Минимизировать

ИЗ "ЖИТИЯ ВАСИЛИЯ НОВОГО". ХОЖДЕНИЕ ФЕОДОРЫ ПО ВОЗДУШНЫМ МЫТАРСТВАМ

Подготовка текста Ю. А. Грибова и A. B. Пигина, перевод М. Б. Михайловой и В. В. Семакова, комментарии А. В. Пигина

Текст:

Въ время то умре достойнопамятнаа Феодора, иже много преподобному[1] служивши въ днехь своихь. Отнюдь по ней вси печялни быша, елико же духовныа любве к преподобному имяаху, понеже имяахуть ю исходатайцу к преподобному, якоже и с любовию всѣхь приимаше, благими словесы всѣхь утѣшающи, повелѣвающи всѣмь на благое. Всегда кротка убо бѣ жена, друголюбезна же, и милостива, и христолюбива, и цѣломудрена разумом, и проста нравомъ, и всѣм угождающи.

В то время умерла достопамятная Феодора, которая много преподобному служила при жизни своей. Весьма по ней все печальны были, ибо духовную любовь к преподобному имели, она же просительницей у преподобного была и с любовью всех принимала, утешая благими словами, направляя всех на доброе дело. Ведь всегда кроткой была она, дружелюбной, и милостивой, и христолюбивой, и целомудренной разумом, и простой нравом, и всем угождала.

 

Якоже рекохомъ, умерши ей, помышление прекословно въздвигохь в сердцѣ своемъ о ней: которое улучи въздание в вѣцѣ ономъ, десное или шюее. И множицею молихся преподобному, да исповѣсть ми о ней. Он же не радяаше исповѣдати о ней, понеже досадихь преподобному. И не въсхотѣ мене опечялити, сего ради въ единъ от дний рече к мнѣ: «Хощеши ли видѣти Феодору?» Мнѣ же рекъшю: «Гдѣ ю хощю отселе видѣти, святый отче? Уже отшедши ей от временныхь к вѣчнымь». Блаженный же рече ко мнѣ: «Узриши ю ктому и многотрудное свое помышление уставиши». Мнѣ же дивяащюся: како и гдѣ ю мню видѣти? Зѣло бо жадахъ ея, якоже и она зѣло мя любляаше.

Как уже сказали мы, умерла она, и воздвиг я в сердце своем сомнение: какое воздаяние получила она на том свете, райское или преисподнее. И часто просил преподобного поведать мне об этом. Он же не спешил рассказать о ней, ибо досадил я преподобному. Но не хотел меня опечалить и поэтому однажды сказал мне: «Хочешь ли видеть Феодору?» Я же ответил: «Как же увижу ее теперь, святой отец? Ведь уже отошла она от суетного к вечному». Блаженный же сказал мне: «Увидишь ее и многотрудное сомнение свое оставишь». Я же удивился: как и где смогу увидеть ее? Ведь очень тосковал я по ней, и она меня очень любила.

 

Въ ту же нощь мало уснувшю ми, видѣхь нѣкоего юношю, глаголюща ми: «Възвѣщаетъ ти, — рече, — честный отецъ: “Прииди вскорѣ, зане ити хощю, в нихже пребываетъ Феодора сущи, аще желаеши убо видѣти ю”». Мнѣ же по възвѣщению острѣе ускорившю, видѣхъ бо, яко пришедшю ми къ преподобному, в нихже сам пребывааше, и не обрѣтох его. Въпрошающю же ми о немь, рекоша ми нѣции ту суще: «Отшел есть, глаголюще, сестру и преже слугу видѣти». Мнѣ же ктому изумившюся, нѣкто оттуду сказа ми и путь ми показалъ, по немуже ми шедшю и достигнухъ онѣх. Идущю же ми по пути, мняхь тѣмь путемъ ити, иже къ церкви честныа Влахѣрны, реку же, Святѣй Богородицы.[2] Идущю же ми, обрѣтохся вънезаапу къ высоку мѣсту идуща, преходище всечестное. И прешедшю ми то, приближихся къ вратом, та же бяахуть зѣло утвержена. Смотрих же утрь скважнею, да некли кого видѣти възмогу. Видѣх же зѣло двѣ женѣ краснѣ сѣдящи. Възгласихь едину от нею скважнею, рекох к ней: «Госпоже и сестро, чий есть домь сий?» И отвѣщавши, рече ми: «Преподобнаго отца нашего Василиа». Радому же ми убо бывшю, рекох к ней: «Здѣ ли есть, госпоже моа, преподобный отець нашь Василий?» Она же рече ми: «Здѣ бысть, брате. По малѣм же отшествии пришед здѣ да посѣтитъ чядъ своихь». И рекох к ней: «Убо молю ти ся, отверзи ми, да вниду, яко и азъ чядо есмь преподобнаго отца Василиа и недостоинъ есмъ». И рече ми она: «Никогдаже бо ты прииде сѣмо иногда или киимь образомь, не знаю тебе. Како ти отверзу врата и отиду отсюдѣ? Ибо бес съвѣта преподобнаго или повелѣнием госпожа Феодоры не могу сего сътворити». Мнѣ же молящюся ей и з дрьзновениемь толкущю: «Отврьзите врата, да вниду».

В ту же ночь, едва я уснул, увидел некоего юношу, говорящего мне: «Зовет тебя, — сказал, — честной отец: „Приди скорей, если желаешь увидеть ее, ибо хочу идти туда, где ныне пребывает Феодора"». И увидел я во сне, что, поспешив по зову и придя к преподобному, туда же, где и сам я жил, не нашел его. Когда же спросил о нем, ответили мне те, кто был там: «Уже ушел он, сказав, что сестру и прежнюю слугу свою увидеть хочет». Когда же удивился я этому, некто оттуда показал мне путь, по которому я должен идти, чтобы разыскать их. Когда же пошел я по этому пути, то оказался на дороге, ведущей к церкви Святой Богородицы Влахернской. Направляясь туда, внезапно почувствовал я, что иду вверх мимо храма. И, оставив его за спиной, приблизился я к воротам, они же были плотно закрыты. Посмотрел я сквозь замочную скважину, не увижу ли кого-нибудь. И увидел, что сидят там две прекрасные жены. Позвал я через скважину одну из них и спросил ее: «Госпожа и сестра, чей этот дом?» И ответила она: «Преподобного отца нашего Василия». Обрадовавшись, спросил ее: «Здесь ли сейчас, госпожа моя, преподобный отец наш Василий?» Она же ответила мне: «Он здесь, брат. После недолгого отсутствия пришел он сюда, чтобы навестить духовных детей своих». И сказал я ей: «Молю тебя, открой мне, дай мне войти, ведь и я есть недостойное чадо преподобного отца Василия». И ответила мне она: «Но ведь никогда прежде ты не приходил сюда, и я не знаю тебя. Как же открою ворота тебе и уйду отсюда? Ведь без позволения преподобного или повеления госпожи Феодоры не могу этого сделать». Я же умолял ее и с дерзновением стучал: «Откройте врата, и войду я».

 

Феодора же, внутрь мятеж слышащи, къ вратомъ приближися, хотящи вину увѣдѣти, и не вѣдящи, якоже страненъ нѣкто у вратъ пребываетъ сварящися, рече, смотряаше изоутрь, хотящи увѣдѣти, кто и откуду прииде. И якоже мя узрѣ пред враты стоаща, острѣе множицею възглаашаше женамъ: «Отврьзѣте, ибо възлюбленый сынъ се есть господина моего». Они же вскорѣ отвръзоша. И взыде в срѣтение мнѣ, иже въ блаженнѣй обители пребываетъ, вся бо радостию неизреченною исполнена, яко часто видяхъ. Цѣловаше же, обиемлющи мя, и приимаше мя любезнѣ, и радовашеся, милостнѣ глаголаше: «Кто тя сѣмо присла, сладкое мое чядо, и паче от мира сего к невечернему дни сему цы уже преставилъся еси, яко сѣмо прииде?» Мнѣ же чюдящюся, что есть, о немже ми бесѣдуетъ, якоже бо не мняшет ми ся, якоже въ ужасѣ и в видѣнии вижду видѣние. Рекох к ней: «Госпоже моа, аз ти не умрох и еще бо молитвами преподобнаго отца Василиа в мирѣ сем пребываю. Тебе же ради приидох сѣмо и достигохь, желаниемъ бо желах видѣти твое лице от того дни оставила еси нас, и не вѣдѣ, камо прешла еси, како бо пребываеши, како нужду смертную преиде, како духи лукавыа преиде, како видяаше, онѣхь злокозненое пронырство. Видяхь бо по ряду о сихъ вмалѣ нѣкоемь преже мало възвращаа житие свое».[3]

Феодора же, услышав шум и желая узнать причину его, приблизилась ко вратам и вначале не поняла, кто же это у врат спорит, и посмотрела изнутри, чтобы узнать, кто и откуда пришел. И когда увидела, что это я перед вратами стою, сразу возгласила женам: «Откройте, ибо это возлюбленный сын господина моего». Они же быстро отворили. И вышла навстречу мне она, в блаженной обители пребывающая, вся исполненная радостью неизреченной — такая, какой я часто ее видел. Обнимая и любезно принимая, целовала меня, и радовалась, и ласково говорила: «Кто тебя сюда прислал, сладкое мое чадо, или уже ты покинул мир свой для мира вечного, если сюда пришел?» Я же удивился ее словам, потому что не знал, что в исступлении ума и во сне видение вижу. И ответил ей: «Госпожа моя, я не умер и молитвами преподобного отца Василия в мире этом еще пребываю. Пришел же сюда с желанием лицезреть тебя, ведь с того дня, как оставила ты нас, не ведаю, куда отошла ты, где пребываешь, как муку смертную прошла, как духов лукавых прошла, как познала их злокозненное коварство. Ведь знаю о духах лукавых совсем немного, хотя и мне предстоит умереть».

 

Она же отвѣщавши рече мнѣ: «Что ти имамъ рещи, о чядо, о сихъ? Не изумѣюся, яже по дѣломь моимъ вся злаа ми и лютаа присрѣтоша мя. Заступлениемь преподобнаго отца нашего Василиа тяжкаа легка ми быша, и лютаа и сопротивнаа — права, и, просто оному заступившю, сключьшаа ми ся вся злаа на благое преложишася, благодати помиловавши нас. Егда бысть ми умрети, чадо, како могу исповѣдати смертныа труды, каку бѣду имуть, каку нужду и колику горесть от бесчисленыа болѣзни и стужениа лютаа. Дондеже изыдеть душа от тѣла, толикиа болѣзни стужаетъ си умирающи: яко нѣкто обнаживъ все тѣло свое и възляжетъ на угли горяща, множество простреных на земли, и помалу истлѣетъ огненымъ жежениемь, и горцѣ трьпить. И тако ктому раставаяся разидется и отрѣкается душа — тако есть смерть горка, о чядо, и, свѣдѣтель Господь, паче подобныи мнѣ грѣшник. О праведницѣ же, како есть и бываетъ, не свѣдѣ и азъ бо окааннаа иже грѣхом жилище бывах.

Она же ответила мне: «Что же сказать тебе, чадо, об этом? Не удивляюсь, что по грехам моим все злое и мучительное встретило меня. Но по заступничеству преподобного отца нашего Василия тяжкое стало легким, лютое и враждебное — правым, ведь едва он заступился, случилось всему злому на благое переложиться, и помиловала нас благодать. Когда я была при смерти, чадо, только тогда изведала я смертные муки, какую беду терпят умирающие, какую нужду и сколько страданий от бесчисленных болезней и лютого гнета. Пока не отойдет душа от тела, таковые страдания приходят со смертью: как если некто, обнажив все тело свое, возляжет на горящие угли, рассыпанные по земле, и медленно истлеет огненным жжением, и в муках терпит все это. И после этого, разлучаясь с телом, отходит и отрекается душа — такова смерть горькая, о чадо, для грешников, подобных мне, и свидетель этому Господь. О том, что есть и бывает с праведниками, не знаю и я, ибо грешна была в жизни своей.

 

Егда бо душю извлачях, видяахь чистѣ множество ефиоп[4] синихъ, окрестъ одра моего мятущася и млъву творяща, рыкающе, яко пси и волцы дивии, яко море горкое грозящеся и зубы скрегчюще, бѣсящеся, въпиюще, яко свинии, испытающе дѣла моа, хартию вынимающе, другое оклеветаниемъ черниломъ написавше. И сквернена, и темна лица ихъ, ихже видѣние токмо бысть, яко видѣние геона огненаа, тии сквернии, сихь убо лютыхь не могуще зрѣти. И не доволна ми бяшеть си горесть смертнаа, но имяхь сихь бѣду, что убо будетъ. Вращающи ми ся сѣмо и онамо и от скверненаго видѣниа и инде умнаго зрѣниа мечюща, не хотяхь зрѣти ни слышати нечестивых крамол.

Когда душа моя отошла, увидела ясно множество эфиопов черных, которые, обступив смертный одр мой, бушевали и шумели, как псы и волки дикие, как море горькое грозились и скрежетали зубами, неистовствовали, кричали, как свиньи, и когда пытали о делах моих, свиток доставали и клевету чернилами записывали. И скверны, и темны были лица их, и было похоже это на видение геенны огненной, и скверных этих и лютых не могли вынести глаза мои. И здесь не закончились муки мои смертные, но должны были продолжиться и дальше. Не хотела я ни видеть, ни слышать нечестивых дел, и поэтому то в одну, то в другую сторону металась, и страшно было глядеть, а иногда и думать об этом.

 

Видѣх от преславнаго оного нѣкаа два юноши пришедша ко мнѣ, златы власы имуща на главѣ украшенѣ, бѣли, яко снѣгъ, краснѣ зѣло, сладцы вельми на видѣние, облечена же бяаше в ризу, яко в молнию. Предста же на десное и стаста близ мене, втайнѣ к себѣ бесѣдующе. И глагола единъ от нею к синцемь онѣмь: “Бесстуднии и темнии, злии, проклятии и злобнии! Коея ради вины имѣете сего по обычяю лукавнѣ нападающе на всякого человѣка житие, възстающе на мя и блядуще мятущеся, и плищюете злѣ шумяще? О губителие дивии, безумнии и несытии, и христоненавистницы! Не вельми радующеся, здѣ бо ничтоже не будеть вамъ, нѣсть вамъ чясти ни жребиа. Едино токмо, еже стекостеся и отидете натщее”. Си ему глаголющю о нихже, еже сътворихъ от уности моея или дѣломь, или словомъ, или помышлениемъ, выношаахуть на среду и въскликоша, поистиннѣ, яко безумнии нѣции, яко похаби, глаголюще: “Ничтоже не имамъ, глаголюще? А сий грѣхь кто сътворилъ есть от юности своея?” Сихъ и инѣхь блядуще, ктому ждахуть смерти.

