БУЛГАРИС (Булгар, Вулгарис, Болгарский) Елевферий (в монашестве — Евгений) [11 (22) VIII 1716, о. Корфу — 27 V (8 VI) 1806, Петербург, похоронен в Александро-Невской лавре]. Выдающийся греч. эрудит, педагог и духовный писатель, один из создателей новогреч. литературного языка. Образование получил на родине и в Янине; одним из его учителей был А. Катифоро. Позже учился в Падуанском ун-те, где усовершенствовался в ит., лат., древнегреч. и фр. языках, в богословии, естественных науках и особенно в математике. Здесь же Б. основательно знакомится с новейшими философскими системами. По возвращении на родину принял монашество и занялся преподаванием, обновленный дух которого встретил интерес слушателей и раздражение приверженцев старины; характер Б., не слишком покладистый, еще более обострил его отношения с др. преподавателями (о Б. говорили: «Хорош Евгений, только безбожник»). В 1753—1759 Б. преподавал на Афоне в академии, основанной при Ватопедском монастыре, где его называли «вторым Платоном»; в 1761—1763 — в Константинопольской патриаршей школе, из которой он почел за лучшее удалиться добровольно.
В 1764—1765 Б. живет в Лейпциге. В 1766 выходит его «Логика», излагающая историю философии языком, пропитанным старой греч. книжностью. Труд этот сыграл значительную роль в истории новогреч. культуры. Б. печатает одно за др. свои сочинения, сближается с европ. учеными и деятелями культуры, которым он был интересен как живой носитель греч. традиции. Выступает Б. и как издатель визант. текстов; в эти годы он предпринимает издание Иосифа Вриенния. По-видимому, в это время Б. знакомится с посещавшими православную греч. церковь в Лейпциге рус. учащимися и с опекавшими их Ф. Г. и В. Г. Орловыми. О сильном впечатлении, произведенном проповедью коллеги Б. Никифора Феотоки на рус. студентов, в т. ч. на А. Н. Радищева, писал А. С. Стурдза по воспоминаниям своего отца. Именно в это время Радищев начал перевод ит. брошюры Антонио Гики «Желание Греков, к Европе христианской» (изд. в Петербурге в греч. переводе Б. ок. 1771). Среди новых знакомых Б. оказываются Д. Е. Семенов-Руднев (Дамаскин), у которого Б. позднее принимал экзамен в Петербурге; Вольтер, к сочинениям которого Б. испытывал острый и не только полемический интерес; Фридрих II и Иосиф Александр Яблоновский (родственник короля Станислава-Августа Понятовского). Уважение этих лиц, поддержка видных греков-фанариотов привели к приглашению Б. в Россию. Через представителей рус. двора Б. получил предложение перевести с фр. на новогреч. язык «Наказ» Екатерины II (пер. подгот. в 1770, изд. в 1771), а затем перебраться на жительство в Петербург. Переписка по этому поводу (ее вели в 1769 — нач. 1771 С. К. Нарышкин, А. М. Голицын, В. Г. Орлов и Г. В. Козицкий) показывает, что Екатерине II Б. был нужен в связи с ее «греческим проектом». Императрица стремилась усилить иммиграцию греков в новоприобретенные земли и, упрочив их надежду на рус. помощь, произвести в них «сильное восхищение к низвержению ига оттоманского» (ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, № 4521). Уже тогда намечалось участие Б. в «смотрении» за специальным учебным заведением, учрежденным Екатериной II в 1775 под назв. Корпус чужестранных единоверцев, или Греч. гимназия, где учились мн. выходцы с Балкан (Георгий Балдани и др.).
