ОПИСАНИЕ ВИНЪ ИЛИ ПРИЧИНЪ, КОТОРЫМИ К ПОГИБЕЛИ И К РАЗОРЕНЬЮ ВСЯКИЕ ЦАРСТВА ПРИХОДЯТ, И КОТОРЫМИ ДѢЛАМИ в цѢлости
И В ПОКОЮ СОДЕРЖАТЦА И СТРОЯТЦА
ОПИСАНИЕ ПОВОДОВ ИЛИ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ РАЗЛИЧНЫЕ
ГОСУДАРСТВА ПРИХОДЯТ К ГИБЕЛИ И РАЗОРЕНИЮ, И О ТЕХ ДЕЯНИЯХ, БЛАГОДАРЯ КОТОРЫМ ОНИ В ЦЕЛОСТИ И ПОКОЕ ЖИВУТ И РАСЦВЕТАЮТ
Наперед показуютца двух мудрецовъ слова или разумѣнья о томъ, будутъ всякие царства с вины и причины человѣческие погибель свою и разоренье
приемлют или судомъ Божиим.
Прежде
всего
приводятся изречения и суждения двух мудрецов о том, почему приходят различные царства к гибели и разорению: люди ли тому виной и причиной или же суд Божий.
Платон
философъ[1] тѣми словы о том написал, что коли прироженные и естественные начала свое всякое царство имѣетъ, хотя бы и налутчи и крѣпко
постановленое и устрою не было, и оно своего времѣни за дѣлами и за розъправами своими, сирѣчь от перемены закону, погибнетъ.
Платон-философ писал об этом так: каждое царство имеет свои исконные и естественные основы, но каким бы ни было оно прекрасным и могучим и устроенным, все равно погибнет в свое время из-за дел и распрей, то есть от перемены законов.
Ксенефонтъ философ написаша о дѣлах царя перскаго Кируса,[2]
смотрячи на всѣ царства, которые коли-нибудь любо под одного царя, любо под многих царей властью были, дивитца тому, что ни одиное царство цѣлое и долгимъ временемъ безстрашное не стояло, и показуетъ тому такую вину, сирѣчь тѣх люди, которые властельми и начальниками государствъ бывают, егда за их злобою и за их хотѣниемъ и гордостью, и за их неправдою всякие царства переменяютца и погибают.
Ксенофонт-философ в описании деяний персидского царя Кира, обозрев разные царства, существовавшие либо под властью одного царя, либо многих
властителей, удивлялся тому, что ни одно из них не просуществовало в целости и безопасности долгое время, и считал, что причиной тому люди, бывшие властителями и правителями этих государств: из-за их злобы, притязаний, гордости и неправедных дел происходят перемены во всех царствах и они гибнут.
И с того сугубого разумѣния тѣхъ двухъ философ лутчее и праведное есть Ксенефонта мудреца разумѣние того для, что хотя не дѣлаетца ничто на свѣте без воли и без суда Божия, совершение того суду Божия исполняетца за грехами и злобами человѣческими, которые дѣлают люди, розлучаяся з Богом, и гневъ его страшны на себя попускаютъ, который ничим, толко покаянием, усмиряетца.
Из двух мнений тех двух философов лучше и справедливее мнение мудреца Ксенофонта: хотя и не происходит ничего на свете без воли Бога и без суда его, вершится этот суд Божий за грехи и преступления, совершаемые людьми, отпавшими от Бога, и навлекают они на себя его страшный гнев, который ничем не отвести, кроме покаяния.
А приходит гневъ Божий на все люди злоб ради ихъ, к симъ же и за грѣхи началниковъ. И тому есть образцовъ много во Святом Писании, посрѣдѣ которых той образец: когда Богъ разгнѣвася на Соломона, царя жидовского, того ради, что сердце его отступило от Бога и небрег повѣлѣний его. Сказалъ ему Богъ за то казнь, что хотѣл разорвати царьство его и дати его слузѣ его, что послѣди исполнилося над нимъ. Потому, когда Соломон умре, разорвано бысть царьство его тѣм дѣлом, что едини избрали Ровоама, сына Соломонова, друзии же избрали Еровоама, сына Наватова.
А возбуждается гнев Божий на людей пороками их или же грехами их начальников. Примеров тому немало в Священном Писании, среди которых такой пример: разгневался Бог на Соломона, царя еврейского, за то, что отпало сердце его от Бога и не стал он исполнять повелений его. И предрек ему Бог за это наказание: решил разделить царство его и передать власть над ним слуге его, что впоследствии и свершилось. Поэтому когда умер Соломон, то распалось
царство его по той причине, что одни избрали царем Ровоама, сына Соломонова, а другие — Иеровоама, сына Наватова.
Учитъ
таково
же Исусъ Сираховъ[3] в тые слова написалъ, что неправды ради и обиды и для богатества неправедно добытого и собранаго бывают царства
переношены от одного народу до другаго, и того дѣла показуется, что злоба и грѣхи человѣческие виною бывают да погибели царствъ всяких, которую злобу мочно приверстати к чирью злому, канцѣром[4] нареченному, которой чирей коли гдѣ на тѣлѣ человѣческом покажется,[5]
тогды от премудрых лѣкарей и от добраго и дорого зелия не бывает излеченъ, но так долго ширитца, покамѣста всѣм тѣломъ обладает и после человѣка уморитъ.
Учит
так
же Иисус, сын Сираха, написавший такие слова: «Из-за несправедливостей
и обид, из-за богатства, неправедно добытого и собранного, попадают царства под власть иноплеменников».
Таким
образом, показано, что злоба и грехи человеческие — являются причиной гибели царств, и зло это можно сравнить с болезненным чирьем, что зовется канцер, который если появится где-либо на человеческом теле, то уже не излечат его ни премудрые врачи, ни лучшие и дорогие лекарства: растет он до тех пор, пока не распространится на все тело и человека не погубит.
Таково
же,
гдѣ
злоба
человѣческая розмножаетца и разширяетца, и гдѣ не есть единомысленье начальников с подъдаными, тогды приходит к тому дѣлу, что ся над всѣми царствы исполняет того злобы и грехи человѣческие, от Бога повинные.
