамъ своего тогды какъ с Шереметевымъ поставити — которого выше? Шереметевъ постригся из боярства, а Кирило и в приказе у государя не былъ![36] Видите ли куда васъ слабость завела? По апостолу Павлу: «He льститеся, тлятъ бо обычая благи бесѣды злыя».[37] He глаголи никтоже студныя сия глаголы, яко «только намъ з бояры не знатся — ино монастырь без даяния оскудѣетъ». Сергей, и Кирилъ, и Варламъ, и Димитрий, и ини святии мнози не гонялися за бояры, да бояре за ними гонялися, и обители ихъ распространилися: благочестиемъ монастыри стоятъ и неоскудны бываютъ. У Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскудѣлъ: ни пострижется нихто и не дастъ нихто ничего. А на Сторожѣхъ[38] до чего допили? Тово и затворити монастыря нѣкому, по трапезѣ трава ростетъ. А и мы видали братии до осмидесятъ бывало, а крылошанъ по одиннацати на крылосѣ было: благочестия ради болми монастыри распространяются, а не слабости ради. (...)

И если уж пострижение не разрушает мирской вражды, тогда, видно, и царство, и боярство, и любая мирская слава сохранятся в монашестве, и кто был велик в бельцах, будет велик и в чернецах. Тогда уж и в царствии небесном так же будет: кто здесь богат и могуществен, будет и там богат и могуществен? Так ведь это лживое учение Магомета, который говорил: у кого здесь богатства много, тот и там будет богат, кто здесь в силе и славе, тот и там будет. Он и другое многое лгал. Это ли путь спасения, если в монастыре боярин не сострижет боярства, а холоп не освободится от холопства? Как же будет с апостольским словом: «Нет ни эллина, ни скифа, ни раба, ни свободного, все едины во Христе»? Как же они едины, если боярин — по-старому боярин, а холоп — по-старому холоп? А как апостол Павел называл Анисима, бывшего раба Филимона, его братом? А вы и чужих холопов к боярам не приравниваете. А в здешних монастырях до последнего времени держалось равенство между холопами, боярами и торговыми мужиками. В Троице при нашем отце келарем был Нифонт, холоп Ряполовского, а с Бельским с одного блюда ел. На правом клиросе стояли Лопотало и Варлаам, невесть кто такие, а Варлаам, сын князя Александра Васильевича Оболенского, — на левом. Видите: когда был настоящий путь спасения, холоп был равен Бельскому, а сын знатного князя делал одно дело с работниками. Да и при нас на правом клиросе был Игнатий Курачев, белозерец, а на левом — Федорит Ступишин, и он ничем не отличался от других клирошан. Да и много других таких случаев было до сих пор. А в Правилах великого Василия написано: «Если чернец хвалится при других благородством происхождения, то пусть за это постится 8дней и совершает 80поклонов в день». А ныне то и слово: «Тот знатен, а тот еще выше», — тут и братства нет. Ведь когда все равны, тут и братство, а коли не равны, то какое же тут братство и иноческое житие! А ныне бояре разрушили порядок во всех монастырях своими пороками. Скажу еще более страшное: как рыболов Петр и поселянин Иоанн Богослов будут судить богоотца Давида, о котором Бог сказал: «обрел мужа по сердцу моему», и славного царя Соломона, о котором Господь сказал, что «нет под солнцем человека, украшенного такими царственными достоинствами и славой», и великого царя Константина, и своих мучителей, и всех сильных царей, господствовавших над вселенной? Двенадцать скромных людей будут их судить. Да еще того страшнее: родившая без греха Господа нашего Христа и первый среди людей человек, Креститель Христов, — те будут стоять, а рыболовы будут сидеть на 12-ти престолах и судить всю вселенную. А вам как своего Кирилла поставить рядом с Шереметевым, — кто из них выше? Шереметев постригся из бояр, а Кирилл даже приказным дьяком не был! Видите, куда завели вас послабления? Как сказал апостол Павел: «Не впадайте во зло, ибо злые слова растлевают благие обычаи». И пусть никто не говорит мне эти постыдные слова: «Если нам с боярами не знаться, монастырь без даяний оскудеет». Сергий, и Кирилл, и Варлаам, и Дмитрий, и другие многие святые не гонялись за боярами, но бояре за ними гонялись, и обители их расширялись: благочестием монастыри поддерживаются и не оскудевают. Иссякло в Троице-Сергиевом монастыре благочестие — и монастырь оскудел: никто у них не постригается и никто им ничего не дает. А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет. А мы видели, как у них было больше восьмидесяти человек братии и по одиннадцать человек на клиросе: монастыри разрастаются благодаря благочестивой жизни, а не из-за послаблений. <...>