Увидела вдруг, как от святого какие-то два юноши пришли ко мне — на голове златые волосы, сами белы, как снег, обликом своим прекрасны, облачены же были в ризы, сверкающие, как молния. Появились же по правую руку и встали около меня, тихо беседуя друг с другом. И сказал один из них бесам: “Бесстыдные и мрачные, злые, проклятые и злобные! Зачем по обычаю своему бесовскому ополчаетесь на жизнь всякого человека, прекословите мне и во лжи нападаете, и буйствуете, злобно крича? О губители дикие, безумные и ненасытные, и христоненавистники! Не очень радуйтесь, ибо здесь ничего не будет вам, даже малой доли. Одно вам осталось — собраться вместе и отойти вотще”. Когда он это сказал им, бесы вынесли на середину все, что с юных лет сотворила я, делом, или словом, или помышлением, и воскликнули, воистину, как безумцы некие бесстыдные: “Ничего не будет, говоришь? А сей грех кто сотворил в юности своей?” Упрекая меня и в том, и в другом, ожидали они пришествия смерти.

 

Прииде бо и то. И бысть видѣниемь яко левь рыкаа, другойцы же яко юноша суровъ и бѣсяся. Оружиа всякаа нося и мечя, серпы, и пилы, и секиры, рожны и теслы, и ины многи пристроа, имже казнить различными образы на единого когождо смерть на всѣхъ. Видѣвши убо убогаа душа мучителя того, страхомъ обиата бысть. Глаголють убо ему юноша оны: “Что стоиши? Разрѣши съуз, тихо приими, не убо много имать тяжкий грѣх”. Пришед бо с малою секирою прикоснуся ногамъ моимъ и потом к рукама, и вся съставы моа испроверже, и исторже ми ногти. И абие убо умрыцвени руцѣ мои и нозѣ мои. Не имях ся имущи руцѣ мои и нозѣ. Аз же, чядо, от горкиа болѣзни умрьщвена быхъ. Пришед убо паки усѣче главу мою, и ктому не можахъ двигнути главы моея, чюжи бо бяахь. Потомъ же раствори в чяши не вѣдѣ что, вдав ми пити нуждею. И, якоже испихъ, тако бяаше горко, о чядо, якоже въздриновена бы душа нуждею страшною и отиде от тѣла. И убо уноши они краснии, отшедшеи от неа, въ одеждахь своихъ хламидныхъ приаша ю. В сердцы бо, о чядо, человѣку вся възлежить душа и в разумѣ духъ. Якоже бо мя приимшеи они краснии, видѣхь тѣло мое, идеже лежааше, бездушно и умрьщвено, неподвижимо и неключимо, чюдящися и дивящися, якоже нѣкто совлечется риз своих и положить на одрѣ своемъ, и той станеть, зря ихъ. И глаголах ти, о чядо, како истовѣ увѣдѣхь аз, яко тако строатся убогому человѣку.

И вот пришла она. И видом была похожа на льва ревущего и на юношу сурового и бесноватого. И принесла всякого оружия: мечи, серпы, пилы, секиры, рогатки и тесла и иного много, чтобы мучить всех по-разному. Увидев этого мучителя, бедная душа моя страхом объялась. Сказали же ему те два юноши: “Что стоишь? Освободи от уз ее, осторожно прими, ибо нет на ней тяжкого греха”. И пришедший малой секирой коснулся ног, а потом и рук моих, и все суставы мои исторг, и вырвал ногти мои. И тотчас мертвы стали руки и ноги мои. И не чувствовала я рук и ног моих. Я ведь, чадо, через мучение умерщвлена была. Снова подошла смерть и отсекла голову мою, и не могла я двинуть ею, поскольку чужая стала. Потом же растворила в чаше неизвестно что и силой дала мне выпить. И когда выпила я это, горько мне стало, о чадо, и извлечена была душа страшной силой и отошла от тела. И те прекрасные юноши в своих одеждах ниспадающих приняли ее. Ведь в сердце человека, о чадо, возлежит душа, а в разуме дух. Когда же приняли они меня, увидела с удивлением тело свое лежащее, бездушное и умерщвленное, неподвижное и бесполезное, словно некто снимет одежду свою и положит на постель свою и, встав рядом, станет смотреть на это. Вот и рассказала, о чадо, что сама знаю, — такая участь ждет бедного человека.

 

Якоже убо ктому дрьжаахуть аггели Божии, обьступиша тѣхь темнии они, повѣдающе прегрѣшениа ихъ. Аз же имяхь слово въздати о нею. Пытающем же онѣмь ктому, или есть у мене дѣло благо. И обрѣтаахуть благодать Господню, и сиа избираахут: или коли напоихъ чяшу студены воды или вина, или коли шедши посѣтихъ больнаго, или в темницы, или страннаго в келию свою введохъ или накормихъ, или коли сътворихь стопы к церкви идущи помолитися, или коли въльях масло въ кандило на посвѣтъ святыхь и честных иконъ, или коли смирихъ гнѣвъ имущаа межи собою, или когда пролиахъ слезы ко Господу Богу моему, стоащи на молитвѣ моей, или коли лаяша ми, и претрьпѣх, или коли умыхь нозѣ братии, яко огнь полящи и смирение ми любяще, или коли слабаго утвердих, или коли малодушнаго утѣшными словесы утѣшихъ, или кого когда възвратих от грѣх да не съгрѣшить, или коли страннаго введохъ суща духовна и полезна, или коли поклонихся Господеви моему покаяниемъ и паче въ дни святаго пощениа и отвратихъ лице свое от всякого оклеветаниа, и лъжа, и оболганиа, и от лъжеклятиа, или что праведно сътворих на том свѣтѣ. И събирающе же та, извѣсяхуть противу моимъ съгрѣшением, и от когождо ихь искупахуть ю. Сихь онѣмь прилежащимъ, велми мя ефиопи они клеветааху, противяащимся аггеломъ Божиимъ.

И когда держали меня ангелы Божий, обступили их бесы, говоря о прегрешениях моих. Мне же предстояло отвечать за них. Ангелы же начали искать мои благие дела. И благодатью Господней нашли их и все собрали: кого напоила чашей холодной воды или вина, или посетила больного, или в темнице кого, или странника в келью свою привела и накормила, или ходила в церковь молиться, или налила масло в лампаду перед святыми и честными иконами, или примирила гневающихся друг на друга, или, стоя на молитве, проливала слезы перед Господом Богом моим, или, когда ругали меня, стерпела, или в смирении омыла ноги братии, словно водой огонь загасила, или слабого поддержала, или малодушного ласковыми словами утешила, или кого отвратила от греха, или какого странника благого приютила, или поклонилась Господу моему в покаянии и особенно в дни святого поста и отвратила лицо свое от всякой клеветы, и лжи, и лжесвидетельства, или что иное праведное сотворила я на том свете. И собрав это, ангелы положили все на чашу весов против моих грехов и искупили их. И когда сошлись вместе, стали обличать меня эфиопы, а ангелы Божий защищали.

 

И сему тако бывающю межю тѣмъ, внимаа узрѣхь, се господинъ мой святый Божий Василие предста тѣмь Духомъ Святымь, рече краснымъ онѣмь юношамъ, иже по мнѣ подвизаахуся: “Господие мои, та душа мнѣ в наслѣдие бысть, мнѣ бо поработа по вся дни и часы. Помолихся Господеви о ней, и Господь ми дарова ю. Приимете обаче сию — симъ искупит вся долги достигающи, егда миновати ей мимо мытаря”. Вынявъ из нѣдръ своихь, вда обѣма уношама яко нѣкаку керстицу червлену, полну злата имущю, и рече к нима: “Аз благодатию Господнею богатъ сый зѣло по духу Господню бываа, сиа же от труда и пота моего искупих”. Сиа убо рекь, въдавъ даръ и отиде. Они же убо реченнии бѣси, видѣвше, удивишася, въскорбѣвше на многъ чяс и убояшася, въпль же всепечяльный, имже не получиша, и отбѣгоша. Сим же отбѣгшемъ, се прииде господинъ мой, сосуд масла чиста исполнена суща приносяща, повелѣша убо, и отворишася кождо сосуди они. И уноша ты възлиаша на главу мою, и быхъ исполнена масла, и очистися лице душа моея зѣло, и смотряхь свѣтло и чисто, и радости бысть духъ мой исполнен. Рече избранный общий отецъ нашь Василий иже мене хотяаше свести: “Господие мои, егда достойнаа на души той скончяете, на мое устроение от Господа божественаго покоа ту, и сию съхраните”. И, се рекше, отидоша от лица мене носяще. И вземше убо они краснии юноши, и отступивше ногами своими от земля, яко облакъ или корабль по морю, тако к восточному пути на въздусѣ мене носяще идяхуть на высоту невъзвратно.

И когда так они спорили, увидела я, что господин мой святой Божий Василий как Дух Святой предстал и сказал прекрасным тем юношам, которые мне помогали: “Господа мои, эта душа мне в наследство дана, ибо мне помогала все время. Помолился я Господу о ней, и Господь даровал мне ее. Примите, однако, то, чем искупит она долги свои, когда мимо мытаря проходить будет”. Вынув из одежд своих, дал он юношам какой-то ковчежец красный, полный золота, и обратился к обоим: “Я благодатью Господней и духом Господним богат, это же от труда и пота моего”. Сказав это и отдав дар, ушел он. Бесы же, о которых я рассказывала, увидев это, удивились и скорбели долгое время, и убоявшись, и не получив того, что хотели, издали печальный вопль и убежали. Когда же исчезли они, вновь пришел господин мой с сосудами, в которых было прозрачное масло, и повелел открыть их. И юноши те возлили масло на голову мою, и исполнилась благоуханием я, и очистился лик души моей, и взгляд мой стал светел и чист, и радостью дух мой исполнился. Сказал избранный отец наш Василий тем, кто хотел меня вести: “Господа мои, когда свершите достойное души этой, тогда в приуготовленный от Господа божественный покой мой ее отведите”. И так сказав, отошел от тех, кто меня нес. И взяв меня, те прекрасные юноши перестали касаться ногами своими земли и, словно облако или корабль в море, неся меня по воздуху к востоку, невозвратно двинулись ввысь.

 

Начяток первому мытарству. Усрѣтохом, еже творяхуть оболгание, ихже бысть съборъ ефиоп черныхъ нѣкий. Старѣйшина от нихъ с лукавством многимъ пресѣдяаше. Достигшем же намъ, стахомъ. И свѣдѣтели праведнаго суда, о чядо, ихже яко человѣкъ оклеветахъ и коли и въ которомъ часѣ в мирѣ оном, обличяахуть пред лицемъ лукавнующе. Откуда си увѣдѣвше, не вѣдѣ. Отрекшим бо ся намъ, онѣм же поистиннѣ облыгающимъ мене. Носящимь от святаго оного одарениа, еже ми отецъ мой вда, преподобный Василие, и абие минувше, и на вышнии преидохом.

Начало первого мытарства. Встретили мы тех, кто творил оболганье, и была там целая толпа эфиопов черных. Старейшина же их с лукавством многим восседал. Когда же достигли места этого, остановились. И свидетели праведного суда, бесы эти, о чадо, если человек оклеветал кого в мире том и в какое время, все знают и обличают, клевеща. И откуда знают об этом, не поняла. Мы же отреклись от всего, ведь поистине лгали они обо мне. И принеся им от дара святого, который отец мой дал, преподобный Василий, быстро прошли, еще выше поднимаясь.

 

Потом же доидохом втораго мытарства, еже бяахуть суще оклеветание. И ту же подобна быша первому мытарьству: от блаженнаго дара въздавшимъ намъ, без бѣды и сихъ минухом.

Потом же дошли до второго мытарства, которое называлось клевета. И там было то же, что и в первом мытарстве: часть блаженного дара отдали и безбедно прошли.

 

Идущим намъ напред, бесѣдовааху к себѣ мене носящеи: “Молитву въздати, — рекуще, — убогаа сиа душа о угодницѣ Божии Василии, яко велиа ей благаа съдѣа, понеже быхом нужду велику достигли, начяла и власти тмы преходяще”.

Когда пошли дальше, говорили друг другу носящие меня: “Убогой этой душе надо помолиться об угоднике Божием Василии за то, что великое благо содеял ей, ибо достигли мы великих испытаний, начала и власти тьмы проходя”.

 

И якоже си бесѣдующе, доидохом третиаго мытарства, еже бѣ зависть. Благодатию же Господа нашего Исус Христа ничтоже не имущемъ суетнымъ онѣмь оклеветати мя, ибо не помнях, коли кому завидѣхь. Радующеся, и сихъ лукавыхъ минухом. И скрежетаахуть на мя они скверненоличнии ефиопи, якоже мняще ми, якоже в той чяс мене и мене носящихъ яко живыхъ въ гнѣвѣ пожрети.

И так беседуя, достигли третьего мытарства, которое называлось зависть. По благодати же Господа нашего Иисуса Христа не удалось суетным тем оклеветать меня, ибо не помнила, что кому-нибудь завидовала. Радуясь, и этих лукавых минули. И скрежетали зубами на меня те безобразные эфиопы, и казалось, что в сей же час меня и тех, кто нес меня, как живых в гневе проглотят.

 

Еще убо нам на высоту идущимъ, постигохомъ четвертое мытарьство, еже нарицается лъживыхъ. Бяахут бо ту ефиопи събрани мнози, ихже лица суетна и нелѣпотна зѣло. И старѣйшина мытарьства удивленъ зѣло и предсѣдяй въ льстех. Видѣвше же насъ, скоро противу намъ въсташа. И дошедшимъ намъ до них, мятяхутся проклятии, и приносяще на ны всяку лжу, и на мя нѣ с коимъ възвѣщениемъ повѣдающе име, иже коли яко от несмысленыхъ женъ сългахъ. И сътворивше доволнаа иже мене водящеи, и тако скверныа минухом молитвами и молениемъ, иже мою худость помиловахъ.