Так
же и там, где множится и ширится зло человеческое, где нет единодушия начальников с подданными, все приходит к тому, что все царство переполняется злом и грехами человеческими, за которые карает Бог.
Надобет государем и начальником во всякомъ государстве добро и праведно жити, чтобы были обрасцом всякихъ добродѣтелей того для, что каковых
обычаевъ будет царь, таковы же, смотря на него, будут и подданые его. Есть к тому и простая притча: каков купецъ или торговый человекъ, таков и товаръ его.
Во всяком государстве властителям и начальникам подобает жить честно и праведно, чтобы являлись они образцом всех добродетелей, ибо каков будет царь, таковы же, глядя на него, будут и подданные его. Как говорится в народной притче: каков купец или торговый человек, таков и товар его.
А какъ грехами и иными непригожими дѣлами и злобами государевъ и начальников осквернене и испоръченое бывает государьство, таково же опять смирением и милостью их добродѣтель справляетца того для, что добрый обычей государский укрѣпляет подданныхъ его.
Если
грехами и иными неподобающими делами и жестокостью государей и начальников оскверняемо и развращаемо бывает государство, то, напротив, добродетель укрепляется смирением и милосердием их, ибо добрый нрав государя укрепляет подданных его.
До тѣх мѣстъ стояти будет государство всякое, покамѣста в нем добродѣтель владѣти будет, и добрые святые и праведные обычаи и постановленья в чести содержаные будутъ. И не будет таковых никаких премудростей
прелестных и насильства, которые бы добре укрепленое и единомысленное государство из основания, из славы его скинули и разорили того для, что коли въ государстве не будетъ владѣти гордость и лакомство, таково же и злое хотѣние и иные бездѣлья и злоба, тогды в том государстве всякие дѣла крѣпкие и непоколебимые будутъ.
До тех пор будет существовать всякое государство, пока будет править в нем добродетель и будут чтиться добрые святые и справедливые обычаи и установления. И не будет никаких таких измышлений коварных и такого насилия, которые смогли бы хорошо устроенное и сплоченное государство с вершины славы его свергнуть и разорить, ибо пока не овладеет государством гордыня и алчность, а также помыслы злые, и праздность, и жестокость, до тех пор в нем все деяния будут прочными и непоколебимыми.
Изначала всякому государю и начальнику подобает того беречи, чтобы силою и неправдою ничто не дѣлалось в государстве. Егда бо коли через силу что-нибудь дѣлается, тогда такое дѣло не будет уже постоянное и крѣпкое того для, что ни одного мучителя не была постоянная и долговѣчна власть и сила, потому что мучительство и насильство завидство и нелюбовь у подданных родит и до помствы думы и мысли человѣческие приводит, чего есть образец въ государстве Римскомъ. Коли Апиуш Клавдиуш, думной и начальный бояринъ Римского государства, который судебники и постановленья списывал, хотѣл было насильствомъ къ любви своей безчесней присилити дочь одного римлянина Вергиниуша.[6]
И не могучи совершити своего злого хотѣния, здумалъ хитростью и насильством доступить того, которое дѣло было с великою жалостью отца тоѣ девицы и племяни ее, таково же и всего миру. То же дѣло здѣлали великую нелюбовь и смуту против Апиушови, что отецъ своею прямою рукою дочь свою насмерть убилъ, не хотя того, чтобы была къ нечистой любости злого властеля взята и обезщещена. А потом отецъ еѣ мир весь до помъсты взбудил, убивъши дочь свою, со окровавлеными руками поѣхал до войска римскаго и обьявилъ всему войску жалость и насильство того начальника, которымъ дѣломъ был великою виною до великой смуты въ государстве Римском.
Прежде всего каждому государю и начальнику следует остерегаться
того, чтобы ничего не совершалось в государстве насилием и беззаконием. Если
совершается что-либо насилием, то не будет оно ни долговечным, ни крепким, ибо никогда не были долговечны власть и могущество мучителя, так как злодеяния и насилие будят в подданных зависть и ненависть и порождают в людях думы и помыслы о мести, чему пример был в Римском государстве. Когда Аппий Клавдий, думный и верховный боярин Римского государства, составитель судебников и законов, захотел было принудить к бесчестной любви дочь одного римлянина Виргиния, но так как не смог осуществить злодейского своего намерения, то задумал добиться желаемого обманом и насилием, и это явилось причиной великой скорби и для отца той девицы, и для рода ее, а также и для всех людей. А поступок отца ее, убившего дочь свою собственными руками, не желая, чтобы она была взята для нечистой любви злого властителя и обесчещена, возбудил ненависть к Аппию и вызвал возмущение против него. А потом отец призвал весь народ к отомщению: убив дочь свою, с окровавленными руками предстал он перед римским войском и поведал воинам о своем горе и насилии того начальника. И это явилось главной причиной великого смятения в Римском государстве.
И аще начальником всяким любовь подданных тѣхъ, которыми владѣют, есть красотою и честью и безстрашным житьем, так опять нелюбовь и ненавидство подданых безчестьемъ есть государемъ и начальником всяким, многажды къ погибели приводитъ их. А которые начальники хотятъ того и желают, чтобы поддании больши боялись их, нежели любили их, тогда такие къ погибели, что слепые, идутъ того для, что ничево нѣтъ меж всѣми вещьми лутчево къ содержанию
величества государского, только коли государи имѣютъ любовь всѣх подданых. Таково же опять ничево нѣтъ худшого, только то, коли одного всѣ боятъца.
И если для всех начальников любовь подданных, которыми они повелевают, — их красота, и честь, и жизнь без страха, то, напротив, нелюбовь и ненависть подданных — бесчестье для всех государей и начальников, по большей части приводящее их к гибели. И те начальники, которые хотят и жаждут того, чтобы подданные скорее боялись их, чем любили, идут к гибели точно слепые, ибо ничего в мире не может быть лучше для поддержания славы государя, как любовь к нему всех подданных. Также нет ничего хуже, если все одного боятся.