Сия убо написахомъ мало от многа. Аще хощете высочайши сего вѣдѣти, и вы сами больши насъ вѣсте, и много въ Божественомъ Писании семъ обрящете. И будетъ помните то, что язъ Варлама из монастыря взялъ, ево жалуючи, а на васъ кручиняся, ино Богъ свидѣтель, никако же иного ничего для, развее того для велѣли есмя ему быти у себя — какъ пришла волна та, a вы к намъ немного извѣстили, и мы Варлама приказали про его безчиние посмирити по монастырскому чину. А племянники его намъ сказывали, что ему от васъ для Шереметева утѣснение велико. А еще Собакиныхъ пред нами и тогды измѣны не было. И мы жалуючи ихъ, велѣли есмя Варламу у себя быти, а хотѣли есмя его распросити, за что у нихъ вражда учинилася, да и понаказати его хотѣли, чтобы в терпѣнии былъ, что будетъ ему от васъ скорбно, занеже инокомъ подобаетъ скорбьми и терпѣниемъ спастися. И зиму сь по него потому не послали, что намъ походъ учинился в Немецкую землю.[39] И какъ мы ис походу пришли, и по него послали, и его розпрашивали, и онъ заговорилъ вздорную — на васъ доводити учалъ, что будто вы про нас негоряздо говорите со укоризною. И язъ на то плюнулъ и его бранилъ. И онъ уродъствуетъ, a сказывается правъ. И язъ спрашивалъ о его жительствѣ, и онъ заговорилъ невѣсть что, не токмо что не знаючи иноческаго жития или платия, и того не вѣдаетъ, что на семъ свѣте есть черньцы, да хочетъ жити и чести себѣ по тому же какъ в миру. И мы видя его сотониньское разжение любострастное, по его неистовому любострастию, в любострастное житие и отпустили жити. A то самъ за свою душю отвещаетъ, коли не ищетъ своей души спасения. А к вамъ есмя его не послали воистинну по тому не хотя себя кручинити, а васъ волновати. А ему добрѣ хотѣлося к вамъ. А онъ, мужикъ очюнной, вретъ и самъ себе не вѣдаетъ что. А и вы не гораздо доспѣли, его прислали кабы ис тюрмы, да старца соборново кабы приставъ у него. А онъ пришелъ кабы нѣкоторой государь. А вы с нимъ прислали к намъ поминъки, да еще ножи, кабы не хотя намъ здоровья.[40] Что с такою враждою сотонинъскою поминъки к нам посылати? Ано было его отпустити, а с нимъ отпустити молодыхъ черньцовъ, а поминъковъ было в томъ кручинномъ дѣле непригоже посылати. А ведь соборной онъ старецъ ни прибавилъ, ни убавилъ ничево, его не умѣлъ уняти; что захотѣлъ, то вралъ, а мы чего захотѣли, того слушали, — соборной старецъ не испортилъ, ни починилъ ничего. А Варламу есмя не повѣрили ни в чемъ.