Когда поднялись еще выше, достигли четвертого мытарства, называемого ложью. Были же там собраны многие эфиопы, лица их были суетны и ужасны. И старейшина мытарства восседал среди лжи в славе своей. Увидев нас, быстро встали напротив. И когда дошли мы до них, заметались проклятые и стали упрекать меня во лжи, показывая имена людей, которым в безрассудстве женском солгала. И водящие меня, помиловав худость мою, сделали все, чтобы молитвами и молением минули мы это место.

 

Еще намъ идущимъ напред, достигохомъ пятаго мытарства, болий соборъ ефиопъ имуще, иже нарѣкаашется ярость и гнѣв и съ гнѣвомь ярость, иже окрестъ себе повелѣваашет. Онѣм же съ гнѣвомь изьядающимся самѣм, яко пси нѣции ядовитии. Якоже убо приидохом к тѣм, развращена намъ съ гнѣвом и яростию отвѣщаша, да аще казни ради, или на чядо свое, или на кого иного разгнѣваахся или прогнѣвание имяахъ, то и та исповѣдають лукавнующе обличяаху, или что з гнѣвом и съ злопоминаниемъ гнѣваахся и прогнѣвахъ. Яко море горько и злѣ волнующеся, тако въздаахут ми, ярящеся на мя. И приношахутъ по именемъ посредѣ и тѣхь, ихже прогнѣвахъ, яко человѣкь, яряся на мя, и та словеса, яже тогда срекохъ, на негоже враждовахъ, и того чяса и того дни, часто представляюще. И отвѣщающи к симъ достойнаа възлюблении они юноши, иже мя защищахуть. И отшедше оттудѣ, на высокий въздухъ идяхомъ.

Продолжая идти вперед, достигли мы пятого мытарства, которое называлось ярость и гнев и с гневом ярость, и там еще большая толпа эфиопов вокруг властвовала. Они же сами, подобно псам ядовитым, с гневом поедали друг друга. Едва мы подошли к ним, как они с гневом и яростью стали обличать меня в том, что за обиду, мне нанесенную, или на чадо свое, или на кого иного разгневалась, и то знают лукавые, или гневно и злопамятно гневалась на кого-либо и прогневала кого-то. Подобно морю, горько и злобно волнующемуся, подступали они в гневе ко мне. И враждуя против меня, приносили имена тех, кого прогневала я, и те слова, которые сказала я будучи в гневе на кого-то, показывали час и день, когда это было. И достойно отвечая им, защищали меня возлюбленные те юноши. И отойдя оттуда, на высоту воздушную пошли.

 

Идущим же намъ, достигохомь шестаго мытарьства, иже нарицается гордыни. И ищющимъ онѣмь оклеветати мя зѣло, благодатию же Божиею не обрѣтоша ничтоже. Аз бо во ономъ вѣцѣ раба худа бѣх, а кому ся бѣхъ хотѣла гордѣти. Преидохом бо и сихь, ничтоже плативше тѣмъ.

На пути своем встретили мы шестое мытарство, которое называется гордыня. И по благодати Божией не дано было оклеветать меня тем, кто хотел этого. Ведь в жизни своей рабой бедной была — и перед кем мне было гордиться. Прошли и этих, ничего не заплатив им.

 

И еще нам идущимъ, достигохом седмаго мытарьства, еже нарѣкашется буесловие, и срамословие, и безстуднаа словеса. Усрѣтоша ны властели мытарьства издалечя, зѣло нудяще ны въздати суд. Приближихом бо ся убо к нимъ, и обличяахуть мя, еже въ уности моей блядословиа съдѣах, елико же пояхъ срамныхъ, прикладываахуть ми, окааннии, лааниа ли или играюще срамословие, острѣе приводящи на искушение. Поистиннѣ сица бывша свѣдѣтельствующе, яко бояти ми ся, сих слышащи. Како бо сиа вѣдяхуть, окааннии? Ихъже и сама аз по толицѣх лѣтѣхь забых минувшихъ. По достоинству бо симъ въздавше слово, идохом путемъ своимъ на выше идуще.

И дальше пошли, и достигли седьмого мытарства, которое именовалось празднословие, и срамословие, и сквернословие. Встретили нас властители мытарства, желая свершить суд над нами. Когда же приблизились к ним, стали обвинять меня в том, что в юности своей пустословила, срамословила, упрекали, окаянные, в ругани и в играх непристойных, приводящих к быстрому искушению. Поистине свидетельствовали о том, что было, и со страхом слушала я это. Откуда только и знают все, окаянные? Я же сама по прошествии стольких лет забыла об этом. Достойно же и этим ответив, пошли путем своим еще выше.

 

И достигахомъ осмаго мытарства, еже нарѣкаашеся лихва и лесть. Слуги убо мытарства того истинну о мнѣ испытавше, ничтоже обрѣтоша льсти ради и, не могуще обличити, остряхуть на мя зубы. Мы же, отшедше оттуду, путь свой далний шествовахомь въистинну далече числа человѣкъ не имущи.

И достигли восьмого мытарства, которое называлось коварство и обман. Слуги же того мытарства, узнав обо мне правду, не нашли лжи в жизни моей, и не в силах обличить, лишь острили на меня зубы. Мы же, уйдя оттуда, продолжили дальний свой путь, меру которого человеку не дано понять.

 

Доидохомъ паки девятаго мытарьства, иже нарѣкаашется уныние, сирѣчь тщеславие. Мнѣ же к тѣмь ничтоже не имущи испытавше, преидохомъ вскорѣ.

Тут дошли и до девятого мытарства, которое называлось уныние, или тщеславие. Я же ничего не имела для испытания, и прошли быстро его.

 

И доидохомъ десятаго мытарьства, еже нарѣкашется сребролюбие. Голка бысть в мытарствѣ паче инѣхь мытарствъ. И в семь бо всякого человѣка ловять окаании они и, в нихже вселяющеся, нудять я се творити, и паче иже на въздухь въ всѣхь иже старѣйшиньство имуще творять. Испытавше и ти, въ мнѣ ничтоже не обрѣтоша, гдѣ бо у мене бысть злато, да быхъ имѣла к нему любовь.

И дошли до десятого мытарства, которое называлось сребролюбие. Шум был там больший, нежели в прочих мытарствах. И здесь же всякого человека ловят окаянные те и, в них вселяясь, мучают их, и сильнее, чем в прошлых мытарствах, истязают их. Испытав и меня, не нашли ничего, где бы у меня было золото, если бы я любила его.

 

Якоже убо и ты минухом, и достигохомь иже въ пианственое мытарство. И стоахуть слуги того мытарства отдалечя, якоже волцы хищницы, всякого хотяще пожрети, проклятцы. Онии же убо носяще мя, якоже убо вдано есть, яко пытаются душа мимоходяаще от князь власти тмы въздушныа. На то мытарство приидоша, нападше убо на ны горцыи они испытницы и мытоимцы и тычяша, яже в животѣ своемь испихъ, в число и в мѣру имяахуть, речяахуть убо ко мнѣ: “Не испила ли еси в семъ мѣстѣ селико чяшь? И упися убо в сей день и в празникъ при сихъ? — и сего нарицающи. Не упи ли ся, не испи ли селико чяшь, егда к онсии еси дошла, егда тя усрѣлъ онси?” И вся ми о томъ сотворивши, нарицаахуть, хотяще мя исхитити от руку носящих мя, рикающе. Елико же вѣщааху, истинна бяахуть. Множицею бо якоже посредѣ житиа сущи, и ако едина от человѣкь сущи, другу нѣкоему приходящю, излиха испивахъ с нимъ купно и абие упиваахся. И что потомъ, — въдавше и симъ мои добрии вожди должное искупити грѣхи моа, и и-шедше, идяахомъ.

Когда же и то минули, достигли пьянственного мытарства. И стояли слуги того мытарства поодаль, желая поглотить каждого, словно волки хищные, проклятые. Они же испытывали меня так, как испытывается любая душа, приходящая сюда, князем власти тьмы воздушной. И пришли мы на это мытарство, и напали на нас злобные те палачи и мытоимцы, и показывали, сколько в жизни своей испила я, зная число и меру этого и говоря мне: “Не испила ли ты в этом месте столько-то чаш? И не напилась ли в сей день или в праздник с таким-то? — и называют их. Не напилась ли и не испила ли столько-то чаш, когда к такому-то пошла или когда такой-то принимал тебя?” И все, что я сотворила, называли, рыча, желая вырвать меня из рук ангелов. Сколько ни говорили, истинно было. Часто ведь в жизни своей, как одна из многих, со знакомым неким встречаясь, премного испивала с ним вместе и упивалась. В конце концов отдали добрые душеводители мои и этим то, что должно было искупить грехи мои, и, исшедши оттуда, продолжили мы путь свой.

 

И бесѣдовааху ко мнѣ святии аггели, вънегда идяхом, рекуще къ мнѣ: “Видиши ли, каку бѣду имуть преити сих начялъ князь темныхъ въздуха сего?” Аз же рекох: “Ей, господие мои, многи нужди и бѣды бывають. Да кто сиа възможеть преити без бѣды и без мятежа? И мню бо, господие мои, никтоже в мирѣ ономъ, отнюдуже изидох, что здѣ бываеть, не вѣдают отнюдь”. Рекоша они: “Вѣдаемъ и мы, якоже не въдуще, что ся здѣ дѣетъ. Но аще бых чистѣ вѣдала о сихь, то много ся быхъ попекла о сихь грѣсѣхъ, паче же и о милостыни, та бо много поможеть здѣ, и ктому противилася бы противу злымъ, искупилися быша, егда умирают, и сего ради преидуть духи. Но понеже не свѣдають и живут в лѣности, потом же приходять вся та на ня. Да горе тому, иже не имать добраа и духовна. Да крѣплии будеть на кровопиица, сиа достигаа и преходя, вънегда мимоидеть”.

И говорили мне святые ангелы, когда шли мы: “Видишь ли, какую беду терпят те, кто проходит этих бесов князя воздушной тьмы?” Я же ответила: “Да, господа мои, много нужды и бед бывает. Да и кто может пройти их безбедно и безмятежно? И думаю, господа мои, что никто в мире том, откуда я пришла, о том, что здесь происходит, совсем не знает”. Сказали они: “Ведаем и мы, что не знала ты о происходящем здесь. Но если бы дано было тебе узнать об этом, то лучше бы позаботилась о грехах своих, и искупились бы они, как и о милостыне, которая весьма помогает здесь, и сторонилась бы зла; кто поступает так, тот после смерти минует бесов. Но поскольку не ведают люди этого и живут в лености, то и приходит на них все это. Да горе тому, кто не имеет доброго и духовного. Да горше будет жестокосердному, достигшему этих мест”.

 

Сиа намъ бесѣдующимъ, доидохомъ вторагонадесяте мытарства, иже нарѣкашется зловъспоминание. И достигшимъ намъ, и к тѣмь проклятымъ дошедшимъ, яко лукавии разбойницы скоро пытааху, егда что обрящют въ своемъ лукавѣмъ свитцѣ написано о мнѣ, да възмогут мене облиховати. И по молитвѣ святаго и преподобнаго отца нашего Василиа ничтоже не възмогоша обрѣсти и посрамишася лукавнии, ибо ласкова бяах въ ономъ мирѣ къ всѣмь зѣло, любовь имущи и к малымъ, и к великимъ, яко и ты лѣплѣ свѣдаеши, о чадо. Ничтоже ми сотворьши, якоже речено, ни в семъ имущи мене обиати, отидохь посрѣдѣ ихь, ничтоже от тѣхь не приимши. И на прочее идяахом.

Так беседуя, дошли до двенадцатого мытарства, которое называлось злопамятство. И когда достигли его и дошли до проклятых тех бесов, то они, как злые разбойники, тотчас начали искать, не написано ли в бесовском свитке их то, чем можно оболгать меня. И по молитве святого и преподобного отца нашего Василия ничего не могли найти и посрамились лукавые, ибо дружелюбна была ко всем в мире земном, любила и детей, и взрослых, о чем и ты хорошо знаешь, о чадо. И ничего мне не сделали, как сказано, не смогли схватить меня, и прошла я, ничего не приняв от них. И дальше пошли.

 

Идущим же намъ, въпрошаахь ведущих мя: “Господие мои, молюся вамъ, ползу ми сътворите о семь словеси: о како сии вѣдают сиа дѣлающе безаконие, коль далече суще, что мы, человѣцы, въ ономъ вѣцѣ творимъ, бесчисленое удаление межю собою имуще?” Рече единъ от нихь къ мнѣ: “Не вѣси ли, якоже всякий христианинъ лукаваго аггела имѣетъ с собою и въслѣдъ его послѣдующа и вся дѣла его злаа написающа? Тако же имущему благому благихъ дѣла, имже образомъ лукавнии, и тому пишющю вся. Елико же знаменаютъ лукавнующии въ ономъ мирѣ коегождо християнина грѣхы. И абие различають грѣхы, когождо мытарства достоинство посылаетъ, да и онии же написущеи я. Егда въсходить душа, и кождо ихь имѣютъ нѣчто в себѣ, имже възмогутъ препрѣти ихь и възвратити а в бездну, иже не имуть дѣлъ благихъ. Егда мимоходя хощеть исповѣдатися, аще бо наша добраа дѣла умалятся, егда по правдѣ препирають нас, вънегда та сравнаются с вѣсиломъ искупающе грѣхи, и мимоидем. Ибо, якоже речено, не имущемь намъ дѣлъ праведных, къ антихристовѣ злобѣ нас исторгающе, но от рукъ нашихъ биюще, въ бездну ю посылают и заключяюще въ тмѣ и сѣни смертнѣй до Страшнаго оного неотрочнаго суда. И такимъ образомь елико же творят съгрѣшающе в мирѣ ономъ”.