Прибыв в Петербург в июле 1771, «иеродиакон Евгений», по некоторым указаниям, числился придворным библиотекарем, сочиняя греч. панегирические стихотворения на различные случаи политической и придворной жизни, в которой приходилось ему принимать участие. Эти его произведения, демонстрирующие разнообразие древнегреч. метров, были переведены на рус. язык Л. И. Сичкаревым (напр., «Победная песнь на заключение мира с Оттоманскою Портою», 1775). С др. стороны, Б. перевел (1775) на греч. (надо думать, по подстрочнику) «Оду» В. П. Петрова Г. А. Потемкину («Проснись, злата, проснися, лира») (греч. текст: ’′Eγρεο δή χρύσεα, έγρεο φόρμιγξ). Ко времени рус.-тур. войны 1769—1774 относится ряд сочинений Б. против Турции с объединявшим русских и греков рефреном «Да ниспровергнется Карфаген».
После заключения Кючук-Кайнарджийского мира (1774) образуется новая «словенская и херсонская» (впосл. — Екатеринославская) епархия, заселяемая в большой мере выходцами из Молдавии, Валахии, Сербии и греч. областей. 1 окт. 1775 Б. стал архиепископом славенским и херсонским, а в 1776 отбыл в Полтавский Крестовоздвиженский монастырь, являвшийся центром епархии. Б. основал всесословную Полтавскую дух. семинарию, особенно окрепшую после прибытия Никифора Феотоки, который с 1779, по желанию Б., сменил его и в качестве архипастыря. Из Полтавской семинарии вышли знаменитый автор казацкой «Энеиды» И. П. Котляревский, И. И. Мартынов, впосл. переводчик и издатель серии «Греческие классики», а также Д. В. Илличевский (отец лицеиста); позднее там некоторое время учился Н. И. Гнедич. Своим положением в Петербурге Мартынов был в известной степени обязан покровительству Б., который поддержал молодого преподавателя греч. языка в Александро-Невской дух. семинарии. Екатерина II в разное время привлекала Б. к воспитанию вел. князей, Константина прежде всего.
Можно предположить, что педагогические внушения Б. опосредованно оказали влияние на уклад просветительных учреждений александровского царствования, в т. ч. Лицея, открытого при деятельном участии И. И. Мартынова.
От императрицы Б. получил задание перевести на греч. «Энеиду» и «Георгики» Вергилия; одновременно В. Г. Рубан, служивший при Потемкине директором екатеринославских училищ, переводил «Георгики» на рус. Задача Б. была сложна: он возвращал «гомеровский» облик всему тому, что Вергилий позаимствовал из «Илиады» и «Одиссеи». Б. работал над переводом сначала в Полтаве, затем в Херсоне; в 1789 вслед за Екатериной II, завершившей свое таврическое путешествие, он приехал в Петербург. Роскошно изданные параллельные лат. и греч. тексты «Георгик» и «Энеиды» с основательным комментарием и посвящениями Потемкину и Екатерине II появились в 1786; 1791—1792. Они предназначались (как и греч. часть многоязычных «Лаптевых школьных разговоров» (1776), переведенная, как теперь доказано, Б.) прежде всего для молодежи, учившейся в Корпусе чужестранных единоверцев, а также для «эллино-россов» рус. юга. Основной целью Б. было обогащение новогреч. языка на основе древней и средневековой греч. словесности. Труд этот принес Б. успех: избранный еще 29 дек. 1776 почетным членом Петербургской Академии наук, теперь он был принят в Лондонское о-во древностей, а в 1792 — в Петербургское Вольное экон. о-во. Перевод Вергилия вызвал и критику: язык перевода показался ученым филологам (напр., Ж. Б. Виллуазону) варварским и нелепым, т. к. Б. широко опирался на народную речь. Между тем как рус. знакомые Б., так и греч. дипломаты признавали необыкновенные достоинства его греч. речи.
