Не украшение одежд
Моя днесь муза прославляет,
Которое в очах невежд
Шутов в вельможи наряжает;
Не пышности я песнь пою;
Не истуканы за кристаллом,
В кивотах блещущи металлом,
Услышат похвалу мою.
Хочу достоинствы я чтить,
Которые собою сами
Умели титлы заслужить
Похвальными себе делами;
Кого ни знатный род, ни сан,
Ни счастие не украшали;
Но кои доблестью снискали
Себе почтенье от граждан.
Несмысленную чернь прельщает;
Но коль художников в нем взор
Прямых красот не ощущает,—
Се образ ложныя молвы,
Се глыба грязи позлащенной!
И вы, без благости душевной,
Не все ль, вельможи, таковы?
И не бразильски звезды ясны,—
Для возлюбивших правду глаз
Лишь добродетели прекрасны,
Они суть смертных похвала.
Не мог сиять, сияя в злате:
Сияют добрые дела.
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами:
Где должно действовать умом,
О! тщетно счастия рука,
Против естественного чина,
Безумца рядит в господина
Или в шумиху дурака.
Каких ни вымышляй пружин,
Чтоб мужу бую умудриться,
Не можно век носить личин,
И истина должна открыться.
Когда не сверг в боях, в судах,
В советах царских сопостатов,—
В мароккских лентах и звездах.
Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пыли и в поте,
Великий Петр, как некий бог,
Блистал величеством в работе:
Почтен и в рубище герой!
Екатерина в низкой доле
И не на царском бы престоле
Была великою женой.
И впрямь, коль самолюбья лесть
Не обуяла б ум надменный,—
Что наше благородство, честь,
Как не изящности душевны?
Я князь—коль мой сияет дух;
Владелец—коль страстьми владею;
Болярин—коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг.
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть—польза, слава, честь.
К чему стремишь всех мыслей беги?
На то ль, чтоб век твой протекал
Средь игр, средь праздности и неги?
Чтоб пурпур, злато всюду взор
В твоих чертогах восхищали,
Картины в зеркалах дышали,
Мусия, мрамор и фарфор?
На то ль тебе пространный свет,
Простерши раболепны длани,
На прихотливый твой обед
Вкуснейших яств приносят дани,
Левант—с звездами кофе жирный,
Чтоб не хотел за труд всемирный
Мгновенье бросить ты одно?
Там воды в просеках текут
И, с шумом вверх стремясь, сверкают;
Там розы средь зимы цветут
И в рощах нимфы воспевают
На то ль, чтобы на все взирал
Ты оком мрачным, равнодушным,
Средь радостей казался скучным
И в пресыщении зевал?
Орел, по высоте паря,
Уж солнце зрит в лучах полдневных,—
Но твой чертог едва заря
Румянит сквозь завес червленных;
Едва по зыблющим грудям
Блистают розы и лилеи,
Ты с ней спокойно спишь,— а там?
Как лунь во бранях поседевший,
Начальник прежде бывший твой,—
В переднюю к тебе пришедший
Принять по службе твой приказ,—
Меж челядью твоей златою,
Поникнув лавровой главою,
Сидит и ждет тебя уж час!
И горьки слезы проливает,
С грудным младенцем на руках,
Покрова твоего желает.
За выгоды твои, за честь
Она лишилася супруга;
В тебе его знав прежде друга,
Пришла мольбу свою принесть.
А там—на лестничный восход
Прибрел на костылях согбенный
Бесстрашный, старый воин тот,
Тремя медальми украшенный,
Которого в бою рука
Избавила тебя от смерти,—
Он хочет руку ту простерти
Для хлеба от тебя куска.
А там, где жирный пес лежит,
Гордится вратник галунами,—
Заимодавцев полк стоит,
К тебе пришедших за долгами.
Проснися, сибарит! — Ты спишь,
Иль только в сладкой неге дремлешь,
Несчастных голосу не внемлешь
И в развращенном сердце мнишь:
«Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки;
Жить для себя лишь одного,
Лишь радостей уметь пить реки,
Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;
Стыд, совесть—слабых душ тревога!
Нет добродетели! нет бога!»
Злодей, увы!—И грянул гром.
Блажен народ, который полн
Благочестивой веры к богу,
Хранит царев всегда закон,
Чтит нравы, добродетель строгу
Наследным перлом жен, детей,
В единодушии—блаженство,
Во правосудии—равенство,
Свободу—во узде страстей!