Когда же шли, вопрошала я ведущих меня: “Господа мои, молю вас, поведайте мне: как узнают вершители беззакония о том, что мы, люди, творим в жизни земной, ведь столь велико расстояние отсюда до земли?” Ответил мне один из них: “Разве не знаешь ты, что всякий христианин лукавого духа имеет при себе, следующего за ним и записывающего все его греховные дела? Имеет также и благого ангела, который дела благие все записывает. Так что отмечают бесы в том мире грехи каждого христианина. И тотчас определяют, к какому мытарству относятся они, да и записывают их. И когда восходит душа, каждый из грехов знают и могут переспорить души и увлечь в бездну их, не имеющих дел благих. Если же не хватает наших добрых дел и поистине побеждают нас бесы, то проходящий сокрушается, что не исповедался, но дальше идем мы лишь тогда, когда добрые дела сравниваются на весах с греховными, искупая их. Ибо, как сказано, если не имеем мы дел праведных, к антихристовой злобе нас исторгают и, выхватив из рук наших, в бездну душу посылают и заключают во тьме и сени смертной до Страшного неотвратимого суда. И получают столько, сколько сотворили, согрешая в мире том”.

 

И тако водящимъ мя бесѣдующимъ, мнѣ же дивящися, достигохом третиагонадесять мытарьства, еже нарѣкашется чародѣйство и потвори, волхвование и обавникъ, и подобнии имъ. Бяаху воловнии дуси, иже в томъ мытарьствѣ, змиини, и змиеви, и единорогимь образу подобящеся, ихже видѣние тма и поползение. Горести бо бяаху всякоа исполнени. И не имущемъ имъ оболгати мя, минухом и тѣхь, ничтоже ихь мнѣвъше.

И так беседовала я с душеводителями моими и удивлялась, и достигли тринадцатого мытарства, которое называлось чародейство и колдовство, волхование и заклинание, и подобное тому. Были в том мытарстве волообразные духи змеиные, и змеи, и подобные единорогу, а облик их темен и гадок. Горечи всякой были исполнены они. Но не могли оболгать меня, и минули их беспрепятственно.

 

Паки же убо начях въпрошати водящих мя: “Господие мои, молюся вамъ, всяк грѣх, иже сотворить человѣкъ в мирѣ ономъ, всякому ли въздати слово отсюда отшедши, егда умреть, о тѣхь, иже сотвори? Вижу бо, како мене и въмалѣ пытають, и дивлюся”. Рекоша они ко мнѣ: “И всѣмь не тако. Аще бы ты исповѣдала грѣхи своа духовному своему отцу, было ти епитемию приемши и послужила бы тѣмь, да егда бы скончала та ти, тогда бы приала прощение от Бога и отца твоего и мытарьства злаа и пагубнаа прешла бы нынѣ бес пакости, никомуже не могущю рещи слова на тя. Егда бо исповѣсть кто во оном мирѣ грѣхи своа и ктому дасть себе на покаание, и отдасть ему Богъ, елико же будеть согрѣшил, и ктому будеть свободенъ, приим самъ невидимо оставление свое. Сии же в мытарствѣ бѣси, имуще сихъ безакониа в свитцѣхь своихь написавше, скоро отвивающе, яже написана, ничтоже ихь бяаху написали ни знамениа от нихь могуще обрѣсти, ибо Святый Духь невидимо заглади ихь оттудѣ. Вѣдають бо иже въ мытарствѣ вси, якоже исповѣданиемь загладишася, и скорбять, не улучивше. Дивно бо есть покаатися преже смерти. Аще кто не упразнится покаатися, потааетъ прежняа своа съгрѣшениа, мнится въ покаании преставъ от грѣхь, иже не покаются, здѣ имже видиши и твоа испытаема”.

Снова же начала я спрашивать водящих меня: “Господа мои, ответьте мне, каждому и за всякий ли грех, который сотворит человек в мире земном, нужно держать здесь ответ после смерти? Вижу ведь, что и в малейшем грехе меня пытают, и дивлюсь этому”. Отвечали они мне: “И не всем так. Если бы ты исповедала грехи свои духовному своему отцу, приняла бы епитимью и исполнила бы ее, то по кончине твоей приняла бы прощение от Бога и отца твоего и мытарства злые и пагубные прошла бы теперь без страданий, поскольку никто бы не мог ничего сказать тебе. Когда кто исповедует в том мире грехи свои и покается, то простит его Бог в том, и будет свободен от грехов, принимая невидимо прощение свое. Эти же бесы мытарства, имеющие в свитках своих записи о беззакониях, тотчас по приходе души раскрывают свитки и не могут найти даже следов того, что раньше написали, ибо Святой Дух невидимо загладил все. Понимают все в мытарстве, что через исповедь исчезли записи, и скорбят, не получив душу. Хорошо ведь покаяться перед смертью. Кто же избежит покаяния, утаит прежние свои прегрешения, решит предстать безгрешным и не покается — здесь их ты видишь, пытаемых, подобно тебе”.

 

И тако намь бесѣдующим, достигохом четвертагонадесяте мытарства, иже нарицашется чревообиадение. И от того мытарства изыдоша нѣции толсти и тучни, дивии, злии суще, большии бо суще, нежели прежнии. И сии обличяахут мя, како ядях от юности моея от утра имже образомъ и свиниа, не вѣдающе о горцѣмь семь мытарствѣ, како ядяхь в говѣние от перваго часа, не сотворивши молитвы, якоже ядяхь всегда вси в велицѣ пространствѣ, завтрокающе и обѣдующи, сирѣчь и полуднующе, и вечеряюще, обьядающеся чреву обиадениемъ. Сиа вся обличяху и поносяхуть ми, искушахутся пожрети мя, рекуще: “Въ крещении убо своемь рекла еси и обѣщалася еси, отмѣтающеся сотоны и всѣхъ дѣлъ его. И како нынѣ по страшныхъ обѣщаниих онѣхъ и потомъ творила еси прегрѣшениа?” Въдавшимъ убо намъ и тѣмь должное и искупивше прегрѣшениа моа, о нихже препираахут мя, преидохомъ и то скверное мытарство.

И в такой беседе достигли мы четырнадцатого мытарства, которое называлось чревоугодие. И из этого мытарства вышли некий толстые и тучные, свирепые, злые, большие, нежели прежде. И они обличали меня в том, что ела в юности моей с утра как свинья, не зная о горьком этом мытарстве, что ела во время поста с самого его начала, не сотворив молитву, что ела всегда все в большом количестве, завтракая и обедая, полдничая и ужиная, насыщая чрево едой. Все они обличали и поносили меня, желая поглотить меня, говоря: “В крещении своем говорила и обещала отречься от сатаны и всех дел его. Как же после клятвенных обещаний тех потом творила таковые прегрешения?” Дали мы должное и тем и, искупив прегрешения мои, в которых упрекали меня, прошли и это скверное мытарство.

 

Достигохомъ пятагонадесять мытарства, иже нарицашется кумирослужение и всякоа ересе. Тѣмъ, иже с ними любовь имуще, испытаахут тамо тако. Никакоже убо к симь о семь възвратихом, ничтоже бо ти ко мнѣ о томъ имяхуть. Егда же в мыши и въ свиниа дивиа превращаахуся, имуще величества долготу, якоже кити страшнии. И смрад страшный сущь окрестъ ихь зѣло, и в сласть имяхуть смрада того, почивающе в немь. Многи бо души, глаголахуть, привлачяаще, всегда творяще тѣмь подобнаа и умирающе, тѣмь тамо хотящимь преити, да поклонятся престолу благодатному, суще позорище идольское скверненаа и учюжденаа от всякаго благаго видѣниа бываахут. Якоже разумѣвше, якоже женский духь, ничтоже не имяхуть пытати. Се токмо испыташа въ мнѣ, рекуще, егда когда уна сущи, сверстницѣ своей отроковицы любовь имущи, въ единой постели нощию почивающи, яко женский ложественый грѣхь сотвориши обою. Ничтоже в том тѣмь обрѣтшим, и отступихом оттуду от скверныхь тѣх.[5]

Достигли пятнадцатого мытарства, которое называлось кумирослужение и всякая ересь. Те, кто любовь имел к этому, там испытывались. Ничего мы не дали им, потому что не имели они обвинений против меня. И в мышей, и в свиней диких превращались они, становясь огромными, словно киты ужасные. И смрад страшный стоял вокруг них, и сладок был тот смрад им, в котором пребывали. Многие души, говорили они, уловленные здесь, в жизни своей творившие подобное и умершие, хотевшие пройти, чтобы поклониться благодатному престолу, обнаруживают здесь капище идольское, скверное и отличное от всякого благого вида. Когда же поняли, что женский дух перед ними, ни о чем не испытывали меня. Только испытывали меня, спрашивая, не сотворила ли в юности женский плотский грех со сверстницей своей, в любви почивая ночью в одной постели. Когда ничего не обрели они, отошли мы от скверных тех.

 

Доидохомь шестагонадесять мытарства, уже приближающеся къ вратомь небеснымъ, ктому иже нарицашется прелюбодѣйство испытаниа. Бѣси же скоро нас усрѣтоша, пытаахуть, тщание крѣпко имуще. И еще блаженному не пришедшю к намъ, съ другомь своимь пребываахь в невѣжьствѣ, ничтоже намь в томъ не имущемь, юномъ сущем, прельстившися, падохъ. Сего ради онѣмь вельми мя препирающимъ. Водящии же мя вельми противляахуся, рекуще: “Не от иерей благословилася”. Сице убо межю собою прѣвшимся, побѣдиша мои. Ничтоже имъ не вдавше, мимоидохом. Рекоша же они иже в томъ мытарьствѣ суще: “Аще и нас преидосте, но вышнихь не преидете, достигшимъ блуднаго мытарьства”.

Приближаясь к вратам небесным, дошли мы до шестнадцатого мытарства, которое называлось прелюбодеяние. Вскоре встретили нас бесы и испытали меня с великим пристрастием. Еще до того, как блаженный к нам пришел, жила я с другом своим в греховном неведении и, прельстившись, пала, ибо юной была и не знала, что это грех. И поэтому те бесы много клеветали на меня. Водящие же меня весьма им противились, говоря: “Не была она священником венчана”. Так в споре с бесами победили мои ангелы. Ничего им не отдав, мимо прошли. Сказали же те, кто в том мытарстве был: “Хоть нас вы и прошли, но тех, кто выше, не пройдете, достигнув блудного мытарства”.

 

Идущимь намъ тамо, достигохом седмагонадесяте мытарства, иже нарицашется убийство. Въ немже бѣ всякое убийство и всяки раны или биение, или ино что, въсхищение или неправда от ближняго бывши. И истязають бѣси, егда мимоидуть душа. Малы преобидѣвше нас и о сихъ, якоже множицею, и еще не в смыслѣ ми сущи, вражду сотворихь жива сущи въ уности своей или коли за власы имшися с кѣмъ.

Продолжая идти дальше, достигли мы семнадцатого мытарства, которое называлось убийство. В нем же было всякое убийство, и всякое ранение или побои, или иное что, похищение или насилие над ближним. И истязают бесы, когда мимо идут души. Немного упрекали нас и в этом грехе, поскольку часто, когда еще несмысленной была в юности, враждовала в жизни своей или за волосы кого-нибудь таскала.

 

И потомъ оттуду идохом, достигохомь осмагонадесять мытарьства, иже нарицашется татьба. Тому к намъ пришедшю, подробну пытахуть. Мало насъ истязавше, мимоидохом.

И потом оттуда пошли и достигли восемнадцатого мытарства, которое называется разбой. И, подступив к нам, подробно пытали нас бесы. Немного претерпели от них и мимо прошли.

 

Прешедше и тѣхь, доидохом девятагонадесяте мытарства, уже къ вратомь небесным приближающеся, и то бысть блудный. Князь же убо того мытарства в ризу бѣ оболченъ, гноищемь помазану, и кровию окропленъ, и крашашеся ризою своею по безумию своему, мняаше бо нѣчто благо имѣа. Той же стоа противяашеся аггеломь Божиимъ и с ними пряшется скверныхь дѣлъ ради о всякомь недостоиньствѣ и о совокуплении блуднѣмъ, выну смѣшающися и в томь пребывающе крѣпко. Слуги его вскочивъше и нас усрѣтоша, зѣло испытаахут ны о моих дѣлѣх, иже во уности моей, посредѣ покладааху, со мнозѣмь дрьзновениемь обличяюще мя и поносяще. И тѣхь мужьскихь имена, с нимиже многажды, егда бѣхь млада отроковица и въ игрѣ, страстовах с тѣми прироки и образы, и всѣх исповѣдааху, възвѣщающе. И имше мя и въсхитиша, хотяше съврещи долу. Много аггеломь глаголющимь, якоже преста, рече, и по чину и умолчя от всякого зла. Ти же рекоша проклятии бѣси: “Якоже, — рече, — преста и умолче, вѣдаемь. Но обаче таи, и наша съхранена быша в ней, понеже любляшеть нас и не обличяшеть дѣлъ нашихь покааниемъ никомуже на земли. Се мы обрѣтаемъ, якоже не исповѣдалася есть, ни поработа епитемии, ни приа же оставлениа ни у единого же мниха от служебника его, иже въ свѣтлость ту облъченъ иже на очищение бесчестное. Обрѣтаемъ ту, никакоже по закону покаанию прилежавши. Да уже оставите ту нам, а вы идѣте. Что вамъ помощь, досюдѣ пришедшимь, тоа ради и дѣлъ ея лукавыхь, аще имате дѣло благо всегда?” Аггели же Господни, вдавше им равно извѣстно от добраго дѣаниа блаженнаго избавлениа ради душа ея, иже бѣ той себѣ стяжалъ, яко мнѣ от нихь с показанием оклеветаемѣ, въземше мя, отидоша. Скрежетаху же они зубы своими на мя, страшнии они и сквернении, якоже избѣжавши ми ихь, дивящимся тѣмь, кто мя одари божествеными тѣми дѣлы, имиже откупаахъ безакониа моа от нихь и не повиновахся имъ.