Это — лишь малое из многого. Если же хотите еще больше узнать, хотя вы сами знаете все лучше нас, можете многое найти в Божественных Писаниях. А если вы напомните, что я забрал Варлаама из монастыря, обнаружив этим милость к нему и кручинясь на вас, то Бог свидетель — не для чего другого мы сделали это, а только потому велели ему быть у себя, что, когда возникло это волнение и вы сообщили об этом нам, мы приказали наказать Варлаама за его бесчинство по монастырским правилам. Племянники же его нам говорили, что вы его притесняли ради Шереметева. А Собакины тогда еще не совершили измены против нас. И мы из милости к ним велели Варлааму явиться к нам и хотели его расспросить, из-за чего у них возникла вражда? И приказать ему хотели, чтобы он сохранял терпение, если вы будете его притеснять, ибо притеснения и терпение помогают душевному спасению иноков. Но в ту зиму мы за ним потому не послали, что были заняты походом в Немецкую землю. Когда же мы вернулись из похода, то послали за ним, расспрашивали его, и он стал говорить вздор — доносить на вас, что будто вы говорите о нас неподобающие слова с укоризной. А я на это плюнул и выругал его. Но он продолжал говорить нелепости, настаивая, что говорит правду. Затем я расспрашивал его о жизни в монастыре, и он стал говорить невесть что, и оказалось, что он не только не знает иноческой жизни и одежды, но вообще не понимает, что такое чернецы, и хочет такой же жизни и чести, как в миру. И, видя его сатанинский суетный пыл, по его неистовой суетности, мы его и отпустили жить суетной жизнью. Пусть сам отвечает за свою душу, если не ищет спасения своей души. А к вам его поистине потому не послали, что не хотели огорчать себя и волновать вас. Он же очень хотел к вам. А он — настоящий мужик, врет, сам не зная что. А и вы нехорошо поступили, что прислали его как бы из тюрьмы, а старец соборный при нем словно пристав. А он явился, как государь какой-то. И вы еще прислали с ним к нам подарки, да к тому же ножи, как будто вы хотите нам вреда. Как же можно посылать подарки с такой сатанинской враждебностью? Вам следовало его отпустить и отправить с ним молодых монахов, а посылать подарки при таком нехорошем деле неприлично. Все равно соборный старец ничего не мог ни прибавить, ни убавить, унять его он не сумел; все, что он захотел врать — он соврал, что мы захотели слушать — выслушали: соборный старец ничего не ухудшил и не улучшил. Все равно мы Варлааму ни в чем не поверили.

A то есмя говорили, Богъ свидѣтель и Пречистая и чюдотворецъ, монастырьскаго для безчиния, а не на Шереметева гнѣваючися. А будетъ хто молвитъ, что такъ жестоко, ино су совѣтъ дати, по немощи сходя, что Шереметевъ без хитрости боленъ, и онъ ежь в кѣльи да одинъ с келейникомъ. А сходъ к нему на что, да пировати, а овощи в кѣльи на што? Досюдова в Кириловѣ и иглы было и нити лишние в кѣльи не держати, не токмо что иныхъ вещей. А дворъ за монастыремъ, да и запасъ на что? To все беззаконие, а не нужа. А коли нужа, и онъ ѣжь в кѣлии какъ нищей: крому хлѣба да звено рыбы, да чаша квасу. А сверхъ того коли вы послабляете, и вы давайте колько хотите, только бы ѣлъ одинъ, а сходовъ бы да пировъ не было, какъ преже сего у васъ же было. А кому к нему приити бесѣды ради духовныя, — и онъ приди не в трапезное время, ѣствы бы и пития в тѣ поры не было, ино то бесѣда духовная. А что пришлютъ братия поминковъ, и онъ бы отсылалъ в монастырьския службы, а у себя бы в кѣлии никакихъ вещей не держалъ. А что к нему пришлютъ, то бы розделяли на всю братию, а не двема, ни трема по дружбѣ и по страсти. А чего мало, ино держати на время, а иное что пригоже, ино и его тѣмъ покоити. А вы бы его в кѣлии и монастырскимъ всѣмъ покоили, только бы что безстрастно было. А люди бы его за монастыремъ не жили. А и приѣдутъ от братии з грамотою или з запасомъ и с поминъки, и они поживи дни два-три, да отписку взявъ, да поѣдь прочь, — ино такъ ему покойно, а монастырю безмятежно.

А говорим мы все это, свидетель Бог, пречистая Богородица и чудотворец, из-за нарушения монастырских порядков, а не гневаясь на Шереметева. Если же кто скажет, что это жестоко и чтобы вам, государи, совет дать, снисходя к немощи, что Шереметев вправду болен, то пусть ест один в келье с келейником. А сходиться к нему зачем, да пировать, да яства в келье на что? До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой в келье не держали, а не только других вещей. А двор за монастырем и запасы на что? Все то беззаконие, а не нужда. А если нужда, пусть он ест в келье, как нищий: кус хлеба, звено рыбы да чашку квасу. Если же вы хотите дать ему еще какие-нибудь послабления, то вы давайте сколько хотите, но пусть хотя бы ест один, а сходок и пиров не было бы, как прежде у нас водилось. А если кто хочет прийти к нему ради беседы духовной, пускай приходит не в трапезное время, чтобы в это время еды и питья не было, — так это будет беседа духовная. Подарки же, которые ему присылают братья, пусть отдает в монастырское хозяйство, а у себя в келье никаких таких вещей не держит. Пусть то, что к нему пришлют, будет разделено на всю братию, а не дано двум или трем монахам по дружбе и пристрастию. Если ему чего-нибудь не хватает, пусть временно держит. И иное что можно — тем его услаждайте. Но давайте ему в кельи и из монастырских запасов, чтобы не возбуждать соблазна. А люди его пусть при монастыре не живут. Если же приедет кто-нибудь от его братьев с письмом, едой или подарками, пусть поживет дня два-три, возьмет ответ и едет прочь — и ему будет хорошо, и монастырю безмятежно.

