Преставися раб Божий старец Фатей, ученикъ вѣликаго старьца Касиана Босово,[1]
в лѣто 7062 (1554)-го, мѣсяца марта 9, на паметь святыхъ великомученикъ
40, иже в Севастии,[2]
на
6-мъ
часѣ
дьни,[3]
в пяток, на 5 недѣли святаго поста. А того же дни, на 5-мъ часѣ, его перед преставлением и причащали Пречистых и Животворящих Христовыих Тайнъ. И по причастии Святыих Тайнъ на преставлении и образ Пресвятые Богородици с Превѣчным Младенцемь поцеловавъ, душу свою в руцѣ Богу предасть.
Преставился раб Божий старец Фотий, ученик великого старца Кассиана Босого, в 7062 <1554> году, 9 марта, на память 40 святых великомучеников, бывших в Севастии, в 6-м часу дня, в пятницу, на 5-й неделе святого поста. В тот же день, на 5-м часу, перед смертью, и причащали его Пречистых и Животворящих Христовых Тайн. И после того как перед кончиной причастился Фотий Святых Тайн и поцеловал образ Пресвятой Богородицы с Превечным Младенцем, предал он свою душу в руки Бога.
Сей честный старець родомъ града Киева, от православных и благородныих родителѣй, Феодоръ бѣ имя ему. И егда князь Богданъ Путивльскый[4] жил на своей вотчинѣ, во градѣ Путивле, и в те времена сей Феодоръ служилъ князю Богдану Путивльскому; и добродетѣлнаго ради его нрава князь Богданъ у своего сына, князя Владимера,[5]
повелѣлъ дяткою ему быти.
Сей почтенный старец родился в городе Киеве у православных и благородных родителей, Федор было его имя. И когда князь Богдан Путивльский жил в своем родовом владении, в городе Путивле, в те времена этот Федор служил Богдану Путивльскому; и за добродетельный его нрав князь Богдан повелел Федору быть дядькой своего сына, князя Владимира.
Егда же великого князя Ивана Васильевича, всея Русии самодерсца, посланиемъ воеводы с войском взяли град Путивль,[6]
тогда
со князем Богданомъ, и з сыномъ его князем Владимером, и с прочими и сего Феодора плениша. И по великого князя велѣнию у Юрья Ивановича Замятнина жилъ сей Феодоръ[7] нѣколико лѣт. Видя же Юрьи Иванович его добронравие и держал у собя его небезсчесна.
Когда же посланные великим князем Иваном Васильевичем, самодержцем всея Руси, воеводы с войском взяли город Путивль, тогда вместе с князем Богданом, и с сыном его князем Владимиром, и вместе с другими взяли в плен и этого Федора. И по повелению великого князя сей Федор несколько лет жил у Юрия Ивановича Замятнина. Юрий Иванович, видя добрый его нрав, держал его у себя, оказывая должное почтение.
Егда же сей Феодоръ прииде в монастырь к преподобному игумену Иосифу, иже на Волоце, преподобный же, видя его, яко от усердьства от мира сего отбѣгша, постриже его во иноческий образ, и нарече имя ему Фатей, и дасть его под начало старцу Касиану Босому; и бысть у старца в послушании. Преподобный же Иосифъ зело любя его за его смирение и послушание. Увѣдавъ же Юрьи Иванович Замятнин, что пострижеся сей Феодоръ в Осифовѣ монастыре, часто посылаше ему милостыню и грамоты, с великиим смирением и челобитным молениемъ прося от него, чтобы его посещал писанием полезнаго наказаниа на спасение души, желаше бо от Бога Юрьи за святыя церкви и за православную вѣру кровию вѣнчатися, и по его желанию еже и бысть.[8]
Когда
же этот Федор пришел в монастырь к преподобному игумену Иосифу, что на Волоке, то преподобный, видя его усердное отречение от мирского, постриг его в монахи, и нарек его Фотием, и отдал под начало старцу Кассиану Босому; и находился Фотий у старца в послушании. И преподобный Иосиф
очень
любил
его
за смирение и послушание. А Юрий Иванович Замятнин, узнав, что постригся тот Федор в Иосифовом монастыре, часто посылал ему милостыню и послания, с великим смирением и челобитным молением прося его, чтобы он навещал его письмами с полезными для спасения души поучениями, ибо Юрий хотел от Бога получить венец мученика, умерев за святые церкви и за православную веру, что по его желанию и сталось.