Пройдя и тех, дошли до девятнадцатого мытарства, уже приближаясь к вратам небесным, и то был блуд. Князь же того мытарства в ризу был облачен, помазанную гноем, и кровью окроплен, и хвалился ризою своей по безумию своему, считая, что нечто благое имеет. Он же, стоя, противился ангелам Божиим и с ними спорил о скверных делах, о всяком недостоинстве и о совокуплении блудном, которое возлюбили грешники. Слуги его вскочили и встретили нас и ревностно испытывали нас о моих делах, которые совершила я в юности, и на середину их положили, с большой дерзостью обличая меня и браня. И называли имена мужей, с которыми часто, будучи отроковицей, в страсти порочной пребывала, забавляясь, и об этих грехах спрашивали меня. И схватив меня и похитив из рук ангелов, хотели бросить меня вниз. Ангелы же говорили, что давно перестала я творить зло. Те же проклятые бесы ответили: “Что перестала, знаем. Но, однако, скрывала, и дела наши сохранены были в ней, поскольку любила нас и не открывала дел наших никому на земле в покаянии. И то нам ведомо, что не исповедалась, не подчинилась епитимье, не приняла отпущения грехов ни от одного монаха или священника, облеченного благодатью на очищение от бесчестного. Наша она, потому что не покаялась по закону. Оставьте ее нам, а сами идите. Зачем вам, придя сюда, помогать ей ради дел ее лукавых, если всегда вы дело благое вершите?” Ангелы же Господни для избавления души моей отдали им от добрых деяний блаженного, которые тот себе стяжал, столько, сколько клеветы от бесов получила, и, взяв меня, отошли. Скрежетали же на меня зубами своими страшные и скверные те, поскольку ушла я от них, и дивились тому, кто одарил меня божественными теми делами, ведь откупила грехи свои и не повиновалась им.

 

Идущим же намъ, рекоша аггели Господни ко мнѣ: “Видиши ли мытарство се, иже преидохом?” Мнѣ же рекущи: “Ей, видѣхь”. Рекоша ко мнѣ: “Мало душь отсюда избѣгають бес пакости, зане сущю суетному оному миру любоблудному, прелюбодѣйному и грѣшному. Всяку бо душю се мытарство въ единомь приимаетъ и низлагаетъ, имже оскверняются в нечистоты блудныа, и низлагают ю в бездну. Ту же заключяють ю въ тмѣ и сѣни смертнѣй до страшнаго пришествиа Господа нашего Исус Христа. Ты же благодатью дивнаго оного старца се убѣжала еси сих. И хвалящимся бес числа, якоже “Мнѣ, — рече, — исполнити имъ геону огненую, занеже душю прилежавшю нечистотѣ и блуду и повиновшися князю тмѣ и властелю сему мытарьству блудному”. И се удолѣ и симъ, и ктому не узриши зла, якоже помилова тя Господь и угодника его ради Василиа”.

Когда же пошли, спросили меня ангелы Господни: “Видела ли мытарство то, что прошли?” Я же ответила: “Да, видела”. Сказали они мне: “Мало душ уходит отсюда без напасти, потому что суетный мир тот — блудолюбивый, прелюбодейный и грешный. Каждую душу это мытарство принимает и, если осквернена она нечистотами блудными, то низлагают и в бездну ее бросают. Там же заключают ее во тьме и сени смертной до страшного пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Ты же по благодати дивного старца избежала этого. И похваляются непрестанно: “Мы одни, — говорят, — заполним геенну огненную, потому что души человеческие нечисты и блудолюбивы и повинуются князю тьмы и властителю этого мытарства блудного”. Но ты одолела и это и не увидишь зла, поскольку помиловал тебя Господь ради угодника своего Василия”.

 

Сице тѣмь исповѣдающимъ, достигохом другаго мытарьства, емуже бѣ имя немилосердие. Ту бо вси немилосердии, и вси скупии, и неблагосердии человѣцы горцѣ от нихь испытоваеми. Егда вся заповѣди Божиа исправиши, и будеши немилосердъ и немилостивъ, и ключить ти ся умрети, вся убо мытарства бес преткновениа преидеши, аще и въ всѣхь вреда не приимеши, то егда к сему достигнетъ, абие того ту удержат горцыи того мытаръства местницы и мытоимцы, и ако немилостива и немилосерда биють и въ мрачнѣмъ затворѣ адовѣ затворяють до общаго всѣхь въскресениа Богу, не милующю ихъ инѣхь ради добродѣтелей. Якоже не вда убогому когда уломка хлѣба, ни мѣдницы брату нищему николиже, занеже не посѣти в болѣзни лежаща и в темницахъ и елико симъ подобнаа занеже не сотвориша, убо имуще скупость, и сребролюбие, и немилосердие, и немилостыню утѣшну показующе. Сия бо ми аггели Господни о томъ мытарствѣ ясно исповѣдаша, якоже рѣхом. И достигохом сего мытарства. Старѣйшина мытоимства того отнюдь тонокъ, и зѣло иссохшь, и вельми грыжавь, якоже страсть немилосердиа и скупость, немилостыня тацѣмь образом и тацѣмь студом себе преображашется пагубный. Ибо немилостивии человѣцы, егда кто от убогих еже что от него испросит, абие грызется по обычяю, яко страсть имѣ, и отметается вопросу. Тацѣмь образомь нечествовашется пагубный онъ и звѣрообразный. Нам же к мытарству дошедшимъ, слуги же его, иже ту бяаху совокуплени, скоро пришедше дѣлъ ихь взыскааху испытоваающе. Ибо множество милостыня сътворивши: егда вдавши ми укрухь убогому, овогда же мѣдницу, или воды чяшу, или вина душа моея ради спасениа просто, яко сила моа можааше. Радость ми тамо въсприимши, веселящися от них, и внутрь врата небеснаа внидох. Ничтоже бо не возможе нас от правых възбранити.

Когда так они говорили, достигли мы другого мытарства, которому название было немилосердие. Там же все немилосердные, и все скупые, и неблагосердные горько от бесов страдали. Когда все заповеди Божий соблюдешь, но будешь немилосерден и немилостив, и случится тебе умереть, все мытарства беспрепятственно пройдешь и нигде тебе вреда не будет, когда же до этого дойдешь, тотчас задержат тебя злые местники и мытоимцы мытарства этого и станут тебя, немилостивого и немилосердного, бить, и в мрачном затворе адовом затворят до общего для всех воскресения пред Богом, не прощая ради иных добродетелей. Здесь мучаются те, кто когда-то не дал убогому куска хлеба или медной монеты брату нищему, или не посетил лежащего в болезни и в темнице заточенного, или подобное этому не сотворил, выказывая скупость, и сребролюбие, и немилосердие, и немилостыню неутешную. Так мне ангелы Господни об этом мытарстве ясно поведали, как я тебе рассказала. И достигли этого мытарства. Старейшина мытарства был весьма худым, и очень иссохшим, и болезненным, поскольку немилосердие, и скупость, и немилостыня в болезнь пагубную преображаются. Ибо немилосердный человек, если убогий какой что-то у него попросит, тотчас начинает браниться, будто болезнь какую имеет в себе, и отказывает в просьбе. Вот так грешил пагубный тот и зверообразный. Когда же мы дошли до мытарства, слуги его, которые здесь были собраны, взыскание учинили, но ничего не нашли. Ибо много милостыни творила: когда давала убогому кусок хлеба, или же медную монету, или чашу воды, или вина просто ради спасения моей души, сколько могла. Радостны стали мы и в веселии во врата небесные вошли. Ничто не смогло нас отвратить от правого пути.

 

Врата же небеснаа бяахуть яко обличие крустала свѣтло свѣтящася. И окрестъ ихь красно, яко от звѣздъ свѣтлых или иного нѣкоего свѣта, яко обличие злата имущи украшена и лѣпотна. Уноши же у вратъ въ златѣ одежди, молниею препоясани, и нозѣ ихь украшены огнемъ непостоаннымъ свѣтломъ. И тои веселяшеся и приатъ нас, радуася, якоже избѣже от насъ душа бес пакости горкихъ онѣхь мытоимствъ тмы въздухь, боле славляаху Бога. Идущим же нам внутрь небеса вод множество, иже бяаше над твердию, идущи преидохом, ибо бысть яко раступающися и бѣжащи от лиц нашихь напред на страны, и назади же совокупляющеся.

Врата же небесные имели облик хрусталя светло светящегося. И вокруг них красиво, как от звезд светлых или иного какого-то света, и имели они красоту и блеск золота. Юноши же у врат в золотой одежде, молниею препоясаны, и ноги их украшены огнем мерцающим светлым. И были они веселы, и приняли нас, радуясь тому, что избежала моя душа бед горьких тех мытарств в воздушной тьме, и еще больше славили Бога. И вошли мы внутрь обильных небесных вод, которые были над твердью, и перешли их, ибо они расступались и бежали от нас вперед и в стороны, а позади нас смыкались.

 

Прошедшем же намь тѣхь вод, иже над твердию, приидохомъ кь въздуху нѣкоему страшному и недоумѣнному. И на томь покровь златъ блещащься, страшнаа пространьства ефера оного въ пространствѣ противящеся. Бяахуть бо на томь покровѣ уноша нѣкои лѣпотны, имже не бѣ числа, огнемь облечени, якоже блескь солнечный, идуще на запад. И власи ихь, яко молниа, ноги ихь бѣлы, яко млеко, лица же ихь яко снѣгъ, и паче сторицею свѣта сладчяе зѣло свѣтящеся. И узрѣвше убо мя въ руцѣ носящих мя честныхь аггелъ Господнихъ, идуще спутьшествоваху, осклабляющеся и веселящеся играаху, радующеся о мнѣ, якоже, рече: “Приимшю ю душю въ чяс на спасение въ царство небесное”. И с нами идяху, поюще пѣние сладкое, занеже идяхом поклонитися огнеобразному престолу Божию. Идущим намь, и облакь, не яко облакъ поднебесный, но облакь образомь, яко цвѣтъ рдящься, паче сихь сторицею свѣтлѣе. На единой странѣ взятся облакъ, якоже завѣса нѣкоа бѣла, яко свѣтъ, и та премѣнися. И се подаль дворъ златъ долѣчний ми свѣтяся, многошарный, и в златѣ славѣ различными образы сиающа, и сладко веселиа ныня отшедши от тѣхь. И се въздухь огнеобразенъ, и благоухание Господне мастно и сладко.

Когда мы миновали те воды, бывшие над твердью, пришли к некоему воздуху изумительному и невообразимому. Золотой блестящий покров ограждал пространство этого изумительного воздуха от прочего пространства. Были на том покрове некие бесчисленные юноши прекрасные, облаченные огнем, как закатным блеском солнечным. И волосы их были, как молнии, ноги белы, как молоко, лица — как снег, и светились в стократ ярче света. Увидев меня в руках носящих меня честных ангелов Господних, они пошли рядом, улыбаясь, веселясь и радуясь, потому что, как говорили: “Принята душа ее в срок на спасение в царство небесное”. И шли они с нами и пели сладко, потому что направлялись мы поклониться огнеобразному престолу Божию. Когда шли мы, увидели облако, но не такое, как облако поднебесное, но красного цвета, стократно светлее прочих. С одной стороны поднялось облако, как некая завеса белая, как свет, и все изменилось. И вот засиял многоцветно вдали двор золотой ровный, переливающийся в золотой, славе, и в сладком веселии пошли мы дальше. Воздух здесь был светел, и благоухание Господне благовонно и сладко.

 

И прешедшимь намъ мало, узрѣхомь, и се на высотѣ въздуха бысть бес числа зѣло престол Божий, престолъ бѣлъ и многоукрашенъ, сиание блистаа паче и просвѣщаа предѣлы и препитаа вся, иже ту стояти достоини. Окрестъ бо престола Божиа златочистыа уноши высочество, яко кипариси, в качьство блистание имуще лѣпотно, облечени в багряницу и въ одежду свѣтлу и страшну, ихже слово человѣчьско изрещи не можетъ. Пришедшимъ убо пред страшный престолъ онъ, идеже бесчисленое высочество, видящимъ намь непостоанную славу, въистинну правду, благость, трисъставно въспѣша пѣние иже со мною идуще к престолу Божию. И иже на престолѣ страшнѣ почивающе от невидимых. Трижды абие поклонихомся Отцу и Сыну и Святому Духу и прославиша Святую Троицу, престоящую выспрь на огнеобразнѣ въздусѣ купно с нами, о спасении моемъ въ славѣ хвалениа. И се глас лѣпотенъ зѣло и крѣпокъ от высоты, рекущь ко мнѣ носящимъ мя: “Ведше ю около, — рекуще, — иже къ всѣмь душамь, на всяком жилищѣ пребывающимъ, святымъ и к преисподним, и потомъ покойте ю, въ нихже заповѣда вамъ угодникъ мой Василие”.

Когда прошли мы немного, увидели в воздухе на высоте необозримый престол Божий, престол белый и многоукрашенный, еще ярче блистающий, освещающий пределы и светом пронизывающий всех, кто там стоять достоин. Вокруг Божьего престола — златочистые юноши, высокие, как кипарисы, блистающие достоинствами, облаченные в багряницу и в одежды светлые и изумительные, которые невозможно описать словами. Когда мы подошли к этому страшному престолу бесконечной высоты и увидели непреходящую славу, истинную правду и благость, шедшие со мной к престолу Божию троекратно песнь воспели. Пребывающие же на престоле страшном были невидимы. И мы тотчас трижды поклонились Отцу и Сыну и Святому Духу и прославили Святую Троицу, предстоящую высоко на огнеобразном воздухе вместе с нами, за спасение мое в славе восхваления. И тут с высоты прозвучал голос прекрасный и сильный, обращенный ко мне и к носящим меня: “Ведите ее вокруг, — сказал, — ко всем душам, пребывающим в разных жилищах, к святым и преисподним, а потом поселите ее там, где заповедал вам угодник мой Василий”.

