ВЕЛЬМОЖА

Минимизировать
Не украшение одежд
Моя днесь муза прославляет,
Которое в очах невежд
Шутов в вельможи наряжает;
Не пышности я песнь пою;
Не истуканы за кристаллом,
В кивотах блещущи металлом,
Услышат похвалу мою.
 
Хочу достоинствы я чтить,
Которые собою сами
Умели титлы заслужить
Похвальными себе делами;
Кого ни знатный род, ни сан,
Ни счастие не украшали;
Но кои доблестью снискали
Себе почтенье от граждан.
 
Несмысленную чернь прельщает;
Но коль художников в нем взор
Прямых красот не ощущает,—
Се образ ложныя молвы,
Се глыба грязи позлащенной!
И вы, без благости душевной,
Не все ль, вельможи, таковы?
 
Не перлы перские на вас
И не бразильски звезды ясны,—
Для возлюбивших правду глаз
Лишь добродетели прекрасны,
Они суть смертных похвала.
Не мог сиять, сияя в злате:
Сияют добрые дела.
 
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами:
Где должно действовать умом,
О! тщетно счастия рука,
Против естественного чина,
Безумца рядит в господина
Или в шумиху дурака.
 
Каких ни вымышляй пружин,
Чтоб мужу бую умудриться,
Не можно век носить личин,
И истина должна открыться.
Когда не сверг в боях, в судах,
В советах царских сопостатов,—
В мароккских лентах и звездах.
 
Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пыли и в поте,
Великий Петр, как некий бог,
Блистал величеством в работе:
Почтен и в рубище герой!
Екатерина в низкой доле
И не на царском бы престоле
Была великою женой.
 
И впрямь, коль самолюбья лесть
Не обуяла б ум надменный,—
Что наше благородство, честь,
Как не изящности душевны?
Я князь—коль мой сияет дух;
Владелец—коль страстьми владею;
Болярин—коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг.
 
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть—польза, слава, честь.
 
К чему стремишь всех мыслей беги?
На то ль, чтоб век твой протекал
Средь игр, средь праздности и неги?
Чтоб пурпур, злато всюду взор
В твоих чертогах восхищали,
Картины в зеркалах дышали,
Мусия, мрамор и фарфор?
 
На то ль тебе пространный свет,
Простерши раболепны длани,
На прихотливый твой обед
Вкуснейших яств приносят дани,
Токай—густое льет вино,
Левант—с звездами кофе жирный,
Чтоб не хотел за труд всемирный
Мгновенье бросить ты одно?
 
Там воды в просеках текут
И, с шумом вверх стремясь, сверкают;
Там розы средь зимы цветут
И в рощах нимфы воспевают
На то ль, чтобы на все взирал
Ты оком мрачным, равнодушным,
Средь радостей казался скучным
И в пресыщении зевал?
 
Орел, по высоте паря,
Уж солнце зрит в лучах полдневных,—
Но твой чертог едва заря
Румянит сквозь завес червленных;
Едва по зыблющим грудям
Блистают розы и лилеи,
Ты с ней спокойно спишь,— а там?
 
Как лунь во бранях поседевший,
Начальник прежде бывший твой,—
В переднюю к тебе пришедший
Принять по службе твой приказ,—
Меж челядью твоей златою,
Поникнув лавровой главою,
Сидит и ждет тебя уж час!
 
И горьки слезы проливает,
С грудным младенцем на руках,
Покрова твоего желает.
За выгоды твои, за честь
Она лишилася супруга;
В тебе его знав прежде друга,
Пришла мольбу свою принесть.
 
А там—на лестничный восход
Прибрел на костылях согбенный
Бесстрашный, старый воин тот,
Тремя медальми украшенный,
Которого в бою рука
Избавила тебя от смерти,—
Он хочет руку ту простерти
Для хлеба от тебя куска.
 
А там, где жирный пес лежит,
Гордится вратник галунами,—
Заимодавцев полк стоит,
К тебе пришедших за долгами.
Проснися, сибарит! — Ты спишь,
Иль только в сладкой неге дремлешь,
Несчастных голосу не внемлешь
И в развращенном сердце мнишь:
 
«Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки;
Жить для себя лишь одного,
Лишь радостей уметь пить реки,
Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;
Стыд, совесть—слабых душ тревога!
Нет добродетели! нет бога!»
Злодей, увы!—И грянул гром.
 
Блажен народ, который полн
Благочестивой веры к богу,
Хранит царев всегда закон,
Чтит нравы, добродетель строгу
Наследным перлом жен, детей,
В единодушии—блаженство,
Во правосудии—равенство,
Свободу—во узде страстей!
 