Слово же мнѣ предлежит о чюдном том старце. И жилъ въ Пречистой
обители, в Осифовѣ манастыре, постригшись, Фатей неисходно до преставлениа своего полпетадесять лѣтъ въ великиих подвизехъ духовныхъ и въ въздержании; с начала и до преставлениа своего не измѣнилъ правила своего келѣйнаго. Правило же его бѣ: въ день да в нощь по 4 кафизмы, да по два кануна переменные, да статия Евангелиа, да шестьсотъ Исусовых молитвъ, а седмое сто молитвъ — Пречистой, глаголя сице: «Владычице моя, Пресвятая Богородица, помилуй мя, грѣшнаго», — да триста поклоновъ, да иефимонъ, да полуношницу;[9]
прочее
же время упражняшеся на прочитание Божественаго Писаниа и на рукоделие. Сна же приимаше в нощь и в день всего три часы или четыре, на земли без постели лежаше; иногда же и на ребрех не лежаше, но сидя въ предреченныя часы числа сна приимаше. К соборному же пѣнию с великим тщаниемъ к началу хожаше и на крылосе с вѣликим радениемъ стояше. И много лѣтъ уставъ держалъ с великим, от Бога дарованным ему, разсужениемъ.
Слово же мне надлежит сказать о чудном том старце. А жил в обители
Пречистой, в Иосифове монастыре, постригшись, Фотий неисходно до кончины своей 45
лет
в великих духовных подвигах и воздержании; с начала и до преставления своего он не изменил своего келейного правила. А правило его было: днем и ночью <читал> по 4 кафизмы, и по два переменных канона, и главу из Евангелия, и шестьсот Иисусовых молитв, а седьмую сотню молитв — Пречистой Богородице, говоря так: «Владычица моя, Пресвятая Богородица, помилуй меня, грешного», — да <совершал> триста поклонов, и ефимон, и полунощницу; остальное же время он упражнялся в чтении Божественного Писания и в рукоделии. А спал он ночью и днем всего три или четыре часа, на земле без постели лежал; иногда же и не ложился, но сидя вышеуказанное количество часов спал. И к соборной службе он с великим тщанием ходил к началу и на крылосе с великим усердием стоял. И много лет был уставщиком с великим, от Бога дарованным ему, знанием <этого дела>.
И тако в обѣтщание его к трудомъ нѣкогда, въ хлѣбьнѣ ходя, написалъ
Евангелие сполна совсем въ двенацать недель, а в ыное время без службы пребысть и написалъ Евангелие в девять недель, такоже совсем сполна, а въ правиле келѣйном никакоже собе ослабы не давал. Прочих же книгъ, — Еванъгильевъ, и Псалтырь, и четиихъ, — много преписалъ, иже и донынѣ въ обители Пречистой,
в Осифовѣ монастыре,[10]
трудолюбное его списание. В кельи же, кромѣ келѣйные нужи и рукодѣлные снасти, отнюдь стяжаниа не имѣлъ, развѣ книгъ.
И так, по монашескому обету, некогда, работая в хлебопекарне, переписал он Евангелие полностью за двенадцать недель, а в другое время, когда он пребывал без службы, то переписал Евангелие за девять недель, также целиком, а в келейном правиле никакого себе облегчения не давал. И других книг — Евангелий, Псалтирей и книг для чтения — много переписал, тех, что и доныне <хранятся> в обители Пречистой Богородицы, в Иосифовом монастыре, плоды его трудолюбивой переписки. В келье же, кроме необходимых келейных вещей и инструментов для рукоделия, не имел он никакого имущества, за исключением книг.