 

Отшедшим же намъ оттудѣ, въ жилища святыхъ идяхом. И се бесчислении, имже не бѣ числа зѣло от солнечныхъ лучь, от виса[6] и перфиры сианиа и лучь и от инѣхь многихь ваповъ красных божественых бесплотныхъ, иже просвѣщають просвѣщениемъ и страшнымъ сианием святыхь обители рукою Божиею несказанною. Въ нихъже и ти доидоша на поле едемское въ благодуховную пажить, идѣже истекаше вода умнаа, вода животнаа, въ мѣстѣ покойнѣ, въ мѣстѣх святыхъ почивалныхъ. Си же вся бываахуть яко полаты прекрасны, жилища и храми, онии же десницею Господнею ухитришася. И другъ друга святыхъ зряще, дивяахуся от страшныа красоты не насытящеся. Поприсну бо бяхуть апостоли, присно же пророцы, присно же мученицы, присно же святители, присно же преподобнии и праведнии. Когождо ихъ приготова жилище себѣ, иже суть в долготу и в ширину яко царьстии гради,[7] от нихже она отшла есть и в нихже вселятся. Вси же убо святии, выходящеи от своихь жилищь, духомъ умнымъ целоваахуть мя, веселящеся и радующеся о моем спасении.

Покинув то место, направились мы в жилища святых. Они были бесчисленны, и невозможно было счесть солнечных лучей, и от виссона и порфир лучей и сияния, и иных различных чудных красок, бесплотных и божественных, которые освещают светом и изумительным сиянием жилища святых, по неизреченной воле Божией. Здесь обрели они поле эдемское, благодуховную пажить, откуда истекает вода духовная, вода живая, в местах покойных, в местах святых для отдохновения. Все эти места выглядели как палаты прекрасные, жилища и обители, десницею Господней искусно сотворенные. И, глядя на святых, дивились мы неизреченной красоте, никак не насыщаясь ею. И были здесь отдельно апостолы, отдельно — пророки, отдельно — мученики, отдельно — святители, отдельно — преподобные и праведные. Каждый из них приготовил жилище себе, в длину и ширину подобное стольным городам, из которых они отошли, чтобы в такие же вселиться. Все святые, выходя из своих жилищ, духовным целованием целовали меня, веселясь и радуясь моему спасению.

 

И доидохом же до ядръ Авраамовѣхъ, и се исполнь славы нестарѣющаяся ядро его. Не телеснаа бо ядра его, но мѣсто отлучено есть. Ядро то дивъно бывааше, исполнена воня духовныа, и вонею цвѣтною и доброуханною, и ароматы духовными и небесными, и пажитьми вышними утѣшена, и възлюблена, и исполнена; ихже благовъздушно видѣние и доброты, аще исповѣдаю ти, земными словесы съвершити не можемъ. Ту бо платы умныа от свѣтлых лучь с особными патриархи духовными хитростьми состроены от Господа Вседержителя, умножениемь лучь и страшными свѣтлостьми измечтана и украшена, добраа лѣпотнаа. Въ нихже младенцы христианстии, елико же ихь есть банею бытийскою, по разрѣшению связаниа плотьскаго окрестъ его славою неизреченною ликующе, реку, окрестъ Авраама, Исаака и Якова.[8] Ибо и ти ту пребываахуть и со обѣманадесяте из нихъже обѣнадесяте племени Израилеви на столѣхь дивъных почивающе. Имже образомъ видиши солнечныа лучя свѣтящася, обиати бо сихь не можеши, тако приравнающихся души святыхь видимыхь убо от тѣхь подобныхь святыхь душь образомь телеснымь измѣнение имущи безвеществены, якоже солнечныа лучя обьяти плотнѣй руцѣ не могуще.

И дошли мы до недр Авраамовых, и были исполнены славы нестареющие недра его. Не телесные это недра, но особое место. Дивно оно, исполнено духовного благовония, и запаха цветочного благоуханного, и ароматами духовными и небесными, и пажитьми вышними услаждено, и возлюблено, и исполнено; их благовоздушный облик и красоту, хотя и рассказываю тебе о них, земными словами передать невозможно. Здесь были и палаты духовные для патриархов, из светлых лучей духовным мастерством Господа Вседержителя созданные, умножением лучей и неизреченными светлостями украшенные и добролепные. В них обитают младенцы христианские, принявшие святое крещение, по разрешении плотских уз они ликуют в неизреченной славе вокруг Авраама, Исаака и Иакова. Ибо и те тут пребывают с двенадцатью из двенадцати колен Израилевых, почивая на дивных престолах. Как видишь сияющие солнечные лучи, но обнять их не можешь, так и видимые души святых подобны их образу телесному, но бесплотны, как и солнечные лучи, не уловимые человеческой рукой.

 

И тако, о чядо, многаа оставивше, прешедше окрестнаа раа и долнѣйшняа и сокровища адова, иже сокруши тамо Господь Богъ нашь Исус Христос, възвратившем же ся намъ на запад, идѣже горькиа муки и страсть ждуть убогихъ, такових же, якоже азъ, грѣшныи. Сиа вся показаша ми аггели Господни и рекоша ко мнѣ: “Видиши Ли, от великиа бѣды избави тя Господь?” Ибо видѣхомь сокровища темнаа она, въ нихже въ тмахъ и сѣни смертьнѣй всяки душа иже от вѣка заключяются, якоже пѣсок, иже при краи морьстѣм, или паче персти земныхъ. И в забытие иже тамо суть лукавых не могуще свѣта сладкаго видѣти в вѣцѣ ономъ, ини выну въпиють: “Увы мнѣ!” И бес престани въсклицають горцѣ, алчюще разумнѣ и жаждуще питиа спасенаго, и обнажены от всякиа одежда духовныа, и скверными прегрѣшении изьядаеми: “Охъ, ох, увы!” Выну, о чядо, якоже прежде рекохъ, душевное просвѣщение, и не ктому ини плотьски въпиють, и нѣсть помилующаго. Егда когда душа мимоходитъ, тамо свѣтъ суще, аггелы Господни просвѣщають она, въ нихже они мимоидут, показающе душа праведныхъ, иже тамо вся да видѣти иматъ, в каки тмы горки уклонихомся. И на десный путь чистѣ повелѣнием Господнимъ възвратившемся и на уньший живот.

И так, о чадо, преодолев большой путь, пройдя пределы рая, ближние и дальние, и жилища ада, которые сокрушил Господь Бог наш Иисус Христос, возвратились мы на запад, где горькие муки и страдания ждут убогих, таких же, как и я, грешников. Показали мне все это ангелы Господни и сказали мне: “Видишь, от какой великой беды избавил тебя Господь?” Ибо видели мы эти темные сокровенные места, где во тьме и сени смертной разные души от века заключены, как песок на берегу морском или как прах земной. И пребывают в забвении грешники, и не могут они видеть там свет сладкий, иные же вопиют неустанно: “Увы мне!” И беспрестанно восклицают горько, алчущие духовно и жаждущие пития спасения, свободные от всякой одежды духовной и изъедаемые скверными прегрешениями: “Ох, ох, увы!” Всегда, о чадо, как я прежде говорила, жаждут они душевного света, но тщетно взывают, ибо нет прощения. Иногда, когда душа проходит, там появляется свет, ибо ангелы Господни освещают те места, где идут, показывая душам праведных все, что там есть, чтобы видели, от какой горькой тьмы убереглись. И вернулись мы на чистый праведный путь повелением Господним, к благой жизни.

 

И киимъ образомъ преходит? Сиа вся преходить в четыредесяте дний, отнѣлиже отидох от убогаго моего тѣлеси и к сему покою, въ немже мя видиши сущу, не моего, но преподобнаго отца иже въ святыхь Василиа угодника Божиа, иже еще живет в мирѣ оном, душя гиблющаа зѣло и блудящаа и приведетъ Господеви Богу жертвы духовныа в воню благоуханиа.[9] Ибо ины многи душя быша здѣ со мною, ихже прежде мене восприят от пути безакониа ихъ и очисти ихъ добрѣ и спасе о Господѣ. Ибо вѣдаю здѣ господина Иоанна духа и оспожю Елении,[10] подружие его, иже добрѣ послужистѣ ему в мирѣ ономъ, прочихъ душа суть здѣ, от далнихъ временъ не вѣдомо здѣ. Но обаче прииди въкупѣ со мною, и въ внутреняа внидемъ, да увѣси, въ нихже пребываю. Ибо господинъ нашь избрал ны преподобный отець в чяс сей духомь своимъ здѣ пришед».

Как же долго все это происходит? Это произошло в течение сорока дней с того дня, как отошла я от моего бренного тела к сему покою, в котором видишь меня, не моему, но преподобного отца святого Василия угодника Божия, который еще живет в мире том и приводит к Господу Богу души гибнущие и грешные как благовонное курение в жертву духовную. Ибо здесь было много иных душ со мною, которых прежде меня он отвратил от путей греховных, очистил их совершенно и спас для Господа. Ибо видела здесь души господина Иоанна и госпожи Елены, супруги его, которые хорошо послужили ему в мире том, души других людей из дальних времен, которых я не знаю. Но, однако, пойдем со мной и войдем внутрь, чтобы ты узнал, где я пребываю. Ибо господин наш, избравший нас, преподобный отец, духом своим сейчас сюда пришел».

 

Нам же пришедшим, и смотряхъ на преподобную. И се вся каплющи божественое масло, и помазана миромъ и нардою[11] истинною многоцѣнною, и чюждахся дивяся. Пред мною идяаше в бѣлу ризу, яко снѣжну, оболчена и сундарь от виса на главѣ носящу. Внидохом бо яко въ дворъ, и помостъ того двора златом и камениемь блещащься и украшенъ, и скверности в немь не бысть отнюдь. Посредѣ же златоявленых камений сади процвѣтше всяцыи красни бывааху насаждени, стоаху, неизреченную имуще радость, имже на ня зрѣти хотяаще весело. Въздвигшем же ся намь на въстокъ двора того, видѣхь платы свѣтлы страшно устроено во множество велики высоты суще. И еще не отшедшимь намъ оттуду, близ же тѣхь полатъ, сирѣчь близ въсход ихъ, стоаше трапеза велика, яко лакоть 30, и тако бѣ от камениа измарагда, лучя въспущающи свѣтлы. Наверхь ей амигдалный сад красен, якоже зѣло цвѣтущь, и покрывааше выше над трапезою до конца, и красоты трапезы тоа творяаше неизреченныа. На трапезѣ же велики мисы лежаща позлащены, яко молниа видѣниемъ, каменообразны измарагды, сардонихи[12] зелении свѣтлии суще, от всякого камениа, исходящаго из раа, зѣло измечтани, приводящеся в высоту. Брашна же посредѣ ихь лежаща, овощи страшено и ушарении украшени, багрянообразны и млечно видѣниемъ, яко стеблие кринное и червленообразно, другое многоизмѣсны и несказаны бывааху. И цвѣти же убо различни лучьшии лежааху на мисахъ, и верху цвѣтъ тѣхь овощи неизреченнии они лежааще неизглаголаннии умомъ человѣчьскимъ. От овоща того свою сласть имущи в себѣ, якоже смѣшающихъ онѣх воню въ единение насыщающихся сласти ихъ ктому не восхотяшется.

Когда мы пришли, я посмотрел на преподобную. И вся она была окроплена божественным маслом и помазана нардовым миром, истинным и драгоценным, и в удивлении восхищался я. Она шла передо мной, облаченная в белую, как снег, ризу, и на голове ее был плат из виссона. И вошли мы будто во двор, вымощенный золотом и украшенный сверкающими каменьями, и ничто его не оскверняло. Посреди же златоподобных камений были насажены прекрасные цветущие сады, и всякий, кто смотрит на них, радуется и веселится неизреченно. Когда мы взошли на этот двор, увидел я палаты светлые, изумительно построенные, небывалой высоты. И там же, возле тех палат, у самого входа в них, стоял большой трапезный стол, локтей в 30, он был из камня изумрудного, испускающего светлые лучи. Прекрасный цветущий миндальный сад смыкался над трапезой и неописуемо украшал ее. На трапезе же стояли большие позлащенные блюда, блистающие, как молния, лежали изумруды, светлые сардониксы и разные другие камни райские, прекрасные и совершенные. Между ними лежали яства, плоды неописуемые и пестро украшенные, багряные или молочно-белые видом, как стебли лилейные и красные, и другие, небывалые и несказанные. И разные великолепные цветы лежали на блюдах, и неизреченные плоды поверх тех цветов, непостижимые для ума человеческого. Каждый плод имел свой особый вкус, и насытившийся сладостью их воедино смешавшихся благоуханий уже ничего не желал более.

 

Бѣ же святый блаженный Василий на столѣ чюднѣ на верху трапезы, яко господь тѣхь, въ славѣ почиваа. И стол бѣ зеленъ страшенъ блистаниемь и своа лучя имущи. Множество же на трапезѣ с нимъ свеселяхуся дивнымъ тѣмь овощем и съ всекрасными цвѣты, бяаху бо не яко человѣцы плоти не имуще, но яко огнеными лучями солнечными кождо ихь въ льготѣ. Тако и бяаху видѣние нечеловѣчно по истовому сложению обоюду имуща не увядающа, развѣ мужска полу и женска. Елико же питаахутся на трапезѣ оной дивнѣй, наипаче умножаашется царьскаа она пища и чюднаа, духовнаа убо сущи и мановениемъ Господнимь ту съкровена. Ядущеи же неизреченныа радости исполняахуся и веселиа прерадованна, и бяахуть веселом лицемъ вси друг къ другу прелетающе, и якоже сладкимъ вѣщаниемь прекраснѣ бесѣдуще. Черпахуть же имь образомъ нѣкоимъ червленоогнено видѣниемъ зѣло свѣтло сиающе безвещественыхъ снѣжносѣянными нѣкими чяшами. Егда приимаше кто от тѣхъ чяшю испити дивныя оноа дѣтели, иже от видѣниа токмо веселие черплющихь неизглаголанно, скоро неизреченное наслаждение Святаго Духа вси исполняахуся на мног чяс, свѣтяашеся ему, яко свѣтъ, сластноносное лице. Ибо служащеи имъ огневидны юноша прекрасны и бѣлилицы, якоже руно, и мышца ихъ, яко млеко, оболчени в червлену ризу, безвеществены, ушарены красно, и ноги ихь яко снѣгомъ препоясаны, яко от небеснаго лука, якоже треми ряды превузами различными блещащеся, и наверхь главы ихъ златыми камении и бисеромъ украшены и всяцѣми стройными вѣнцы.