Слыхали есмя еще малы, что такая крѣпость у васъ же была, да и по инымъ монастыремъ, гдѣ о Бозѣ жительство имѣли. И мы сколько лутчего знали, то и написали. А нынѣ есте прислали к намъ грамоту, а отдуху от васъ нѣтъ о Шереметеве. А написано что говорилъ вамъ нашимъ словомъ старецъ Антоней о Ионѣ о Шереметеве, да о Аасафе Хабарове, чтобы ѣли в трапезѣ з братиею. И я то приказывалъ монастырьскаго для чину, и Шереметевъ себѣ поставилъ кабы во опалу. И я сколько уразумѣлъ, и что слышалъ, какъ дѣлалося у васъ и по инымъ крѣпкимъ монастыремъ, и я то и написалъ, повыше сего, какъ ему жити покойно в кѣлии, а монастырю безмятежно будетъ, — добро и вы по тому учините ему покой. А потому ли вамъ добрѣ жаль Шереметева, что жестоко за него стоите, что братия его и нынѣ не престанутъ в Крымъ посылать, да бесерменьство на христианьство наводити?[41]

Мы еще в детстве слышали, что таковы были крепкие правила и в вашем монастыре, да и в других монастырях, где по Божественному жили. Мы и написали вам все лучшее, что нам известно. А вы теперь прислали нам грамоту, и нет нам отдыха от вас из-за Шереметева. Написано, что я передавал вам устно через старца Антония о Ионе Шереметеве да о Иоасафе Хабарове, чтобы ели в общей трапезной с братией. Я передавал это только ради соблюдения монастырских порядков, а Шереметев увидел в этом как бы опалу. Я писал только то, что я знал из обычаев вашего и других крепких монастырей, и выше я написал, как ему жить в келье на покое, не волнуя монастырь, — хорошо, если и вы его предоставите тихой жизни. А не потому ли вам так жаль Шереметева и вы крепко за него стоите, что его братья до сих пор не перестают посылать в Крым и навлекать басурман на христиан?

А Хабаровъ велить мнѣ себя переводити в ыной монастырь, и яз ему не ходатай скверному житию. Али уже больно надокучило! Иноческое житие — не игрушка. Три дни в черньцехъ, а семой монастырь! Да коли былъ в миру, ино образы окладывати, да книги оболочи бархаты, да застѣшки и жюки серебряны, да налои избирати, да жити затворяся, да кѣльи ставити, да четки в рукахъ, а нынѣ з братьею вмѣсте ѣсти лихо! Надобе четки не на скрижалехъ каменныхъ, но на скрижалехъ сердецъ плотянъ! Я видалъ по четкамъ матерны лаютъ! Что в тѣхъ четкахъ? И о Хабарове мнѣ нѣчего писати, какъ себѣ хочетъ, такъ дуруетъ. А что Шереметевъ сказываетъ, что его болѣзнь мнѣ вѣдома: ино ведь не всѣхъ леженекъ для разорити законы святыя.

А Хабаров просит меня перевести его в другой монастырь, но я не стану содействовать его скверной жизни. Видно, уж очень надоело! Иноческое житие — не игрушка. Три дня в чернецах, а седьмой монастырь меняет! Пока он был в миру, только и знал, что образа одевать в оклады, переплетать книги в бархат с серебряными застежками и жуками, аналои убирать, жить в затворничестве, кельи ставить, вечно четки в руках носить. А ныне ему с братией вместе есть тяжело! Надо молиться на четках не по скрижалям каменным, а по скрижалям сердец телесных! Я видел — по четкам матерно бранятся! Что в тех четках? Нечего мне писать о Хабарове — пусть как хочет, так и дурачится. А что Шереметев говорит, то его болезнь мне известна: так ведь не для всякого же лежебоки нарушать святые правила.