Ученость и трудолюбие создали Б. высокий авторитет. Уже в 1776 профессор Моск. ун-та Х.-Ф. Маттеи посвятил ему свое издание ценных греч. текстов, найденных им в Москве. В 1792 А. И. Мусин-Пушкин опубликовал рус. перевод написанного Б. на лат. языке «Исторического разыскания о времени крещения российской великой княгини Ольги». Это исследование запутанного вопроса визант. и рус. истории стоит в одном ряду с др. учеными репликами Б. по вопросам слав. древностей (ср. его полемическое лат. рассуждение касательно происхождения этнонима «чехи» в «Acta Societatis Jablonovianae» (1772, v. 2) и появившиеся в рус. переводе с ит. оригинала Б. соображения по поводу версии о будто бы древнес лав. языке сарматов — Вестн. Европы, 1805, № 9).
Общение рус. литераторов с Б. состояло прежде всего в переводах его сочинений разнообразнейшего содержания; эта практика продолжалась и долгие годы после смерти Б. Кроме Л. И. Сичкарева переводами его сочинений занимались С. И. Писарев, Феофилакт Русанов, С. Платонов, П. П. Соколов, А. Кругликов, Мартынов. Сам Б. перевел на греч. ряд сочинений рус. иерархов — Феофана Прокоповича, Стефана Яворского, а также Гавриила Петрова, по-видимому, с имевшихся лат. переводов. Вопрос о том, владел ли Б. рус. языком, вызывает споры. Известно, что деловые переговоры Б. вел обычно на греч. и ит. языках, ученые собеседования — на лат. (в заметках митрополитов Платона Левшина и Евгения Болховитинова сохранены отдельные лат. высказывания из бесед с Б.). Для облегчения деловых контактов с рус. населением во время архиепископства Б. к нему был приставлен ученый монах Феоктист Мочульский. Ставшее общепринятым мнение Я. К. Грота, что Б. был автором рус. подстрочного перевода, по которому Н. А. Львов перевел всего Анакреонта стихами, ошибочно. Во введении к двуязычному изданию «Стихотворений Анакреонта Тийского» (1794) определенно сказано, что Львову помогали два сотрудника: «человек добровольный и греческий язык хорошо знающий» составил подстрочник, а выверял греч. текст и помогал в трудных местах «снисходительный, в знании греческого языка несравненный, просвещенный и почтенный муж». Автор подстрочника неизвестен; возможно, им был Мартынов, в 1801 издавший собственный стихотворный перевод Анакреонта. Что касается Б., то он «руководствовал переводчика и трудился в греческой корректуре». Соответственно и Евгений Болховитинов в своем «Словаре» (М., 1838, т. 1) в статье о Львове сообщал: «Сей перевод делал он под руководством преосвященного Евгения Булгара». Подготовка ценного во всех отношениях издания Анакреонта показывает, что отсутствие достаточных познаний в рус. языке в тогдашних условиях не мешало ни общению, ни обмену культурными ценностями. Способствуя Львову и последующим рус. переводчикам Анакреонта, Б. внес заметный вклад в рус. рецепцию древнегреч. поэзии.
Связи с Львовым и причастность к воспитанию вел. князей делают весьма правдоподобным знакомство Б. с М. Н. Муравьевым. Что касается Г. Р. Державина, то поэт несколько раз упоминает Б. в своих сочинениях. В оде «Водопад» в стихах «И Муз ахейских жалкий звук Вокруг Перикла раздается», как сообщено в примечаниях самого Державина, имеется в виду Б., сочинивший греч. эпитафию Потемкину, что не подтверждено пока др. источниками, но вполне вероятно.