Блажен народ!—где царь главой,
Вельможи—здравы члены тела,
Прилежно долг все правят свой,
Чужого не касаясь дела;
Глава не ждет от ног ума
И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает,—
Повелевает же сама.
Сим твердым узлом естества
Коль царство лишь живет счастливым,—
Вельможи! славы, торжества
Иных вам нет, как быть правдивым;
Как блюсть народ, царя любить,
О благе общем их стараться;
Змеей пред троном не сгибаться,
Стоять—и правду говорить.
О росский бодрственный народ,
Отечески хранящий нравы!
Когда расслаб весь смертных род,
Какой ты не причастен славы?
Каких в тебе вельможей нет?—
Тот храбрым был средь бранных звуков;
Монарху грозному ответ.
И в наши вижу времена
Которого труды, война
И старость дух не утомила.
От грома звучных он побед
Сошел в шалаш свой равнодушно,
И от сохи опять послушно
Он в поле Марсовом живет.
Тебе, герой! желаний муж!
Не роскошью вельможа славный;
Кумир сердец, пленитель душ,
Вождь, лавром, маслиной венчанный!
Я праведну здесь песнь воспел.
Ты ею славься, утешайся,
Борись вновь с бурями, мужайся,
Как юный возносись орел.
Пари—и с высоты твоей
По мракам смутного эфира
Громовой пролети струей
И, опочив на лоне мира,
Возвесели еще царя.
Простри твой поздный блеск в народе,
Как отдает свой долг природе
Румяна вечера заря.
КОММЕНТАРИИ
Вельможа. — Державин Г. Р. Сочинения, ч. I. М., 1798, с. 285. Печ. по кн.: Державин, 1957, с. 211. Ода сочинена в 1794 г., когда Державин был удален от двора, и обращена к полководцу П. А. Румянцеву, находившемуся также в опале. В текст оды перешли фрагменты более раннего стихотворения «На знатность» (1774).
Калигула! твой конь в Сенате... — Согласно сообщениям историков, римский император Калигула (12—41 гг.) провозгласил в Сенате своего коня консулом.
Он только хлопает ушами... — «Автор, присутствуя тогда в Сенате, видел многих своих товарищей без всяких способностей, которые, слушая дело, подобно ослам, хлопали только ушами» (
Объяснения, с. 633).
Всяк думает, что я Чупятов... — то есть кичащийся мифическими заслугами. Гжатский купец В. А. Чупятов, оказавшийся банкротом, симулировал сумасшествие, появляясь на улицах Петербурга в лентах и фальшивых орденах, якобы присланных ему из Марокко.
А ты, вторый Сарданапал!... — имя легендарного ассирийского царя, отличавшегося неумеренным пристрастием к роскоши и сладострастию. Из объяснений Державина к этой и последующим строфам следует, что в этих стихах содержались намеки на образ жизни отдельных вельмож екатерининского двора — Г. А. Потемкина, П. А. Зубова, А. А. Безбородко и др.
Токай — область в Венгрии, известная производством высококачественных вин;
Левант — название в XVIII веке ближневосточных стран, занимавших территорию нынешних Ливана и Сирии.
С тобой лежащия Цирцеи... — Цирцея — мифологическая волшебница, очаровывавшая спутников Одиссея и самого героя. В литературном обиходе это имя стало синонимом обольстительницы.
А там израненный герой. — «...Многие седые заслуженные генералы у кн. Потемкина и гр. Безбородко и у прочих вельмож сиживали часто несколько часов в передней между их людей, покуда они проснутся и выйдут в публику» (
Объяснения, с. 635).
А там вдова стоит в сенях. — Державин в
Объяснениях (с. 635) указывает на вдову полковника Костогорова, оказывавшего многие услуги Потемкину. После смерти мужа вдове нередко приходилось искать покровительства временщика, в ожидании его выезда выстаивая часами на лестнице с младенцем на руках.
Здесь дал бесстрашный Долгоруков... — Имеется в виду сенатор кн. Я. Ф. Долгоруков (1639—1720), неоднократно с достоинством отстаивавший свое мнение перед Петром I.
Того я славного Камилла... — В этой и последующих строфах прославляется полководец П. А. Румянцев; его Державин уподобляет римскому консулу Камиллу, «который, когда не было в нем нужды, слагал с себя сие достоинство и жил в деревне. Сравнение сие относится к гр. Румянцеву-Задунайскому...» (
Объяснения, с. 635).