Святой блаженный Василий сидел во главе чудной трапезы, как господин над всеми, в славе почивая. Стол же был светел от изумительного блистания и испускал лучи. Многие с ним на трапезе наслаждались дивными теми плодами и прекрасными цветами, и были они не как люди, имеющие плоть, но будто созданы светлыми солнечными лучами. Имели они образ бесплотный, неувядающий и не разделялись на мужчин и женщин. Сколько бы ни вкушали они от трапезы той дивной, все умножалась эта чудная райская пища, потому что была она духовной и мановением Господним здесь сохранялась. Вкушающие же были исполнены неизреченной радостью и весельем благодатным, и веселыми лицами друг к другу обращались, и вели сладкую прекрасную беседу. Черпали они нечто огненно-красное, очень ярко сверкающее и безвещественное сияющими, как снег, некими чашами. Когда кто-нибудь из них пил из такой чаши дивную ту влагу, от одного только вида которой они приходили в несказанное веселье, тотчас неизреченным наслаждением Святого Духа переполнялись все на долгое время, и сияли, как свет, их чудесные лица. И служившие им огневидные юноши — прекрасны и белолицы, как руно, и мышцы их как молоко, облачены же они в красные ризы, бесплотны, украшены дивно, и ноги их белоснежные препоясаны тремя рядами блестящих повязок, как небесной радугой, и головы их украшены златыми каменьями, бисером и разными искусными венцами.

 

Пришедши убо пред мною дивнаа она старица, с неюже аз тѣхь видѣти приидохъ, повѣда о мнѣ блаженному. Он же, яко веселиемь осклабився, к себѣ приити ми повелѣ. И ктому приближившю ми ся к ней, и общее поклонение сътворшемъ, рекшю ми: «Благослови чядо свое». И тихо вѣщаниемъ честный рече ко мнѣ: «Поздраву ли прииде, чядо? Господь Богъ ущедрит тя, и благословить тя, и освятить тя, и съблюдеть тя въ благо, и просвѣтит лице свое на тя, и исполнить тя от всѣхъ небесныхъ и на земли добраа, и послеть ти помощь от святаго жилища своего, и от Сиона аггелы и архааггелы крѣпки и пречисты въ оружие въсхищении заступять тя». Мнѣ же на лице зрящю помоста оного, рече къ мнѣ праведный: «Се Феодора, — показа мнѣ, — о нейже бес числа моляшется, како улучи наслѣдие. Видиши ю, како стоитъ пред лицемъ твоимъ. Ныня убо никакоже не навѣдовай о ней, уже бо ти ю показах». Она же, честнаа человѣческаа и помилованнаа от Господа преподобнаго ради, сладкаа видѣниа смотряаше на мя. «Възвеселишися, чядо, и възрадуешися, — рече, — и благословишися, якоже попечяловалъся еси о мнѣ убозѣй. И Господь Богъ поспѣшил ти есть и исполънитъ ти желание молитвы ради господина нашего, отца и пастуха, иже много милости сътвори с нами». Сим тако съвершившемся ту с нами, всѣхь очи иже на трапезѣ той питающихся с нами с молчяниемъ многимъ бывааху смотряще.

Дивная старица, с которой я пришел, чтобы увидеть их, сказала обо мне блаженному. Он же, улыбнувшись радостно, повелел мне подойти. Когда я приблизился к ним, мы поклонились друг другу, и я сказал: «Благослови чадо свое». И тихим голосом он обратился ко мне: «Невредимо ли преодолел путь, чадо? Господь Бог помилует тебя, и благословит тебя, и освятит тебя, и сохранит тебя, и обратит лицо свое на тебя, и исполнит тебя всех благ небесных и земных, и пошлет тебе помощь от святого жилища своего, и ангелы, и архангелы Сиона, сильные и пречистые, с оружием победы защитят тебя». Я же стоял, потупив взор, и сказал мне праведный: «Это Феодора, — и указал мне, — о которой непрестанно молился ты, желая узнать ее участь. Видишь ее — вот она стоит перед лицом твоим. Теперь никогда не спрашивай о ней, ибо я тебе ее показал». Она же, честная и помилованная Господом преподобного ради, сладким взором смотрела на меня. «Возвеселишься, чадо, и возрадуешься, — сказала она, — и благословен будешь, ибо печалился обо мне, убогой. И Господь Бог помог тебе исполнить твое желание ради молитвы господина нашего, отца и пастыря, который много милости сотворил нам». Когда так мы разговаривали, все, кто. сидел за трапезой, смотрели на нас в глубоком молчании.

 

Потом рече к ней преподобный: «Иди вкупѣ со мною и покажеши ему иже в раи нашихъ садовъ красоту». Поимши бо мя та, на десную страну двора того идяховѣ. И се врата дивна и златом создана, и стѣны ограду тому на высоту въздвижены. И отвръзъшимся вратомъ, внутрь в не внидохомъ. Бяшетъ бо въ оградѣ томъ позлащено былие, цвѣтомъ неизреченнымь украшено, и добротѣ того дивящу ми ся. И воня благоуханиа исхождаше от цвѣта того. Вънимахь бо, како мя показовааше водящии мя. Видѣхь бесчисленый сад, 70 измѣнений имуще, числа не приимающе, кождо ихъ множащюся плоду безмѣрну, якоже съкрушающемся вѣтвемъ, хотящим единою бо плоди и еже на трапезѣ едоми. Якоже видя разумѣхь страшныхь онѣхь избытки бываахуть. Чюдяащю же ми ся о красотѣ садовнѣй и о страшныхъ и дивныхъ плод тѣхь, яко николиже толикихъ чюдес бѣхь видѣл.

Потом сказал ей преподобный: «Пойдем вместе со мной и покажешь ему красоту наших райских садов». И, взяв меня с собой, пошли на правую сторону того двора. И тут находились врата дивные из золота и высокие стены ограды. Когда открылись врата, мы вошли внутрь ограды. И была там позлащенная трава с невиданными цветами, и красоте той дивился я. И аромат благоухания исходил от тех цветов. И на все, что показывали мне водящие меня, внимательно взирал я. Увидел я необъятный сад с 70 видами деревьев, исчислить которые невозможно, и на каждом дереве такое безмерное множество плодов, что ветви склонялись к земле, желая отдать плоды сидящим за трапезой. Увидев это, понял я, какое непостижимое изобилие бывает. Удивлялся я красоте сада, изумительным и дивным плодам тем, потому что никогда столь великих чудес не видел.

 

Рече ко мнѣ водящиа мя: «Что симъ чюдишися? Аще поидеши ко оному раю, егоже на востоцѣ Господь насади, болѣ имаши ужаснутися и изумѣтися, яко сей ко оному стѣнь бысть и сонъ». Глаголахь убо аз к ней: «Молю ти ся, кто насади раа сего? Никакоже убо азъ видѣхь сего нигдѣже того раа». Рече она ко мнѣ: «Како бо ты възможе видѣти в суетнѣмь мирѣ ономь толику правду, иже рукама Вышняго състроену? Ибо вещи сиа, яже видиши, умна суть, и мы здѣ умомъ преходим. Труди бо и поти божественыхь подвигъ преподобнаго отца нашего Василиа, ихже от самоа уности его творяаше, тружаашеся, потяся и бдя, на земли легаа и моляся, зной и мразъ трьпя въ пустыни и зелие ядый, токмо въ многа лѣта прежде въ град сей[13] пришествиа его — сего раа приобрѣте. Иже бо что съдѣлаетъ в мирѣ ономъ, симъ причястникъ будетъ въ вѣцѣ семъ, труд бо плод своихь снѣси.[14] Якоже многажды слышах преподобнаго сего глаголюща». Мнѣ же ктому дивящюся, якоже, рекши ми, умомъ дошедшим здѣ. Мняхъ бо тѣлесы суще здѣ, себе искахъ рукою руки осязати, есть ли въ мнѣ кость и плоть. Якоже пламень огненый видя кто и простеръ руку хощеть яти его и не възможе удръжати, тако себе осязаа, размышлях чистымъ чювством помышление имущи, иже тамо дивяхся духомъ. Възвратившемся намъ пред дворъ, трапезу же тщю обрѣтохом, ничегоже у неа. Мняхъ убо целовавъ приснопоминаемую ту отити от нея.

Сказала мне водящая меня: «Что ты удивляешься этому? Если пойдешь к тому райскому саду, который Господь насадил на востоке, еще больше будешь потрясен и изумлен, потому что этот сад по сравнению с тем — тень и сон». Сказал я ей: «Молю тебя, скажи, кто насадил этот райский сад? Никогда я не видел такого, нигде нет подобного сада». Ответила она мне; «Как бы ты смог увидеть в суетном мире том такую истину, которая руками Вышнего сотворена? Ибо вещь эта духовная, и мы здесь духом пребываем. Труды и тяготы божественных подвигов преподобного отца нашего Василия, которые он с самой юности своей совершал, трудясь, изнемогая и бодрствуя, на землю повергаясь и молясь, зной и холод претерпевая в пустыне и травой питаясь в течение многих лет еще до пришествия в сей град, — вот чем насажден этот сад. Ведь то, что совершает человек в земном мире, унаследует и в этой жизни, ибо мы вкушаем плоды своих трудов. Я часто слышала, как преподобный это говорит». Я же удивлялся тому, что, как сказала мне, духом пребываем здесь. Ведь я думал, что телесно здесь находимся, и пытался осязать свои руки, есть ли у меня кость и плоть. Подобно тому как если кто-нибудь, видя пламя огненное и протягивая руку, хочет взять его и не может удержать, так и я ощущал себя только мысленно и удивлялся этому. Когда возвратились мы во двор, трапеза была уже пуста. И виделось мне, что, поцеловав приснопамятную, я оставил ее.

 

И мнѣвшю ми ся вънутрь бывшю, възбнух от сна и в себѣ размыслихъ, что ли ми исповѣда, гдѣ ли бяхь отшел, что видѣх внутрь двора того, въшедшю ми в дивную ту и паче слова сущю. Въставъ, идохь к блаженному, чяа, ци ми что исповѣсть о сих, истинна ли си видѣние се или неистинна быша. Бывшю же ми у блаженнаго, по поклонению моему и по повелѣнию иже к нему повелѣ ми сѣсти. Сѣдшю же ми, рече ко мнѣ: «Вѣси ли, гдѣ в сию нощь пребывахом?» Мнѣ же по искушению рекшю: «И гдѣ убо бѣхомъ, господи мой? Всячески на одрѣ моемъ сладцѣ спахъ». «Единѣмь токмо и намъ сущим вѣдѣ убо, яко тѣломъ единъ спалъ еси на одрѣ, а духомъ индѣ ходилъ еси. И не вѣси ли, колии азъ показахъ в сию нощъ? Не Феодоры ли еси видѣлъ? Не ко вратом ли мысленаго дому, егоже доиде, и изшедши, приатъ тя, въ нь же въведе тя? Потом же и о смерти ея, яко нужда преити есть, чядо, исповѣдала ти есть власть темныхъ иже на въздусѣ, злобу мытарствъ тѣхь? Не внутрь ли еси с нею вшелъ въ дворъ? Не видѣ ли оноа чюдныа трапезы и изряднаго строениа ея, и каа дѣла ея, и кии овощь предложениа ея, и како ея дивныа цвѣты, и какиа уноша иже на трапезѣ духовное служение исполняаху? Не зряше издалечя стоа дивнѣхь полат? Не ко мнѣ ли на трапезу преиде, егда ти показывахъ, о нейже ти желание бысть увѣдати, кую чясть получила есть? Не мнѣ ли рекшю ей, поимши тя, в рай внити? Како златовъсходное оно стеблие въ умѣ приимаа ужасашеться, дивяся цвѣтныхъ тѣхь красот, видѣлъ еси присноцвѣтущихъ садовъ онѣхь и плодовъ ихъ свѣтлость и неизглаголанную красоту? Не сихъ ли видѣ в сию нощь всѣхъ и оттуду прииде? Како исповѣдаеши, якоже “Ничтоже видѣвшю ми”?»

Когда мне казалось, что нахожусь еще там, я очнулся от сна и стал размышлять о том, что мне было открыто, откуда я вернулся, что видел на том дворе, когда вошел в то дивное и несказанное место. Встав, пошел я к блаженному, надеясь, что он объяснит мне, истинное ли это было видение или неистинное. И пришел я к блаженному, и после моего поклона и обращения к нему он повелел мне сесть. Когда я сел, он сказал мне: «Знаешь ли ты, где находились мы этой ночью?» Я же, в искушении, ответил: «Где же мы были, господин мой? Я все время на одре своем сладко спал». «Только нам с тобой известно, что лишь телесно ты спал на одре, а духом в ином месте пребывал. И разве не помнишь, сколько всего я показал тебе в эту ночь? Не Феодору ли ты видел? Не достиг ли ты врат духовного дома, выйдя из которого, она приняла тебя и в который ввела тебя? Потом же и о смерти своей, через которую должна была пройти, о власти темных сил, о лютости их воздушных мытарств, чадо, не рассказала ли тебе? Не вошел ли ты с нею внутрь двора? Не видел ли там дивную трапезу и несравненное украшение ее, и чудеса ее, и какие плоды дарит она, и какие удивительные цветы на ней, и какие юноши исполняют за трапезой духовное служение? Не видел ли издалека дивные палаты? Не у меня ли на трапезе был, когда я показал тебе ту, о которой ты хотел узнать, какая участь ее постигла? Не я ли сказал ей, чтобы вместе с тобой в райский сад вошла? Не восхищался ли ты златоподобными стеблями, дивясь красоте их цветов, не видел ли сияние и неизреченную красоту неувядаемых деревьев и их плодов? Не это ли все ты видел нынешней ночью и не оттуда ли пришел? Почему говоришь: “Я ничего не видел”?»