Написалъ мудрец: аще которого люди боятца, того уже не ради видеть, и всякий того желает, чтобы скоро тот человѣкъ изгинулъ, которого боятца. А которые начальники хотят того, чтобы поддани их боялися их, и им таково же надобет боятися тѣхъ подданых своих. Чому есть образецъ о сиракузанскимъ царю о Дионизиусу,[7]
которой для великого мучительства своего таков страх в собѣ имѣлъ, что сам углемъ розъпаленым власы свое на бороде и на голове опалил, боясь ножниц и ножа мастеръского. Таково же и Александръ, ферейски царь, всегда невесело и кручиновато на сѣмъ свѣте жил, которой хотя и жену свою Тебу любил, но коли къ ней в полату входил, всегда перед собою з голым мечемъ иноземцу итти велѣлъ. А напередь того двоих дворянъ своихъ, которые всегда берегли его, посылал, чтобы тѣ дворяне всѣ углы и всѣ ящики в ларцах у жены его выискали для того, чтобы на него желѣза потай не схоронено. Но то его великое береженье не пособило ему, потому что от той жены своей после убитъ.
Писал
некий
мудрец:
если
кого-либо люди боятся, то уже и видеть его не рады и всякий хочет, чтобы тот человек, кого боятся, поскорее сгинул. Поэтому начальникам, желающим, чтобы подданные боялись их, следует самим бояться своих подданных. Пример тому — сиракузский царь Дионисий, который так страшился мести за свою невиданную жестокость, что сам раскаленным углем опаливал себе бороду и волосы на голове, не доверяясь ножницам и ножу брадобрея. Также и Александр, тирренский царь, всю жизнь свою прожил невесело и в тревоге. Как ни любил он свою жену Фебу, и то, входя в ее покои, всегда посылал впереди себя наемника с обнаженным мечом. А еще до этого посылал двух дворян, своих телохранителей, чтобы те дворяне обыскали все углы и все ящики в ларцах его жены, дабы где-нибудь не было припрятано оружия. Но не помогла ему эта великая осторожность, ибо та жена и убила его впоследствии.
Любовь
подданых користна есть къ цѣлости здоровья государьского и къ величеству достойному, и къ крѣпости, но страх злой есть сторож долъгого житья, которой приводитъ государей къ страшному житью с великою ихъ неславою. Полидорус[8] мудрец написал о том в тѣ слова, что не может ничто несчаслившего человѣку случитца, какъ во время житья своего злое разуменье у подданых имѣти, по смерти же опять неславу или проклядство терпѣти. Неславно то было оному гетману лакедимонскому Лисандру,[9]
который всегда тѣ словы молыл: «Аще гдѣ лвовою кожею соверъшити невозможно, тогды там лисею пособляти надобет», сиирѣчь, гдѣ силою не мочно, тамъ хитростью промышляти.
Любовь
подданных благотворна для сохранения жизни государя и для величия его и могущества, а страх подданных — плохой страж его долголетия, наполняющий жизнь государя страхом и великим бесславием. Полидор-мудрец написал об этом так: ничего не может быть худшего для человека, если он и при жизни своей пользовался у подданных дурной славой и после смерти заслужил лишь бесчестие и проклятие. Бесславием покрыл себя лакедемонский гетман Лисандр, постоянно говоривший так: «Если где львиная шкура не поможет, то там лисья пригодится», иными словами, где нельзя добиться силой, там надо прибегать к хитрости.
Великую опять славу и добродѣтель здѣлали то цесарю римскому Фабрициусови, до которого коли лекарь епирского царя Пируса писалъ грамоту, обещаючи государя своего окормом извести, толко бы ему за то заплата великая дана была. Фабрициуш[10] цесарь не токмо къ такой измѣне не приложился, но еще грамоту через думного своего до царя Пируса, хотя и с нѣмъ воевалъ, от государства Римского в тѣ слова писалъ: «Начаемъся того, царь Пирус, что не имѣешь токоваго сщастья у себя, которымъ бы мочно тобе разсудити у себя, кто тебѣ есть праведънымъ другом, а кто опять недругомъ, измѣнником, о чом и сам свѣдаешь, коли сию грамоту, от нас къ тебѣ посланую, прочтешь и увидишь то явно, что ты сопротивъ добрым и праведным людем войну поднеслъ, а на злыхъ и неправедных совѣтников надѣешься, о чом мы не для тебя самого, но для насъ извещаем, чтобы смерть твоя неправедно нас не обвинила и чтобы никто не начаялъся того, что мы тебя хитростью своею извели, не могучи тебя чесно побѣдити».
Но, напротив, заслужил себе великую славу благородством своим римский цесарь Фабриций, которому как-то прислал грамоту лекарь эпирского царя Пирра, обещая отравить своего государя, если получит за это большую награду. Цесарь Фабриций не только не принял предложения изменника, но даже послал со своим приближенным грамоту от имени Римского государства к царю Пирру, хотя и воевал с ним, а в ней написал так: «Полагаем, царь Пирр, что не выпало тебе счастья самому узнать, кто тебе — верный друг, а кто — недруг и изменник, но об этом сам узнаешь, если прочтешь эту грамоту, нами тебе посланную, и из нее тебе станет ясно, что ты начал войну против благородных и справедливых людей, а надеешься на злых и лукавых советников, о чем извещаем тебя не для тебя самого, а для самих себя, чтобы нас не обвинили несправедливо в твоей смерти и чтобы никто не подумал, что мы погубили тебя хитростью, не сумев тебя честно победить».
До задеръжания в цѣлости государства надобет того, чтобы не были переменные права или судебники и постановленья государьские, но еще болши цѣло задеръжанье того для, что перемена давных и старыхъ вещей дѣлает перемѣну в государстве. А коли бы надобное дѣло переменити что-нибудь обычаевъ в государстве, того не подобаетъ того вскоре дѣлати, но лехким путьемъ того для, чтобы скорою переменою серца у подданых не смутилися и чтобы за тѣмъ дѣломъ не послѣдовалъ страх въ государстве, потому что всякая новая вещь болши убытком государьства бывает, нежели корыстью, и за нею послѣдует смута и мятеж въ государстве. А больши того, коли тѣ новые дѣла и управы, сиречь судебники, бываютъ постановленные не для корысти всѣхъ людей в государстве, но любо для подвышшения богатых и великихъ людей, любо для пониженья убогих.