И не услажашеся мира сего красотами и не желаше старейшиньства
или под старейшиною быти. Егда же кто, вражимъ навожениемь, сатониным дѣйствомъ, разгордяся, оскоръбляше его, онъ же сердечным воздыханиемъ и многыми слезами моляше Всемилостиваго Создателя всего мира Бога и Пречистую Богоматерь и призывая на помощь молитвы великих чюдотворцовъ и святаго преподобнаго старца Иосифа, еже даровати ему терпение. И вменяше собе скорбь от человѣкъ въ великое посѣщение от Бога, человѣческыя же помощи нимало не искаше и на отмщение не поучашеся, еже клеветати брата своего. Пищею же довлѣлся трапезною вкупѣ з братиею, но и се с великим воздержаниемъ. Егда же прихожаше святая четыредесятница и святая Страстьная неделя,[11]
тогды
наипаче от духовныя теплоты труды к трудомъ прилогаше.
И не наслаждался Фотий мира сего красотами, и не желал начальствовать над братией или быть помощником начальствующего. А если кто по дьявольскому наваждению, сатанинскому действию, возгордясь, оскорблял его, то он с сердечным воздыханием и многими слезами молил Всемилостивого Создателя всего мира Бога и Пречистую Богоматерь и призывал на помощь в молитвах великих чудотворцев и святого преподобного старца Иосифа, чтобы даровали ему терпение. И вменял себе Фотий страдание от людей в великую милость от Бога, а человеческой помощи совсем не искал и о мщении не задумывался, чтобы
оклеветать брата своего. А пищею он довольствовался трапезною, <вкушая> вместе с братиею, но и это <делал> с великим воздержанием. Когда же наступали святая четыредесятница и святая Страстная неделя, тогда он еще больше от духовной теплоты труды к трудам прибавлял.
Прочие же подвизи его и труды, и сердечное воздыхание, и слезы како могу исписати подлинно от простоумиа моего, но, Бога ради, отцы, и братиа, и господие мои, не позазрите худоумию моему и грубости, да не будеть в подсмѣяние написание се недостойнаго, и худаго, и грубаго черньца Васияна, что есми дерьзнул написати отчасти себѣ на воспоминание о чюдном томъ старце Фатее пребывании и о подвизѣхъ духовных, не ему похвалу поставляя, но укоряя свое непотребьство и окоянную лѣность, чюдный бо сей старецъ не требоваше и тогда человѣческыя похвалы, егда жилъ въ временном семъ вѣце, но желаше единыа от Бога милости и похвалы.
А другие его подвиги, и труды, и сердечное воздыхание, и слезы как я могу подлинно описать по простоумию моему, но, Бога ради, отцы, и братья, и господа мои, не осудите худоумие мое и грубость, чтобы не было осмеяно то, что написано недостойным, и плохим, и невежественным монахом Вассианом, который дерзнул написать отчасти себе на память о жизни и духовных подвигах чудного
того
старца
Фотия,
не ему похвалу творя, но обличая свой непристойный образ жизни и окаянную леность, так как чудный этот старец не требовал и тогда славы от людей, когда жил во временном этом веке, но одной желал от Бога милости и похвалы.
Или кто помолвит, что яз, тщеславяся, писалъ себѣ в похвалу, что яз таковаго старца ученикъ; и мнѣ то стытко и помыслити от великого моего раслаблениа, занеже язъ своимъ злонравием и слабостию в лености пребываю, аки свиниа в калѣ, воляюся в непотребьстве[12] и во сне препровожаю дьни своя, мучим бысть совѣстию своею, что есми от добраго древа вѣть непотребная отросла;[13]
но и свиниа лучши меня, понеже по устроению Божию живет: в какой ея Богъ статии устроилъ, в той и пребываеть. А яз от Бога человѣкъ устроенъ и почтенъ есми от Бога всѣмъ, а нимало по заповѣдем Божиим не шествую своимъ чином, от Бога дарованным на спасение душе, но пребываю, аки скот бесловесной, нимало подвизаюся о своемъ спасении.