Сия мала от многихъ изрекохъ вамъ любви ради вашея и иноческаго для жития, имже сами множае насъ вѣсте; аще хощете, обрящете много въ Божественомъ Писании. А намъ к вамъ болши того писати невозможно, да и писати нѣчего, уже конецъ моихъ словесъ к вамъ. А впередъ бы есте о Шереметеве и о иныхъ о безлѣпицахъ намъ не докучали: намъ о томъ никако отвѣту не давати. Сами вѣдаете, коли благочестие не потребно, а нечестие любо! А Шереметеву хоти и золотыя сосуды скуйте и чинъ царской устройте, — то вы вѣдаете. Уставьте с Шереметевымъ свое предание, а чюдотворцово отложите, будетъ такъ добро. Какъ лутче, такъ дѣлайте! Сами вѣдаете, какъ себѣ с нимъ хотите, а мнѣ до того ни до чего дѣла нѣтъ! Впередъ о томъ не докучайте: воистинну ни о чемъ не отвѣчивати. А что весну сь к вамъ Собакины от моего лица злокозненную прислали грамоту, и вы бы с нынешнимъ моимъ писаниемъ сложили и по слогнямъ разумѣли, и по тому впередъ безлѣпицамъ вѣрили.

Написал я вам малое из многого ради любви к вам и для укрепления иноческой жизни, вы же это знаете лучше нас. Если же хотите, найдете многое в Божественном Писании. А мы к вам больше писать не можем, да и нечего писать. Это — конец моего к вам письма. А вперед бы вы нам о Шереметеве и других нелепицах не докучали: мы отвечать не будем. Сами знаете, если вам благочестие не нужно, а желательно нечестие! Скуйте Шереметеву хоть золотые сосуды и воздайте ему царские почести — ваше дело. Установите вместе с Шереметевым свои правила, а правила чудотворца отставьте — так хорошо будет. Как лучше, так и делайте! Вы сами знаете; делайте как хотите, а мне ни до чего дела нет! Больше не докучайте: воистину ничего не отвечу. А злокозненную грамоту, которую вам весной прислали Собакины от моего имени, сравните с моим нынешним письмом, уразумейте слово в слово, а затем уже решайте, верить ли дальше нелепицам.

Богъ же мира и пречистыя Богородицы милость и чюдотворца Кирила молитвы буди со всѣми вами и нами. Аминь. А мы вамъ, господие мои и отцы, челомъ биемъ до лица земнаго.

Да пребудут с вами и с нами милость Бога мира и Богородицы и молитвы чудотворца Кирилла. Аминь. А мы вам, мои господа и отцы, челом бьем до земли.



[1] ...игумену Козмѣ... — Козма стал игуменом Кириллова монастыря с сентября 1572 г.

[2] Азъ братъ вашъ... наемникъ своихъ... — Ср. Лк. 15, 19.

[3] «Надеяй же ся… досаждаеши?» — Рим. 2, 19—23.

[4] «Егда како неключим буду?» — 1 Кор. 9, 27.

[5] Понеже помните... егда нѣкогда прилучися нѣкоимъ нашимъ приходомъ к вамъ... — Видимо, в одну из поездок 1564—1572 гг.

[6] ...Маккавѣи... Елеазар... Златаустъ... — Отстаивая необходимость стойкости в соблюдении заветов Кирилла Белозерского, Иван IV приводит примеры из 1-й и 2-й книг Маккавеев и из жития Иоанна Златоуста, византийского церковного деятеля, константинопольского патриарха в IV—начале V в. н. э., которое было знакомо царю по одному из популярнейших церковных памятников XVI в. — Великим Минеям Четьям (ноябрь).

[7] ...Анна и Каияфа Шереметевъ и Хабаровъ... — Иван Васильевич Большой-Шереметев — один из выдающихся политических и военных деятелей 50-х гг. В 1564 г., подозреваемый в измене, был арестован, а затем пострижен в Кирилло-Белозерский монастырь. Казнен ок. 1573 г. Иван Иванович Хабаров — боярин, насильно постриженный в Кирилловом монастыре; Курбский причислял его к числу жертв Ивана IV, но дата его смерти неизвестна. Обвиняя Шереметева и Хабарова в неблагочестивом поведении, царь сравнивает их с библейскими первосвященниками, гонителями Христа — Анной и Кайафой.