Для
сохранения в целости государства необходимо, чтобы не изменялись законы или судебники и государственные постановления, но как можно бережнее хранились, ибо изменение древних и старых обычаев ведет к переменам в государстве. А если уже необходимо изменить какой-либо из обычаев страны, то следует это делать не наспех, а постепенно, чтобы от неожиданных перемен не смутились сердца подданных и чтобы вслед за тем не пришло в смятение государство, ибо всякое новое несет государству больше потерь, чем прибыли, и нововведения приводят к смуте и мятежу в стране. А тем более если эти новые законы и постановления, — иначе говоря судебники, — вводятся не для блага всех людей в государстве, но либо для возвышения богатых и знатных людей, либо для угнетения неимущих.
Подобает таково же, чтобы власть приказных людей въ государстве праведная была, сиирѣчь, чтобы въ своей мѣре и в постановленье остоялась и чтобы болши власти своей не ширили, толко столь много, сколько имъ в судебниках
указано. И тая власть приказныхъ людей чтобы по постановленью, в судебниках описаному, а не болши ширилась над поддаными того для, что во всяком государстве безстрашнейшая есть такая вещъ, коли власть приказныхъ людей болши содержаетца в мѣре, нежели в силе. Потому егда такая власть размножитца и разширитца, тогды и до мучительства государя и начальников възбужает и приводит против подданным своимъ.
Должно
быть
так,
чтобы
власть
приказных людей в государстве оставалась бы справедливой, чтобы осуществлялась она в своих пределах и в соответствии с законом и чтобы приказные люди своей власти не превышали, а пользовались ею лишь настолько, насколько это предусмотрено судебниками. И чтобы та власть приказных людей над подданными не превышала определенной законом, записанным в судебниках, ибо во всяком государстве самое верное дело, если власть приказных людей сохраняется в своих пределах и не усиливается. Поэтому, когда такая власть возрастает и расширяется, то побуждает она государя и начальников к жестокости и восстанавливает их против своих же подданных.
Римляне десять мужовъ имѣли,[11]
которые государствомъ владѣли и судебники списывали. Тѣ мужове такъ стали скоро силными, что много дѣлъ насильством въ государьстве дѣлали, для чего смута и мятеж въ государстве сталось, и тѣ мужове от чину своего откинены были после.
У римлян было десять мужей, которые управляли государством и составляли законы. Но те мужи вскоре стали настолько всесильны, что во многих государственных делах начали прибегать к насилию, отчего и начались в государстве мятежи и смуты, и те мужи были впоследствии отстранены от своих
должностей.
Таково
же они тритцать мужове,[12]
которых Лисандер, лакедимонъский
царь, начальниками въ государстве Атениенскомъ поставил, коли городовых людей много через мечь и через окормъ истеряли и извели, а после сами такову же казнь за своя злобы приняли. Трасибулус,[13]
атениенски бояринъ, любовью къ отчине своей възбужоны, видя оных городовых людей неправедно от тѣхъ мучителей къ казни приговореных и осуженныхъ, а иныхъ из города прочь отогнаных, а у иных животы поиманые, въскоре волю Атениенъского государства превратил, преломивши власть и силу тѣхъ начальниковъ, а после и самых загубил за пособленьем тѣхъ людей, которыхъ были тѣ начальные мужове къ смерти осудили, а иных из города прочь отогнали были.
Таковы же были и те тридцать мужей, которых Лисандр, лакедемонский
царь, поставил правителями Афинского государства: многих горожан они истребили мечом и погубили отравой, но и сами впоследствии приняли такую же казнь за свои злодеяния. Трасибул, афинский боярин, воодушевленный любовью к своей отчизне и видя, что одни горожане несправедливо осуждены мучителями или приговорены к казни, а другие изгнаны из города, а у иных отнято
имущество, вскоре возвратил свободу Афинскому государству, отняв власть и могущество у тех начальников, а после и их самих погубил с помощью людей, которые теми начальствовавшими
мужами
были
осуждены на смерть или изгнаны прочь из города.
Философ Аристотель, смотря на такие дѣла, тѣми написал словы: «Аще болши власть и сила начальников въ своей мѣре содержана будет, тогды таковое государство славнейшее и крѣпше будетъ того для, что властъ начальниковъ не будет уже завидливая людем въ государьстве, начальники же опять станут ласково с людми поступати и дѣлати».
Философ Аристотель, размышляя о подобных деяниях, писал так: «Чем больше власть и сила начальников сохраняется в своих пределах, тем крепче и в большей славе будет такое государство, потому что люди не будут завидовать
власти начальников, а начальники, как и прежде, будут справедливо поступать со своими подданными».
Теопомпус,[14]
царь
спартански, власть государскую привел был къ мѣре у лакедимонов. Наперед бо поставил ефорос, сиирѣчь земские приказные люди, которые мимо царя всякую власть и силу становити и судити въ государстве имѣли, которые коли что судили, уже о томъ до царя по указъ не ходили. Тѣ же земские начальники какъ дѣлъ всяких въ государстве берегли, таково же и самого царя учили, наказуя его, коли что против праву и против судебников дѣлалъ. И з того постановленья царя Теопомпуса смеялась одного времени жена его, говоря тѣми словы: «Какъ ся ты не соромишь того, царь Теопомписъ, что ты меньшую власть и достоинство царьское сыномъ своим оставляешь, нежели ею от прародителей своихъ взял еси?» На которые слова такой отвѣтъ далъ: «Жено моя! Не меньшую власть, но добре крѣпкую и совершенъную сыномъ моим оставлю». Тѣ слова его праведные и разсудливые того для, что всякие мѣрные вещи долго и крѣпко на сѣмъ свѣте стоят.