Блажен народ!—где царь главой,
Вельможи—здравы члены тела,
Прилежно долг все правят свой,
Чужого не касаясь дела;
Глава не ждет от ног ума
И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает,—
Повелевает же сама.
 
Сим твердым узлом естества
Коль царство лишь живет счастливым,—
Вельможи! славы, торжества
Иных вам нет, как быть правдивым;
Как блюсть народ, царя любить,
О благе общем их стараться;
Змеей пред троном не сгибаться,
Стоять—и правду говорить.
 
О росский бодрственный народ,
Отечески хранящий нравы!
Когда расслаб весь смертных род,
Какой ты не причастен славы?
Каких в тебе вельможей нет?—
Тот храбрым был средь бранных звуков;
Монарху грозному ответ.
 
И в наши вижу времена
Которого труды, война
И старость дух не утомила.
От грома звучных он побед
Сошел в шалаш свой равнодушно,
И от сохи опять послушно
Он в поле Марсовом живет.
 
Тебе, герой! желаний муж!
Не роскошью вельможа славный;
Кумир сердец, пленитель душ,
Вождь, лавром, маслиной венчанный!
Я праведну здесь песнь воспел.
Ты ею славься, утешайся,
Борись вновь с бурями, мужайся,
Как юный возносись орел.
 
Пари—и с высоты твоей
По мракам смутного эфира
Громовой пролети струей
И, опочив на лоне мира,
Возвесели еще царя.
Простри твой поздный блеск в народе,
Как отдает свой долг природе
Румяна вечера заря.
 
КОММЕНТАРИИ
 
Вельможа.Державин Г. Р. Сочинения, ч. I. М., 1798, с. 285. Печ. по кн.: Державин, 1957, с. 211. Ода сочинена в 1794 г., когда Державин был удален от двора, и обращена к полководцу П. А. Румянцеву, находившемуся также в опале. В текст оды перешли фрагменты более раннего стихотворения «На знатность» (1774).
 
Кумир, поставленный в позор... — то есть выставленный на всеобщее обозрение.
 
Перлы перские — персидский жемчуг.
 
Калигула! твой конь в Сенате... — Согласно сообщениям историков, римский император Калигула (12—41 гг.) провозгласил в Сенате своего коня консулом.
 
Он только хлопает ушами... — «Автор, присутствуя тогда в Сенате, видел многих своих товарищей без всяких способностей, которые, слушая дело, подобно ослам, хлопали только ушами» (Объяснения, с. 633).
 
Всяк думает, что я Чупятов... — то есть кичащийся мифическими заслугами. Гжатский купец В. А. Чупятов, оказавшийся банкротом, симулировал сумасшествие, появляясь на улицах Петербурга в лентах и фальшивых орденах, якобы присланных ему из Марокко.
 
А ты, вторый Сарданапал!... — имя легендарного ассирийского царя, отличавшегося неумеренным пристрастием к роскоши и сладострастию. Из объяснений Державина к этой и последующим строфам следует, что в этих стихах содержались намеки на образ жизни отдельных вельмож екатерининского двора — Г. А. Потемкина, П. А. Зубова, А. А. Безбородко и др.
 
Токай — область в Венгрии, известная производством высококачественных вин;
 
Левант — название в XVIII веке ближневосточных стран, занимавших территорию нынешних Ливана и Сирии.
 
С тобой лежащия Цирцеи... — Цирцея — мифологическая волшебница, очаровывавшая спутников Одиссея и самого героя. В литературном обиходе это имя стало синонимом обольстительницы.
 
А там израненный герой. — «...Многие седые заслуженные генералы у кн. Потемкина и гр. Безбородко и у прочих вельмож сиживали часто несколько часов в передней между их людей, покуда они проснутся и выйдут в публику» (Объяснения, с. 635).
 
А там вдова стоит в сенях. — Державин в Объяснениях (с. 635) указывает на вдову полковника Костогорова, оказывавшего многие услуги Потемкину. После смерти мужа вдове нередко приходилось искать покровительства временщика, в ожидании его выезда выстаивая часами на лестнице с младенцем на руках.
 
Здесь дал бесстрашный Долгоруков... — Имеется в виду сенатор кн. Я. Ф. Долгоруков (1639—1720), неоднократно с достоинством отстаивавший свое мнение перед Петром I.
 
Того я славного Камилла... — В этой и последующих строфах прославляется полководец П. А. Румянцев; его Державин уподобляет римскому консулу Камиллу, «который, когда не было в нем нужды, слагал с себя сие достоинство и жил в деревне. Сравнение сие относится к гр. Румянцеву-Задунайскому...» (Объяснения, с. 635).