 

Яко си мнѣ услышавшу, страхомъ неизреченным обиатъ, и слезити начяхъ и мочити лице свое, въ умѣ приимаа, како великое се свѣтило бываетъ, якоже той поистиннѣ тамо бысть и, якоже тамо бысть, вся мудрѣ исповѣда. И, отвѣщавь, рекохъ к блаженному: «Ей, святче Божий, тако быша, якоже изрече. Благодарьствование пролью пред Господемь моимъ, якоже мя Господь Богь сподоби познати тя, и быти под кровомъ крилу твоею, и приати толика чюдеса страшна». Блаженный же рече ко мнѣ: «Аще житие свое препроводиши в добродѣтели, о чядо, повелѣниемь человѣколюбца и щедролюбиваго Бога нашего приимуть тя тамо, да будеши вкупѣ со мною въ бесконечныа вѣки, ибо самъ аз от человѣчьскиа вещи отхожу. И потомъ, нѣ по колицѣхь временѣхъ, отшед житиа сего, приидеши ко мнѣ, въспитѣнъ в дѣлѣхь добрых, якоже ми Господь обѣща. Вънимай: дондеже еси в житии семъ, да не увѣсть о сихъ никтоже всѣхъ. Подобаетъ бо недостойнаго житиа моего исписавше оставити в житии семъ, и буду ти о семь поспѣшник». Сиа ми преподобнаго отца нашего, пастуха, и учителя, и владыки явѣ заповѣдавша, слезами обиатъ быхъ, възлюбленныи мои. И дивяхся духомъ, едва бо инѣмь бесѣдовааше часто, якоже къ мнѣ недостойному.

Когда услышал я это, страх неизреченный меня объял, и начал я плакать, омочил слезами лицо свое, постигая умом, как велик сей светильник, ибо он воистину там был и поэтому мудро обо всем рассказал мне. И ответил я блаженному: «Да, святой Божий, так и было, как ты сказал. Благодарение возношу Господу моему за то, что сподобил меня Господь Бог узнать тебя, и быть под покровом крыл твоих, и изведать столько страшных чудес». Блаженный же сказал мне: «Если жизнь свою проведешь в добродетели, о чадо, то повелением человеколюбивого и щедролюбивого Бога нашего примут тебя там, и пребудешь со мной вечно, я же сам от человеческого естества отхожу. И потом, через некоторое время, отойдя от жизни сей, придешь ко мне, наставленный в делах добрых, как мне Господь обещал. Внимай: пока ты пребываешь в земной жизни, пусть не узнает обо всем этом никто. Но должен ты недостойное житие мое описать и оставить в мире сем, и буду я тебе в этом помощник». Ясно заповедовал мне это преподобный отец наш, пастырь, учитель и владыка, я же обливался слезами, возлюбленные мои. И удивлялся я, потому что едва ли он с другими беседовал так часто, как со мной, недостойным.

 

Всегда вѣщавааше в притчяхь бесѣдовааше, всѣмь страшенъ сый и больша, в гаданиихъ зѣло хитръ сый, и мудръ, и утверженъ. Многажды же бо творяаше суетныа ради славы человѣчьскиа и буйственаа на ся нанося словесы, токмо на сиа прилагаа, а ино ничтоже, якоже бо знамениа и чюдеса творяаше. И вси вѣдающе его яко единого от апостолъ чтяаху. И инии же излиха чюдяахуся о немь, о чюдесехь иже творяше, в нихже изволяше простотою ти Иоанна Богословца[15] нарицааху пришедша. Тако бо бѣ възлюбленный отецъ нашь Василие и свѣтило еже въ святыхь. Великий отець нашь Василие чюдное житие прошед въ святыхь на земли, весь равенъ аггеломъ, великое прибѣжище напастнымъ абие явися.

Всегда говорил он притчами, величием своим всех изумлял, был прозорлив, очень мудр и тверд. Часто он показывал себя несмысленным, произнося безумные речи, но делал это только из презрения к суетной славе человеческой, которую снискал за свои знамения и чудеса. И все почитали его как одного из апостолов. А иные же, более других удивлявшиеся чудесам, которые он творил, называли его по простодушию своему Иоанном Богословом. Таким ведь был возлюбленный отец наш Василий, светило во святых. Великий отец наш Василий чудесное житие святое прожил на земле, во всем равен ангелам, великое прибежище для страждущих собой явил.

 



[1] ...преподобному... — Т. е. Василию Новому. Василий Новый — греческий святой; с юных лет принял иночество, скитался в непроходимых пустынных горах, а затем, при императорах Льве Премудром и Константине Багрянородном, подвизался в Константинополе; прославился своими мученическими подвигами, юродством, пророчествами и чудесами; умер в 944 г.

[2] ...къ церкви честныа Влахѣрны... Святѣй Богородицы. — Влахернский храм Пресвятой Богородицы был построен в V в. и являлся домовой церковью византийских императоров. С этим храмом связан один из важнейших христианских праздников — Покров Пресвятой Богородицы.

[3] Видяхъ бо пo ряду... житие свое. — Предложение переведено с использованием греческого текста. Дословный перевод соответствующего предложения в греческом оригинале следующий: «И я нечто знаю из Священного Писания о духах лукавых, мне ведь и самому предстоит в скором времени умереть».

[4] Эфиопы (ефиопы) — одно из названий бесов в древнерусской литературе.

[5] Достигохомъ пятагонадесять мытарства... от скверныхь тѣх.. — В греческом тексте и во Второй русской редакции данному фрагменту соответствует описание двух разных мытарств — «кумирослужения» и «мужеложества и детосквернения». В публикуемой редакции произошло объединение этих двух мытарств в одно («кумирослужение»), поскольку при переводе с греческого начало повествования о мытарстве «мужеложества и детосквернения» оказалось опущено. Вследствие этой ошибки сократилось и число мытарств: 20, а не 21.

[6] Виссон — драгоценная тонкая и мягкая льняная ткань пурпурового цвета. В Священном Писании — символ роскоши и праведности (ср.: «Виссон же есть праведность святых» — Апок. 19, 8).

[7] ...яко царъстии гради... — В греческом тексте речь идет о Константинополе.

[8] Авраам, Исаак, Иаков — ветхозаветные патриархи, священные родоначальники еврейского народа (его 12 колен). В христианской иконографии их изображение является неотъемлемым элементом композиции Страшного Суда. Авраам, Исаак и Иаков пребывают в раю (в «лоне Авраамовом»), в их «недрах» находятся младенцы — души праведников.

[9] ...и приведетъ Господеви Богу жертвы духовныа в воню благоуханиа. — Ср. Фил. 4, 18.

[10] Иоанн и Елена — духовные дети Василия Нового, жители Константинополя. В житии рассказывается о том, как Василий чудесным образом исцелил Иоанна от лихорадки («трясавицы»). Постигнув таким образом святость Василия, Иоанн пригласил подвижника жить в его доме. Когда Василия подвергли мучениям по приказу одного из патрициев, Елена, жена Иоанна, заступилась за святого, была жестоко избита и вскоре умерла.

[11] Нардовое миро — ароматная драгоценная мазь, которая производилась из нарда, индийского растения; упоминается в Священном Писании (Иоан. 12, 3).

[12] Сардоникс — священный драгоценный камень красно-белого цвета. В Откровении Иоанна Богослова он упоминается среди камней, украшающих основания стен небесного Нового Иерусалима (Апок. 21, 20).

[13] ...въ град сей... — Т. е. в Константинополь.

[14] ...труд бо плод своихь снѣси. — Ср. Пс. 127, 2.

[15] Иоанн Богослов — один из двенадцати апостолов Иисуса Христа, автор четвертого Евангелия, трех Посланий и Откровения.

 

Сказания о посмертной судьбе человеческой души издавна вызывали большой интерес у древнерусского читателя. Уже в XI—XII вв. на Руси были известны переводные византийские апокрифы, в которых о загробном устройстве рассказывалось в очень занимательной форме, с привлечением множества подробностей (см. т. 3, с. 306—321). Эсхатологические сказания существовали преимущественно в двух жанровых разновидностях: герои либо совершали путешествие («хождение») в загробный мир, либо постигали его тайны духовно, в «страшном» видении. В обоих случаях это были «душеполезные» произведения, призванные напомнить об ответственности человека за его земные дела, разрешить сомнения в каком-либо религиозно-нравственном вопросе, вызвать чувство сострадания и привести к покаянию.

Среди переводных эсхатологических сочинений особое место в древнерусской литературе занимает фрагмент из византийского «Жития Василия Нового» (X в.) — «Хождение Феодоры по воздушным мытарствам», которое часто встречается в рукописях как отдельное произведение. В греко-славянской литературе это наиболее полное описание загробных испытаний в греховности — мытарств. «Мних» Григорий, от имени которого ведется повествование в Житии, был удостоен чудесного откровения. В ночном видении ему явилась старица Феодора, прислуживавшая при жизни их общему духовному отцу Василию Новому, и рассказала о своей смерти, о муках ада, о райском блаженстве, но главное — о пройденных ею 21(20) воздушных мытарствах.

При написании «Хождения...» автор воспользовался уже существовавшей традицией. Учение о мытарствах является каноническим: оно содержится в произведениях церковных писателей IV—V вв. — Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Макария Великого, Кирилла Александрийского и др. После смерти человека его душа, руководимая ангелами, должна подняться по «лествице» мытарств. На каждой ступени ее подстерегают лукавые бесы («мытари»), которые испытывают душу в том или ином пороке и взимают с нее дань. За все свои грехи душа должна расплатиться добрыми делами, совершенными при жизни. Души праведных, у которых добрых дел больше, чем дурных, проходят все мытарства и спасаются. Грешников же бесы свергают своими огненными копьями во «тьму кромешную». Однако если в сочинениях «отцов Церкви» этот эсхатологический миф не получил детальной разработки, то автор «Хождения...» создал на его основе монументальную «эпопею смерти» (Ф. Батюшков), которая поражала воображение средневекового читателя своими яркими мистическими картинами потустороннего мира.

Известное на Руси с XI—XII вв. «Житие Василия Нового» оказало заметное влияние на древнерусскую литературу, изобразительное искусство и фольклор. В XII — начале XIII в. рассказ о мытарствах был использован при составлении «Слова о небесных силах», предположительно атрибутируемого Авраамию Смоленскому. Описание облика Смерти, являющейся к человеку с различными орудиями, включил в свою редакцию «Повести о споре жизни и смерти» неизвестный книжник XVI в. (см. ПЛДР, т. 7, с. 48—52). Особую популярность «Житие Василия Нового» приобрело в XVII—XIX вв., преимущественно у старообрядцев (этому интересу способствовало также наличие в Житии еще одного пространного эсхагалогического рассказа — «Видения мниха Григория» (о Страшном Суде)). Оно печаталось в старообрядческих типографиях, сохранилось в большом числе списков. Как самостоятельная статья «Хождение Феодоры» помещалось в лицевые рукописные сборники эсхатологического содержания. Известны также старообрядческие настенные лубки XIX в. на этот сюжет. По-видимому, именно «Хождение Феодоры» послужило источником духовных стихов о мытарствах:

          «Принесли душу грешную
          Ко лестнице ко небесной.
          На первую ступень ступила,
          И вот встретили душу грешную
          Полтораста врагов;
          На другую ступень ступила —
          Вот и двести врагов;
          Вот на третью ступень ступила —
          Вот две тысячи врагов возрадовалися:
          “Ты была наша потешница!
          Ты была наша наставщица! ”
          Вот несут они письма да раскатывают,
          Да раскатывают, все грехи рассказывают».
                                                      (Русские народные песни, собранные П. Киреевским.
                                                       Ч. I. Русские народные стихи. М., 1848. № 22).

Сюжет «Хождения Феодоры» бытовал и как устный прозаический рассказ народно-легендарного характера. Одну из таких его фольклорных версий записал Г. С. Виноградов в Восточной Сибири в первой четверти XX в.: «... “Как умерла ты, Федора?” Она говорит: “Чижолая смерть была, жестокая. Сперва смерть пришла с косой, с пилой... Вот вражье набралося к душе (вот правда, станет человек умирать, глаза-то остолбенеют, вытарашшыт, быдто каво боится...), караулят душу вражье. Прилетают несколько анделов. Смерть тогда пилой отпиливает руки и ноги (вот ить сначала ноги и руки отымутца, — это она пилой отпилит...), а потом косой голову снесет. Святые андели облелеют: «Уйди, нечистая сила, отсторонися!» Вот тожно смерть косой голову снесет”. — “А каково тебе, Федора, мытарства были?” — “Сорок мытарств прошла, сорок ступенек, и на каждой ступени вражьё кричат: «Душа наша, душа наша!» (Оне всё пишут про нас, все худое, а добро анделы пишут... Оне всё и кричат про грехи). Ох, святой Григорий, чужало проходить мытарства!.. Вот последнее мытарство — блуд. Ох, как я его пройду. Возьмут мою душу вражьё. (Должно, она блудила...). Прошла! Андели говорят: «Душа наша, она очищена»”. Вот и прошла она в пресветлый рай». (Виноградов Г. Смерть и загробная жизнь в воззрениях русского старожилого населения Сибири // Сб. тр. профессоров и преподавателей Государственного Иркутского ун-та. Иркутск, 1923. Вып. 5. С. 312—313). (Представление о мытарствах вообще очень глубоко вошло в круг народных эсхатологических верований. Побывавшие в загробном мире («обмиравшие») рассказывают о том, что душам умерших приходится взбираться на огромную гopy, на которой бесы устроили свои мытарства. (Поднимаются по ней только те, у кого есть ногти). В отдельных уголках России на сороковой день после смерти кого-либо из близких было принято печь длинную пшеничную лепешку с поперечными перекладинами по числу мытарств — «лесенку». Считалось, что, съедая ее, помогают душе усопшего преодолеть на том свете всех духов тьмы).

«Житие Василия Нового» существует в двух основных редакциях: Первая и Вторая русские редакции, которые представляют собой переводы двух разных греческих редакций. Первая редакция является гораздо более полной и древней (XI—XII вв.), хотя самые ранние из сохранившихся ее списков датируются XVI в. (см. Вилинский С. Житие св. Василия Нового в русской литературе. Одесса, 1913. Ч. I: Исследование; 1911. Ч. 2: Тексты). Текст «Хождения Феодоры» публикуется в Первой редакции по Успенскому списку Великих Миней Четьих: ГИМ, Синодальное собр., № 992, л. 658—670 (XVI в.). Отдельные исправления и дополнения вносятся по спискам: РГБ, собр. Ниловой пустыни, № 46 (нач. XVI в.); ГИМ, собр. Чудова монастыря, № 336 (1779 г.). Сложный синтаксис памятника и наличие «темных мест» не всегда сделали возможным дословный последовательный перевод его на современный язык. Для прояснения смысла отдельных предложений и фрагментов переводчики использовали тексты греческого оригинала и Второй русской редакции.