Теопомп, царь спартанский, ограничил власть правителей лакедемонян. Во главе государства он поставил эфоров, по-нашему — земских приказных людей, которые независимо от царя обладали всей властью в государстве и правом издавать постановления и судить, и когда судили, то уже не спрашивали на то царского разрешения. Эти же земские начальники не только заботились о всяких государственных делах, но и самого царя поучали, поправляя его, если он делал что-либо против закона и судебников. И над этим решением царя Теопомпа одно время смеялась его жена, говоря так: «Как не стыдно тебе, царь Теопомп, что ты оставишь своим сыновьям меньше власти и царского достоинства, чем получил сам от своих предков?» Он же на эти слова отвечал ей так: «Жена моя! Не меньшую власть, а более крепкую и совершенную я оставлю сыновьям моим». Те слова его справедливы и разумны, потому что все, в чем соблюдена мера, существует на свете долго и неизменно.
Прилѣжная есть вещъ беречися завидства, и больши еще людем великим и чесным, потому что коли кто есть чеснейши и разумнѣйший, той имѣетъ больши завидливых противъ собѣ. Завидство убо есть безконечная вещъ, которая на тѣхъ людей оборочаетца, которым сщастье ласково есть. И то завидство приверстати мочно къ болести, от грековъ нареченней офталмия, сиирѣчь очная болесть, того ради, что коли человѣкъ такую болесть в очах имѣет, гнушаетца
вещами сияющими и не может въ солнце очима своима смотрити. Таково же завидство за тѣми последует, которые всево миру честными, богатыми бываютъ, которое завидство не токмо люди честныхъ погубило, но много государствъ и городов разорило. Таково же и Атениенское государство греческое ништо не погубило, толко завидство.
Достойная вещь — избегать зависти и тем более завидовать людям великим и почитаемым, ибо чем более чтим человек и чем он мудрее, тем больше у него завистников. А зависть безгранична, и преследует она тех людей, на чью долю выпало счастье, и такую зависть можно сравнить с болезнью, которую греки называли офталмия, иначе говоря — глазная болезнь, потому что если человек страдает этой болезнью глаз, то избегает он ярких предметов и не может смотреть на солнце. Так же и зависть преследует тех, кто всех людей знатнее и богаче, и зависть эта не только погубила почтенных людей, но и разорила немало государств и городов. Так же и Афинское государство погубило не что иное, как зависть.
Заплата за службы дѣлает таково же завидство въ государстве, чего надобет беречися начальником и иного чину людем, чтобы ее добре не желали. Образцов оного чесного мужа Питакуса мудреца[15] из семи мудрецов. Коли он отчину свою от мучительства освободилъ и Фринона, гетмана атениенъского, один на один убилъ, подали ему власть и начальничество государства, которую власть возгнусилъся и не хотѣлъ ее приняти, и коли много отчинъ всѣ бояре оного государства давали ему за службу его, отказалъ им тѣми словы: «Не давайте мнѣ того, чого бы много людей мнѣ завидило, а больши ещо того же хотѣло».
Жалование за службу — тоже повод для зависти в государстве, и надо заботиться начальникам и людям иных чинов, чтобы никто не жаждал его сверх меры. Вот, например, благородный муж, мудрец Питтак, один из семи мудрецов. Когда он избавил свою отчизну от страданий и убил на поединке афинского гетмана Фринона, то предложили ему управлять государством, но он власть презрел и отказался ее принять, а когда все бояре государства предложили ему за его заслуги много вотчин, то он ответил им такими словами: «Не давайте мне ничего, чему бы стали завидовать многие люди, а еще больше людей желало бы иметь то же».
Из завидства происходит заушниство, коли кто тайно счиплет кого на добрей славе и на чести его, хотячи ею отняти ему. И того Письмо Святое боронит и объявляет, что заушники, шишиморы, насильники гордые, достойные смерти. И не токмо тѣ, которые дѣлают то, но которые и произволяютъ на то. А с того завидства ростет убавленье чести и славы, коли кто явного честью в людех скверънитъ, безчестуючи его. С того же опять завидства ростетъ ещо радость в тѣхъ вещахъ, коли ся несчасливо дѣет что ближнему нашему. И токовым людем Письмо Святое грозит тѣми словы: «Которые люди радуютца из скорби, ис печали благихъ, увязнут в сѣти, а перед смертью болестью истомленъные будут». Четвертая злоба от завидъства происходит, сиирѣчь жалость, которую в тѣ поры человѣкъ завидливъ имеѣт, коли видит счастье ближнего своего в чести и в богатствах. Написалъ Еклесиастес:[16]
«Егда
человѣку сщасливо что дѣетца, в тѣ поры жаль бывает недругом его». Пятая злоба от того же завидства отростает, коли кто не токмо кручинитца с того, что недругу его добро дѣетца, но еще завидуетъ тому и желаетъ того, чтоб всѣ зло над ним увиделъ.
От зависти рождается наушничество, когда клевещет один на другого, чтобы отнять у него честь и добрую славу. От этого предостерегает и Священное Писание и говорит, что клеветники, мошенники и надменные насильники достойны
смерти.
И не только те, кто сам так поступает, но и те, кто побуждает к тому. А от зависти гибнет честь и слава, когда кто-либо чернит почитаемого всеми
людьми
и бесчестит его. Той же завистью порождается и радость, проявляющаяся тогда, когда ближнего нашего постигает несчастье. И таким людям Священное Писание грозит такими словами: «Люди, радующиеся скорби и печали добродетельных, увязнут в сетях, а перед смертью будут изнурены болезнью». Четвертое зло, происходящее от зависти, — это огорчение, которое испытывает
завистливый человек, видя, что ближний его счастлив в богатстве и почестях. Пишет Екклезиаст: «Когда к человеку приходит счастье, то скорбь
охватывает недругов его». Пятое зло от той же зависти рождается: когда кто-нибудь не только печалится, если к недругу его приходит счастье, но и завидует ему, и жаждет увидеть его в беде.