Возможно, кто-то скажет, что я, гордясь, писал <это> себе в похвалу, что я такого старца ученик; но мне о том стыдно и подумать от великого моего бессилия, потому что из-за своего злонравия и слабости пребываю я в лености, как свинья в кале, валяюсь в непотребстве и во сне препровожу дни свои, мучимый своею совестью, что отрос я ветвью непотребной от доброго древа; даже и свинья лучше меня, потому что по закону, установленному Богом, живет: какое Бог определил ей положение, в том она и пребывает. А я по замыслу Бога создан человеком и почтен всем от Бога, а нисколько, по заповедям Божьим, не следую своим путем, дарованным от Бога к спасению души, но пребываю, подобно бессловесному скоту, нимало не заботясь о своем спасении.
Да некли прочет сия, ужаснуся и воздохну, въспомянувъ собѣ чюднаго сего старца подвизи и злостраданиа, слезы же и тръпѣния, и прежде смерти умрьтвие в трудехъ о Христѣ Исусѣ, Господѣ нашем, емуже слава нынѣ, и присно, и в бесконечныя вѣкы. Аминь.
Может быть, прочтя это, ужаснусь и вздохну, вспомнив чудного сего старца подвиги и страдания, слезы и терпение, и прежде смерти умерщвление <плоти> в трудах ради Иисуса Христа, Господа нашего, которому слава ныне, и присно, и в бесконечные времена. Аминь.
Старца Фотея ученикъ Исайя повѣда.[14] «Некогда, — рече, — незадолго время до преставления старца Фатея, противъ недели, учали звонить в будилной колокол ко Всенощному. Аз же из задние кельи пришелъ в прежнюю кѣлью благословитися у старца Фатея поити ко Всенощному. Свѣщникъ же у него горит, бяше бо старец против Всенощнаго мало сна приимаше, но упражняшеся на молитву и прочитание Божественых Писаний. И видѣх старца
обрадованным образом и слезны очи имущу. И нача повѣдати мнѣ: „Възлегъ есми приопочинути и видѣхъ во снѣ жену в багряных ризах; пришед в келью ко мнѣ и глагола: «Фатей, дай из-за пазушия жемчюгов».[15]
Аз же с великим страхом, трепеща, глаголаху ей: «Нѣт, госпоже, у меня жемчюгу». Она же рече ко мне: «Есть». Аз же прострох руку в пазуху, и обретох, и дах ей полну горьсть жемчюгу.
Она
же рече: «Еще дай». Аз же паки обравъ с полгорьсти еще в пазухѣ жемчюгу и отдах ей. Ана же паки рече: «Дай еще». Аз же поискав в пазухѣ, и не обрѣтох, и рекох с великим трепетом: «Толко, госпоже». Ана же рече: «Днесь у нас же будешь». Аз же от великого страха пробудихся и дивлюся необычному видению, и нынѣ бо от великого страха еще трепещет ми сердце”».
Поведал старца Фотия ученик Исайя. «Некогда, — рассказал он, — незадолго до преставления старца Фотия, накануне воскресенья, начали звонить в будильный колокол ко Всенощной. И я из задней кельи пришел в переднюю келью просить благословения у старца Фотия, чтобы пойти ко Всенощной. А свещник у него горит, ибо старец мало спал перед Всенощной, но упражнялся в молитвах и чтении Божественных Писаний. И увидел я старца радостным и со слезами на глазах. И начал он рассказывать мне: „Лег я немного отдохнуть
и видел во сне женщину в багряных одеждах; она пришла ко мне в келью и сказала: «Фотий, дай из-за пазухи жемчугов». Я же с великим страхом, трепеща, отвечал ей: «Нет, госпожа, у меня жемчуга». А она сказала мне: «Есть». И я просунул руку за пазуху, и нашел, и дал ей полную горсть жемчуга. Она же сказала: «Еще дай». И я опять собрал за пазухой еще с полгорсти жемчуга и отдал ей. Она же снова попросила: «Дай еще». И я поискал за пазухой, и не нашел, и сказал с великим трепетом: «Больше нет ничего, госпожа». А она ответила: «Сегодня же у нас будешь». И я от сильного страха проснулся, и дивлюсь необычному видению, и сейчас еще от великого страха трепещет сердце”».