[8] ...Варламъ Сабакинъ... — Речь идет, очевидно, о родиче одной из жен Ивана IV, Марфы Собакиной, Василии-Варлааме Собакине, постриженном после смерти Марфы в 1572 г. в Кирилловом монастыре, — неизвестно, был ли это ее отец Василий Большой или дядя Василий Меньшой.

[9] Василий Амасийский — великомученик IV в., епископ г. Амасии в Передней Азии, казнен при преследователе христиан императоре Ликинии, его послания в славянской письменности в настоящее время неизвестны.

[10] ...Сергие, и Кирилъ, и Варламъ, Димитрей и Пафнотей... — Основатели крупнейших монастырей того времени — Сергий Радонежский (XIV в.), Кирилл Белозерский (конец XIV—начало XV в.), Варлаам Хутынский (XII в.), Дмитрий Прилуцкий (XIV в.) и Пафнутий Боровский (XV в.).

[11] ...на Симонове... — В московском Симонове монастыре, на окраине города.

[12] ...у Чюда... — В Чудовом монастыре в Кремле.

[13] ...надъ Воротыньскимъ церковь есть поставили... — Речь идет о приделе к главному храму кирилловского Успенского монастыря, в 1555 г. построенном вдовой воеводы князя В. И. Воротынского над его могилой.

[14] ...у Дионисия преподобнаго на Глушицахъ... — Дионисиев Глушицкий монастырь вблизи Вологды.

[15] ...у... Александра на Свири... — Александро-Свирский Троицкий монастырь вблизи Олонца.

[16] «Нужно бо есть... приходитъ». — Мф. 18, 7.

[17] ...вельможа Авенира царя индѣскаго... и самъ Иоасафъ... — Персонажи из популярной в Древней Руси переводной повести о Варлааме и Иоасафе (см. наст. изд., т. 2.).

[18] Елизвой Ефиопъский — эфиопский царь (негус) Элесбоа, по легенде, сохранившейся в Великих Минеях Четьях, принял монашество после победы над царем-иудеем Дунасом (Зу-Нувасом) и жил в монашестве чрезвычайно суровой жизнью.

[19] ...Сава Сербъский... отец его Неманя... с материю его Мариею... — Савва — славянский святой, сын сербского царя Стефана-Немани, принял монашество в юности, был архиепископом Сербии; Стефан-Неманя под влиянием сына отрекся от престола и постригся в монахи под именем Симеона в 1195 г.

[20] ...великий князь Святоша... — Черниговский князь начала XII в. Святослав Давидович; рассказ о Святоше содержится в Киево-Печерском патерике (наст. изд., т. 4.).

[21] ...Игнатия блаженнаго патриарха Цариграда... — Речь идет о патриархе константинопольском Игнатии (IX в.), сыне императора Михаила I Рангава (ср. Хронограф — ПСРЛ, XXII. С. 344—345).

[22] ...ни видяща, яко есть чернецъ, не токмо инокъ... — Подчеркивая, что инок выше чернеца, Иван IV обозначает, очевидно, этими терминами две степени монахов, имея в виду под чернецами «новоначальных» (монахов, не имеющих степени), а под иноками — «малосхимников» (первая степень монашества; признаком малосхимников являлась мантия).

[23] ...Шереметева отца Василия? — Отец И. В. Шереметева постригся в Троице-Сергиевом монастыре (под именен Вассиана) между 1537 и 1539 гг., возможно в связи с борьбой партий в период «боярского правления».

[24] ...снялся с Курцовыми... — Слово «снятися» («сънятися», «съятися») могло иметь различный, иногда прямо противоположный смысл: «собраться», «сочетаться», «сойтись», «съехаться» и также «вступить в бой», «сразиться». Возможно, что в борьбе, раздиравшей Троицкий монастырь, Шереметев выступал совместно с Курцевыми, а митрополит Иоасаф с Коровиными.

[25] А дотоле у Троицы было крѣпко житие... — Иван IV вспоминает свои поездки в Троицкий монастырь в 1544 или 1545 г.