Похлѣбство или лесть происходит от завидства и есть злымъ окормомъ въ государстве, чого для надобет началным людемъ беречися того, чтобы ушей своихъ не прикланяли до слуханья таковыхъ вещи, которые ни одной корысти не здѣлают, но ещо болши помешки принесутъ в государстве того для, что таковые люди лестиви вестями толко живут, носячи и облыгаючи добрых и честных людей въ государьстве заслуженых, и тѣмъ дѣломъ добродѣтельные прироженья государей своих къ лютости и къ немилости приводят. И хотя бы таковой нанос и оболгание одва не прямое было, ино воспомянувъ на слова мудреца Солона,[17]
которые написалъ, что в розряде великих и разсудливыхъ дѣлъ нельзя начальнику всѣхъ людей волю и любовь творити, и несть пригоже дѣло государю
возрушатися в разуме своемъ до гневу и къ лютости того для, что милость и добродѣтель государская здоровье дает всѣму государству. Есть тому образецъ оного мучителя Нерона, царя римъского, который уродился лютым и страшнымъ мучителемъ, тую только одну добродѣтель къ славе достойную имѣлъ,[18]
что
ничего
больши
не терпѣл, толко то, коли ему лаяли и непригоже о нем говорили. Епаминундас,[19]
греческий князь, терпѣливо зносил злые молвы человѣческие, показуя то, что подобает мужеству и просужеству человѣческому злыми молвами возгнушатися. Юлиуш, цесарь римской,[20]
какъ
до всѣхъ ласковы и милостивы был, таково же и до тѣхъ, которые о нѣм слова непригожие говорили, и ничим не хотѣлъ мститися над ними того, толко заказуя и забороняючи того: «Государю всякому подобает не слушати словесъ от злых устъ происходящих, коли он за государским чиномъ во всякихъ дѣлах последует».
Похлебство, то есть лесть, также происходит от зависти и является злым ядом в государстве, поэтому людям, облеченным властью, не подобает
прислушиваться к таким разговорам, которые не только не принесут государству никакой пользы, но и создадут для него еще большие затруднения, ибо коварные люди живут одними слухами, понося и оговаривая добродетельных и честных людей, почитаемых в государстве, и тем самым прирожденные добродетели своих
государей превращают в жестокость и немилосердие. И хотя бы донос или клевета могут иметь основания, но надо помнить, что написал мудрец Солон: «Для блага больших и мудрых деяний не должен начальник потакать желаниям и пристрастиям всех людей и не годится государю впадать в мыслях своих в гнев и прибегать к жестокости, ибо лишь милосердие и добродетель государя приносят здоровье государству». Примером того служит мучитель Нерон, царь римский: от рождения бывший лютым и жестоким мучителем, одной обладал добродетелью, достойной прославления: ничего не терпел он, но, когда его ругали или говорили о нем непочтительно, не обращал на это внимания. Эпаминонд, греческий князь, терпеливо сносил злые наветы людей, являя собой пример того, как подобает мужеству и разуму человеческому презирать злые сплетни. Юлий, цесарь римский, ко всем был ласков и милостив, даже к тем, кто говорил о нем непочтительно, и ничем не мстил им, но даже запрещал и осуждал такую месть: «Всякому государю не подобает слушать слов, рождающихся в устах злых, если он сам во всех своих делах поступает по законам государства».
Лакомство таково же есть виною къ погибели государствам того для, что нѣтъ худшей помешки въ государствах, только лакомство, а больши ещо начальниковъ, которые государством владѣютъ. Какъ Еклесиастес в тѣ слова написал: «Над человѣка лакомаго нѣтъ на свѣте худшого, которой душу свою продает, а в житью своимъ видитца, будто в нутре своем шарпает и роздѣрает».
Алчность также является причиной гибели государств, ибо для государства нет большей помехи, чем алчность, а особенно алчность начальников, им управляющих. Как Екклезиаст об этом пишет: «Нет ничего худшего, чем алчный человек, который душу свою продает и живет так, как будто его что-то гложет внутри и раздирает».
Кикеро
мудрець[21] написалъ: «Аще кто государствомъ торговати хочетъ и корысти себѣ ис того ищет, и он есть безчесный, злый и бездушный человѣкъ, а за тѣм послѣдуетъ смута и мятеж въ государстве, коли начальники больши ся печалуют о корысти своей, нежели о добрых делѣх государьства своего. И с того опять дѣла корысти не бывает, но ещо болши виною есть къ погибели государьством, коли думные бояре меж собою о чины и достоенства какие или о корысти бранятца, и за таковую их нелюбовь и межусобье
государство от смуты неволное есть. А за смутою опять погибель послѣдует, из малыи бо искры велики пламень происходит».
Цицерон-мудрец писал: «Если кто хочет торговать государством и ищет себе в этом выгоды, тот — бесчестный, злой и бездушный человек, и смуты и мятежи возникают в государстве, как только начальники начинают больше заботиться о своей корысти, нежели о делах, благих для своего государства, и это не приводит к добру, но еще большей причиной гибели государства является то, что думные бояре спорят между собой о чинах, почестях или богатстве, и из-за такой их ненависти и междоусобицы само государство не бывает свободно от смут. За смутой же следует гибель, ибо от малой искры возникает большой пожар».
Два
молодыхъ бояре в сиракузанским государстве думные брани и нелюбовь меж собою имѣли того для, что один невѣсту другого за жену собе взял. В то время коли тот на воеводство посланъ был, что коли звѣдал тот, которому обѣдно было, мыслил и думал о помсте над тѣм, который невѣсту его взял, и обьявивши и сказавши ему чужоложство. Сталось с того смута в городе, а после одни люди къ одному, другие опять къ другому оборотились и здѣлали меж себя войну, в которой войне много честных и великих бояр побито, а после мир всѣмъ государством завладѣлъ.
Два
молодых думных боярина в Сиракузанском государстве поссорились и возненавидели друг друга, потому что один из них взял в жены невесту другого. Однажды, когда тот был послан на воеводство, обиженный, узнав об этом, тотчас стал раздумывать, замышляя месть против того, кто отнял у него невесту, и обвинил его в прелюбодеянии. Это вызвало смуту в городе, а потом одни люди стали на сторону одного, другие — на сторону другого и начали войну, в которой погибло много достойных и именитых бояр. А после народ захватил власть в государстве.