Живой, убедительный портрет Б. в старости содержится в письмах Евгения Болховитинова, который отмечает, что стиль учености Б. в ту пору воспринимался уже как устаревший. Явной стала противоречивость его принципов: веротерпимость, которую Б. ценил и для которой придумал новое греч. обозначение «άνεξ′φρησχεία» (букв. «культотерпимость»), не совсем вязалась с его по-традиционному резким неприятием западного христианства (Б. много переводил из необозримой православной полемики против латинян); когда-то раздражавшее соотечественников пристрастие Б. к Вольтеру обратилось в резкое отрицание идей Просвещения; познавательный рационализм Б. бил в глаза на фоне созерцательно-мистических черт, характерных для восточно-христианского уклада; к вере в Россию как избавительницу греч. народа с недоумением относились младшие единоплеменники Б., ориентировавшиеся теперь на обновленную Францию; жизнь Б. вдали от родной земли вызывала нарекания, несправедливые и тем более обидные. Некоторая двойственность Б. позволила А. С. Стурдзе представить его образцом смиренномудрия, между тем как Б. заслужил признание прежде всего за свою деятельность на интеллектуальном и политическом поприще в век Просвещения. При этом не могло не быть эклектичным соединение таких весьма разнородных начал, как «нововизантийская церковность, древнеэллинская культура и новейшая западноевропейская философия» (Ф. Мейер), которые пытался примирить Б.
По замечанию С. Батэлдена, «карьера Б. в России представляла собой неповторимое соединение греческих и русских интересов в той неопределенной стадии изменчивого восточного вопроса, когда переход от вселенского православия к национальным культурам еще не свершился с определенностью».
В последние годы Б., с 1801 поселившийся в Александро-Невской лавре, пользовался в России большим уважением. Ф. Е. Ангальт, директор Сухоп. шлях. корпуса, заказывает картину, изображающую Гомера и Вергилия, которые приветствуют Б., их соединившего. Александр I имел с Б. продолжительную беседу, в память которой была прислана Б. алмазная панагия. Ее и др. сокровища, полученные им в России, Б. завещал в пользу Академии и школ Ионийской республики. Свои книги, достаточно многочисленные даже после приобретения части их Потемкиным, Б. отказал библиотеке С.-Петербургской дух. академии. Его рукописи перешли большей частью к братьям Зосимам (Зосимадам), поставившим свое богатство на службу просвещения греков. Последнее обстоятельство дало Державину повод сказать через два года после смерти Б.: «Гении в мраке так зримы, Ночью как в небе огни; Памятны будут Зосимы: В духе Евгенья они Прейдут к потомству…».
Труды Б. послужили углублению связей между греч. и рус. культурами. Рус. филэллинизм кон. XVIII — нач. XIX в., обеспечивший успех усилий Б. на благо греч. народа, был в свою очередь обогащен многообразной культурной деятельностью Б.
Лит.: Мартынов И. И. Известия о архиеп. Евгении Булгаре. — Лицей, 1806, ч. 3, кн. 1; Евгений. Словарь исторический, т. 1 (1827); Стурдза А. С. Воспоминания о замечательных современниках: Евгении Булгарисе и Никифоре Феотокисе, предтечах умственного и политического пробуждения греков / Пер. М. Л. Магницкого. — Москв., 1844, ч. 1, № 2; ориг. в кн.: Stourdza A. S. Oeuvres posthumes: Souvenirs et portraits. Paris, 1859; Выдержки из дружеских писем Евгения (впосл. Митр. киевского и воронежского) приятелю его В. И. Македонцу. — Рус. арх., 1870, № 4—5 (письмо 10); Лебедев А. Евгений Булгарис, архиеп. славенский и херсонский. — Древняя и новая Россия, 1876, № 3; Meyer Ph. Beiträge zur Kenntnis der neueren Geschichte und des gegenwärtigen Zustandes der Athosklöster. — Zeitschrift für Kirchengeschichte (Gotha), 1889—1890, Bd 11; Kωυσταντινίδης. I. X. Eύγένιος ό Βόλγαρις. — In: Θρησχευτιχή χαί ήφιχή έγχυχλοπαιδεία. Άφήαι, 1964, τ. 5; Batalden S.-K. 1) Notes from a Leningrad manuscript: Eugeniоs Voulgaris’ autograph list of his own works. — ‘O’Ερανιστής (Ho Eranistes), 1976, v. 13, N 73; 2) Catherine II’s Greek prelate Eugenios Voulgaris in Russia. 1771—1806. NewYork, 1982.
А. К. Гаврилов