Запрети же ученику своему никомуже того повѣдати. Зѣло бо любяше его за великое его смирение и послушание и не скрывашеся от него. Рече же ему и се: «Аще слягу, и мнѣ не въстати». И поиде ко Всенощному едва на великую силу, бяше бо от великого въздержания, и подвиговъ, и старости изнеможе телом. И пришед после утрени, и от того дьни изнемогъ и к церковному пѣнию ходити, словословие же Божие изо устъ его безпрестани исхожаше и до послѣдняго издыхания с великою паметию. Сия же Исайя повѣда после преставления его.
И запретил он ученику своему кому-либо это рассказывать. Очень же любил Фотий Исайю за великое его смирение и послушание и ничего не скрывал от него. Сказал он ему и это: «Если я слягу, то мне не встать». И с трудом пошел он ко Всенощной, через силу, так как от великого воздержания, и подвигов, и старости изнемог телом. И пришел после утрени, и с того дня не мог больше ходить к церковной службе, но славословие Богу из уст его исходило постоянно, и совершал он это до последнего дыхания в полной памяти. И поведал Исайя об этом после его преставления.
Того же старца Фатея ученикъ Феодосей повѣда.[16]
«Некогда, — рече, — приидох в келию после соборнаго пѣния не за многими дьньми до преставлениа старца Фатея и обонях в кѣльи великое благоухание, якоже бысть доволно бывает кажение с ладану. И вопросих брата своего Арсения[17] (бѣ бо Арсеней у старца брежения для пребывал и, егда будет, кадилъ: бѣ бо старець велми изнемог), он же глагола: „И яз слышу благоухание то, а кажения не было и огня в кадилнице не бывало”. И абие помале преста благоухание. Се же бысть, — рече, — и не в одно время слышах в кельи благоухание перед преставлением его и без кажения».
Рассказал того же старца Фотия ученик Феодосий. «Однажды, — поведал он, — пришел я в келью после церковной службы за несколько дней до преставления старца Фотия и почувствовал в келье сильное
благоухание, такое обильное, как бывает после каждения ладаном. И спросил брата своего Арсения <а Арсений у старца находился, опекая его, и, когда надо было, кадил, так как старец сильно изнемог>, и он ответил: „И я чувствую это благоухание,
в то время как каждения не было и огня в кадиле не бывало”. И понемногу прекратилось благоухание. И это было, — сказал он, — и не однажды чувствовал
я в келье благоухание без каждения перед его кончиной».
Сия же слыша яз, непотребный Васиянъ, и написах себѣ, умегчевая
ниву сердца своего злонравие, поминая старца подвизи и нежелание мира сего наслажения для будущихъ вѣчных благъ наслажение, идѣже праведнии ликоствуют; еже око не видѣ и ухо не слыша,[18]
и на сердце человѣку не взыде Божие уготование
любящим его и творящим волю его; якоже не мощно алчущому не помянути хлѣба,[19]
сице
не мочно спастися, иже исхода и Суда не поминающему.
И это слышал я, непотребный Вассиан, и написал для себя, умягчая ниву своего злонравного сердца, поминая подвиги старца и неприятие им мирских наслаждений ради счастья будущих вечных благ там, где праведники ликуют; того око не видит и ухо не слышит, и на сердце человеку не придет, что уготовал Бог тем, кто любит его и творит его волю; как нельзя алчущему не помнить о хлебе, так нельзя спастись тому, кто не думает о конце и Божьем Суде.