Великую такову же мятеж и смуту въ царстве римском здѣлали два бояре думные о достоенство побранясь, Мариушь и Сылья.[22]
Мариуш
пославши Сылья до царя Бога о отданье Югурты измѣнника,[23]
которого коли Силья привел, стал гордымъ и спесивым с того счастья, и для знаменья послуги своей, сопротивляючися славе Мариушовей, дал вырезати на перстьню своем Югорту собе отданого и перьстень тотъ всегда на персту носил. О што разкручинився Мариуш, откинул его от себя. А после Силья, совокупивъшися з Метелиушем и с Катулюшем, недругами Мариуса, поднеслъ войну межусобную и побил Мариуша.
В великую смуту и в распри ввергли Римское царство, рассорившись, два думных боярина, Марий и Сулла. Марий послал Суллу к царю Бокху, чтобы тот выдал ему изменника Югурту, а Сулла, приведя того, возгордился такой удачей и возомнил о себе. И в знак своих заслуг, принижая тем Мария, велел вырезать на своем перстне изображение отданного ему Югурты и постоянно носил этот перстень на пальце. Оскорбленный Марий отдалил от себя Суллу. А впоследствии Сулла, объединившись с Метеллом и Катуллом, врагами Мария, начал междоусобную войну и погубил Мария.
Сопротивление опять или ревность о добродѣтелей во всякомъ государстве славно есть и чесно, и корыстно того для, что с того разширяютца всякие
государьства, и в котором государстве боляре меж собою без хитрости ревънуют о добродѣтели, и то государство налутчое есть, которой праведную добродѣтель имѣетъ, ничего не желает, толко чтоб былъ къ корысти всему государству. Но нашего испорченого времени больши есть тѣх людей, которые о том печалуютца, чтобы одинъ другого превосходилъ просужьствомъ въ здобыванью богатствъ
и
имѣнья, нежели въ славе и в добродѣтели. И кто бы хотѣлъ добродетель с тѣми бездѣлными вещами вѣсити, познал бы то, что тѣ вещи великую помѣшку дѣлают къ здобыванью славы и всякое чести, а больши ещо тому, которой в них надѣжю всего сщастья своего полагаетъ.
Стремление к добродетели или соперничество в ней, напротив, славно и благородно в любом государстве и идет на пользу ему, и то государство, где бояре без хитростей стремятся к добродетели, — наилучшее; кто поистине добродетелен, тот одного желает — лишь бы принести всему государству пользу. Но в наш испорченный век больше таких людей, которые заботятся о том, чтобы
превзойти другого в возможности разбогатеть или приобрести состояние, а не в славе и добродетели. И кто захотел бы сравнить добродетель с этими суетными вещами,
то увидел бы, что являются они немалым препятствием на пути к славе и чести, а больше всего — для тех людей, кто лишь в них надеется обрести свое счастье.
Не нашол бы нынешнего времени человѣка таковаго, которой бы возгнушался хотѣнием богатствъ, какъ то дѣлал он, чесной Темистоклес[24] греческий, который, одного времени гуляючи, увидел чепь золотую на земли, которую не подняв позвалъ одного из меньших дворян своих и рече к нему: «Чого для не подоимешъ тоѣ чепи, несть ты бо Темистоклес». Которым дѣлом показал то, что много есть людей, желающих и хотящих богатствъ, в которых он не корыстовался, что и тѣхъ из земли не подносил, которые счастьем своим нашолъ.
Не нашел бы он в наше время такого человека, которому было бы чуждо желание богатства и кто поступил бы, как некий благородный грек Фемистокл, который как-то, гуляя, увидел на земле золотую цепочку и, не подняв ее, подозвал одного из младших дворян своих и сказал ему: «Что же ты не поднимаешь эту цепочку, ведь ты не Фемистокл!» Этим поступком он показал, что есть много людей, жаждущих богатств, которых он сам не искал, ибо и того не поднял с земли, что нашел по счастью.
Хотѣние таково же есть дѣлом убыточным и корень всѣх злоб, и нарекли ее мудрецы окормомъ злым государства того для, что больши недостойным, нежели достойным богатства роздает, которым дѣломъ смута и мятеж въ государстве дѣлаетца, коли честные люди и въ государстве заслуженные от чиновъ великих и честных откиненые, а мѣлъкие люди бывают подвызшеные. Через такую смуту он, чесной римлянин Нумус, убит былъ, чтобы за убитьем его былъ приступъ къ достоенству человѣку глупому, Сатурнинемъ нареченному.[25]
Хотѣние бо възбужаетъ просужих и честных людей до соединенья единомысленного,
чтобы
меж
себя
роздѣлили достоинъства, не припускаючи къ нимъ иныхъ мѣлъких людей. А притом приходит государство до власти немногихъ людей, которая власть не есть розна от мучительства.
Желание богатства — дело пагубное и корень всех зол, и называют его мудрецы злым ядом государства, потому что богатство достается по большей части недостойным, а не тем, кто его заслужил, из-за чего смута и мятежи возникают в государстве, когда честные и заслуженные люди лишаются высоких и почетных должностей, а ничтожные люди возвышаются. Во время такой смуты некий благородный римлянин Нума был убит, чтобы после его убийства открылась дорога к почестям для человека глупого, по имени Сатурнин. Желание это побуждает разумных и честных людей объединиться в единомыслии, чтобы между собой разделить почести, не допуская к ним иных мелких людей. Но при этом власть в государстве оказывается в руках немногих людей, а такая власть не обходится без жестокостей.
Которой убо властель на богатства хотящи есть, тот миру завидливъ и нелюбы есть. А при том иноземцом больши, нежели своимъ, здоровья своего вѣрить, и тѣ дѣла исполняет, которые до укрѣпленья государства его помѣшкою бывают. А после того мир до кручины и до безразумия пришодши за тѣ насильства и бѣдности свое промышляет над тѣми людми, которые власть свою над ними ширили. Какъ ся то совершило над сынами Писистратеса мучителя,[26]
которые для своего чесного и завидливаго государствания побиты были.
Властелин, жаждущий богатства, вызывает в народе зависть и нелюбовь. И особенно, если он иноземцам больше, чем своим, здоровье свое доверяет и такие поступки совершает, которые препятствуют укреплению государства. Народ, придя в отчаяние и смятение от насилий и бедности, восстает против тех, кто властвует над ним, как произошло это с сыновьями мучителя Пизистрата, которые были убиты за свое честолюбивое и завистливое правление.
