НАКАЗАНИЕ ОТЦА КЪ СЫНУ
НАСТАВЛЕНИЕ ОТЦА К СЫНУ
Сыну,
егда на рать съ княземъ едеши, то съ храбрыми напред еди, да и роду своему
честь наедеши и себѣ добро имя. Что бо того лучши есть, еже пред князем умрети!
Слугы же, чядо, путныя[1]
чти и люби.
Сын
мой, когда на рать с князем едешь, то езди с храбрыми впереди — и роду своему
честь добудешь, и себе доброе имя. Что может лучше быть, если перед князем
умереть доведется! Слуг же путных, чадо, почитай и люби.
Сыну,
аще хощеши великъ быти пред Богомъ и человѣкы, то смѣрися всѣм равно, добротою
пред всякым человѣкомъ, за очи и въ очи. Аще ли кому смѣються, а ты хвали и
люби, да от Бога приимеши мъзду, а от людий — похвалу, а от него — честь.
Сын
мой, если хочешь прославиться перед Богом и людьми, то будь ко всем одинаков и
добр ко всякому человеку, и за глаза и в глаза. Если же над кем-нибудь смеются,
ты хвали его и люби, тогда и от Бога получишь вознаграждение, и от людей
похвалу, и от защищенного тобой — почитание.
Конь
на брани разумѣет снягу,[2]
другу же въ печали добръ другъ пособит. Другу вѣрну нѣсть цѣны от сущиих, ничто
же на земли, никое же ставило доброты его.
Конь
познается на поле боя, другу же в беде добрый друг поможет. Верному другу цены
нет, ничто на земле не может сравниться с дружбой его.
Друг
вѣренъ — покровъ крѣпокъ и утвръжено царствие; другъ вѣренъ — скровище духовно;
друг вѣренъ — паче злата и камениа многоцѣннаго множае; друг вѣренъ — óград
заключенъ, источникъ запечатлѣнъ, въ время отверзаемъ же и причащаем; друг
вѣренъ — пристанище же и утѣха.
Друг
верный — защита надежная и царство укрепленное; друг верный — сокровище
духовное; друг верный — дороже золота и каменья драгоценного; друг верный —
ограда запертая, источник укрытый, в нужное время можно открыть и напиться;
друг верный — прибежище и утешение.
Все
новое добро есть, нъ ветхое всего лучши есть и силнѣй.
Все
новое хорошо, но старое — всего лучше и крепче.
Иже
душа своея не брежет, нъ паче умирающую плоть, то подобенъ есть тому, иже рабу
кормит, а госпожду повержет. Иже земнаго ищет мимо небесныих, то подобенъ есть
тому, иже хощет ратая имѣти на стенѣ написана, нъ не на нивѣ
оруща.[3]
Тот,
кто о душе своей не заботится, а только о смертной плоти печется, подобен тому,
кто рабыню кормит, а госпожу отвергает. Тот, кто ищет земных благ, забывая о
небесных, подобен человеку, который хочет пахаря иметь на стене изображенного,
а не в поле пашущего.
Мужъ
мудръ — мудрым и смысльным другъ, а несмысленым — Богъ; мужь мудръ, аще и
убогъ, имать бо премудрость въ богатства мѣсто; праведных богатьство — къ всѣм
Бога миръ; велико богатство — умъ добръ.
Мудрый
муж — мудрым и разумным друг, а друг убогим людям — Бог; муж мудрый, если и
беден, то премудростью владеет вместо богатства; богатство праведников — мир
Бога ко всем людям; великое богатство — хороший разум.
Мужъ
мудръ, аще и рабъ и нищь, имѣя страх Божий, лучи царя; имуще богатства многа —
без ума не имуще страха Божиа, оного съмыслом поучаяся закону Божию — спасение
получит, се же, не имуще страха Божиа, — спасениа отпадет.
Мудрый
муж, имеющий страх Божий, даже если он раб и нищий, — лучше царя. Тот же, у
кого богатства много, но страха Божия нет — тот без ума; но, если старается
постичь закон Божий, — спасение получит; тот же, кто не имеет страха Божия, —
спасения будет лишен.
Богат
мужь, не наказанъ и не смысленъ, подобенъ есть ослу, златою уздою обузданъ.
Суть же убозии человеци и богобоязънивии потребнѣйши суть.
Богатый
муж, истине не наученный и неразумный, подобен ослу, взнузданному золотою
уздою. Бедные и богобоязненные — лучше их.
Подобно
есть скупых и сребролюбивых житие мертваго вечери: вся бо имать плачюща, а
веселящегося не имать.
Жизнь
скупых и сребролюбцев подобна поминальной трапезе: все вокруг плачут и нет
веселящегося.
Горбоватого
горѣе есть грѣшникъ: онъ бо за собою носит вред, а сий — въ себѣ.
Грешник
хуже горбатого: горбатый за собой носит уродство, а этот — в себе.
Лѣнивый
горѣе есть болнаго: болный бо аще лежит да не ясть, а онъ и лежит и ясть.
Ленивый
хуже больного: больной хоть и лежит, да не ест, а ленивый — и лежит, и ест.
Скупаго
домъ, яко облачна нощь, крыющи звѣзды и свѣтъ от очию многыхъ.
Скупого
дом — как облачная ночь, закрывающая звезды и свет от очей многих.
Затъчена
корчага — ти млъчаливъ мужъ: не извѣстно, имать ли что въ себѣ.
Молчаливый
муж подобен закрытой корчаге: неизвестно, имеет ли что внутри.
Часто
поминай Бога: да рѣдко поминаа — помышляеши и поминаеши грѣховныя мысли.
Часто
поминай Бога: ведь редко поминая — думаешь и вспоминаешь о греховном.
Посупляй
долу лице от неподобныих гляданий, и егда ти прогоняет око душевное на вѣчнаа.
Потупляй
взор свой долу от непотребных взглядов, и тогда око твое духовное обратится к
вечному.
Ни
влъкъ влъка губит, ни змиа змии потрѣбит, нъ человѣкъ человѣка погубит.
Волк
волка не губит, змея змею не съест, а человек человека погубит.
Точно
мертвеца цѣлити, а стараго наказати; старость и нищета — два струпа неудобь
исцѣлна.
Старого
учить — словно мертвого лечить; старость и нищета — две язвы незаживающие.
Затишие
— кораблю пристанище, житию же человѣчю — беспечалие: бес печали имать веселие.
Кораблю
пристанище — гавань, жизни же человеческой — беспечалие, без печали весело
жить.
Человѣче,
аще не вѣси, како спастися, ни книгъ умѣеши: еже ти себѣ не любо, того и другу
не твори, спасешися.
Человече,
если ты не знаешь, как спастись, и книг не умеешь читать — вот совет: не делай
другому того, что самому не любо, и спасешься.