[26] Пѣсношъ — Песношский Никольский монастырь находился недалеко от г. Дмитрова.

[27] ...тотъ Шереметевъ с Висковатымъ первыя не почели за кресты ходити. — И. М. Висковатый — государственный дьяк и печатник, один из выдающихся политических деятелей времени Грозного — достиг значительного влияния еще при «Избранной раде» и сохранил это влияние и во время опричнины; в 1570 г. Висковатый был казнен Грозным при не вполне ясных обстоятельствах. Отказ участвовать в крестных ходах, возможно, стоит в какой-то связи с религиозными «сумнениями», заявленными Висковатым в 1554 г., когда он «вопил на весь народ», протестуя против новых церковных росписей и икон, введенных Сильвестром под покровительством Макария.

[28] А коли мы первое были в Кириловѣ въ юности... — Имеется в виду, очевидно, поездка в Кириллов монастырь 1545 г.

[29] «Правдою и... не стыдяхся». — Пс. 118, 46.

[30] Варламовы племянники... — Очевидно, казненные Иваном III Калист, Степан и Семен Собакины.

[31] Другой на васъ Селивестръ наскочилъ... — Намек, очевидно, на то, что руководство монастыря, подобно Сильвестру, претендует на роль руководителя и наставника при царе.

[32] «во обновлении живота шествовати». — Рим. 6, 4.

[33] «Оставите... царствие Божие». — Ср. Лк. 9, 60.

[34] «Нѣсть еллинъ... о Христѣ»? — К 3, 11.

[35] А Павел... раба? — См. Флм. 1, 8—16.

[36] ...а Кирило и в приказе у государя не былъ! — Кирилл Белозерский до основания монастыря, в конце XIV в., был казначеем у своего дальнего родственника, московского окольничего Вельяминова.

[37] «He лъститеся... бесѣды злыя». — 1 Кор. 15, 33.

[38] А на Сторожѣхъ... — Имеется в виду Саввин Сторожевский монастырь вблизи Звенигорода.

[39] ...походъ учинился в Немецкую землю. — Речь идет, очевидно, о походе в шведскую Ливонию в 1573 г.

[40] ...поминъки, да еще ножи, кабы не хотя намъ здоровья. — Преподнесение ножа в качестве «поминка» (подарка) считалось враждебным актом.

[41] ...что братия его и нынѣ не престанутъ в Крымъ посылать, дa бесерменьство на христианъство наводити? — Речь идет, очевидно, о братьях Ивана-Ионы Шереметева — Иване Меньшом и Федоре. В протоколе допроса двух русских пленников, вернувшихся из Крыма в середине 70-х гг., Иван и Федор обвинялись в тайных сношениях с Крымом.

Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь, как и его послания Курбскому, имело не только деловой характер — судя по довольно широкому распространению (свыше 20 списков), которое получило это послание, оно воспринималось как литературный памятник. Но в списках XVI века оно не сохранилось: едва ли игумен и старцы Кириллова монастыря были в XVI в. заинтересованы в распространении этого далеко не лестного для них послания.

Послание Грозного, очевидно, написано в сентябре 1573 г. в ответ на грамоту братии Кирилло-Белозерского монастыря, просившей царя о «наставлении» в связи с возникшим в монастыре конфликтом между двумя высокопоставленными монахами — Иваном-Ионой Шереметевым и Василием-Варлаамом Собакиным, посланным Иваном IV в монастырь, но отозванным весной 1573 г. в Москву.

Основной темой послания были взаимоотношения между монастырем и оппозиционной знатью: крупные землевладельцы, не уверенные в эти годы в прочности своих владений, часто предпочитали передавать их в монастырь. Какими становились взаимоотношения между таким вкладчиком и монастырем в последующее время — вероятно, зависело от многих обстоятельств. В случае, который стал конкретным поводом для написания послания, бывший боярин И. В. Шереметев, постригшийся в монахи под именем Ионы, держал при монастыре «особые годовые запасы» и фактически содержал монастырь. Царя такое резкое расширение независимого церковного землевладения и уход из-под государственного контроля очень беспокоили; монастырь, настаивал он, не должен ни от кого зависеть, кроме государя.

Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь публикуется по списку Архива ФИРИ, собр. Н. П. Лихачева, № 94, сборник XVII века, л. 1—53 об.