Достойная и пригожа видица она мова Аристотелья философа, который совѣтовалъ людем мѣлъким начальничества и власти отдавати, сиирѣчь таковым, которые бы в убожестве и в недостатку преже жили, а до богатъства опять пришедъши, чтоб гордыми и спесивыми не были.
Справедливыми и мудрыми кажутся слова философа Аристотеля, который советовал людей неимущих облекать властью и ставить их начальниками, то есть тех, кто прежде жил в нищете и бедности, но только чтобы, достигнув
богатства, они не стали гордыми и спесивыми.
Худо
таково
же дѣетца в том государьстве, гдѣ боляре не возмогутъ волно молыти о дѣлех надобных, которые бы были къ корысти добрей государьству, бояся тѣхъ, которые меж собою соединенье и единомысленье имѣвши, всякие дѣла по своей воле дѣлают, которая воля убытком была Димостину, риторю греческому,[27]
коли
Александръ, царь македонский, образъцом волности въ греческие государства с войском въѣхалъ и Атены, славны город, взяти и овладѣти хотѣлъ.[28]
После
оправдался бояром и миру атениенскому через грамоты и через послы свое, что того не здѣлалъ для того, чтобы имъ волность или волю отняти хотѣлъ и город в неволю взяти, но что он десяти мужей атениенских боляр неради виделъ и кручинился на них о томъ, что всегда в думе непригоже воспоминали его и лаяли ему. И коли бы тѣ боляре были ему отданые, и он бы здѣлалъ то, что от осады города отступит и миръ от голоду и от войны освободит. А наперед хотѣлъ Димостина, ритора и сладкоглаголиваго мужа, над которого в оно время не имѣло греческое государство лучшего и славнаго, а к нему еще иных десяти мужев. Различные о том думы у боляр были. Одни хотѣли и молыли о томъ, что лутчи сколько человѣкъ потеряти — всѣм цѣлым остатца. Тѣ опять произволити на то не хотѣли, которых Александръ царь для казни хотѣлъ собе отдати, и одва о том смѣли говорити того для, что за смертью их иные всѣ началися цѣлыми въ здоровью остатца. И уже было издумано отдати их царю Александру, коли бы был Димостинес сладкословецъ такую басню хитрости царя Александра не объявил и тѣми словы атеенским бояром и миру говорил: «Волкъ николи пастырем, которым въ ихъ береженью обманити хотѣлъ, совѣтовал о том, чтобы с ним подружился въ братцкой любви, которую любовь меж собою совершили таковым дѣломъ, чтобы всѣ собаки, которые виною были всякой недружбы и нелюбви меж ими, отдали волъку, которые берегли овецъ. Тогды волкъ, отнявъши собе страхъ и боязнь, всю животину не токмо до сытости своей, но ещо по воле своей шарпалъ и ѣлъ и не токмо животину, но и самых пастырей. Таково же и Александръ царь дѣлает, всѣх тѣхъ, которые хитрость его обьявляютъ, хочет от вас отняти, чтобы после скоро всѣхъ думных и вас мир в руки свое взял, истерявши тѣхъ, которые мудростью своею обороняютъ вас». И надобет, чтобы тая басня была наукою думным бояром, чтобы береглись хитрости тѣхъ людей, которые клеветничеством и ложью своею на тѣхъ людей наносятъ, которым добродѣтелью в версту не могут быти.
Плохо бывает в том государстве, где бояре не могут свободно говорить о делах, которые принесли бы государству только пользу, боясь тех, кто, объединившись в своем единомыслии, все творят по своему произволу. Такой произвол грозил гибелью Демосфену, оратору греческому, когда Александр, царь македонский, суля свободу, вторгся со своим войском в греческие государства и хотел взять славный город Афины и поработить его. Впоследствии, в посланиях и через своих послов, он оправдывался перед боярами и афинским народом, утверждая, что поступал так не потому, что хотел лишить их свободы и прав и поработить город, но потому, что видел нерадение десяти мужей — афинских бояр и гневался на них, ибо они в думе поминали его всегда недобрым словом и поносили его. И если бы те бояре были ему выданы, то он снял бы осаду с города и избавил народ от голода и войны. А прежде всего он добивался выдачи оратора и красноречивого мужа Демосфена, лучше и знаменитее которого не было в то время в греческом государстве, и с ним вместе и десяти других мужей. У бояр по этому поводу были различные мнения. Одни соглашались и говорили, что лучше потерять несколько человек, но всем остаться целыми. Те же, кого Александр требовал выдать себе на расправу, не желали этого, но не смели противоречить, потому что смерть их давала надежду остаться в живых остальным. И уже было решено выдать их царю Александру, но Демосфен красноречивый
представил хитрость царя Александра в притче, которую и поведал афинским боярам и народу: «Однажды волк, желая усыпить бдительность пастухов, предложил им дружбу и братскую любовь и, чтобы укрепить эту взаимную любовь, попросил отдать ему всех собак, которые стерегли овец и были причиной ненависти и вражды между ним и пастухами. После этого волк без страха и боязни потаскал и поел весь скот не только для насыщения, но и по своей прихоти, и поел не только скотину, а и самих пастухов. Так же поступает и царь Александр: хочет у вас отнять всех тех, которые разоблачают его коварство, чтобы после этого и всех думных, и вас, народ, взять в свои руки, истребив тех, кто охраняет вас своей мудростью». И надо, чтобы притча та была наукой для думных бояр, чтобы остерегались они коварства людей, клевещущих и оговаривающих тех, с кем не могут даже сравниться в добродетели.
Димостинес, он чесной сладкоглаголатель написал то, что ничего человѣку несчаслившого не мочно прилучится, только коли не имѣет воли молыть в дѣлехъ своих. И во оправданью своим показалъ то: Димокритус у царя Филипа[29] македонского в посольстве будучи от бояр атениенскихъ, коли он волно и безстрашно молыл къ царю Филипу, рече к нему царь Филип: «Не боишься того ты, Димокрите, что яз велю тобе голову отсѣчи?» Рече Димокритус: «Не боюсь того, аще голову мою возмешь, и то будетъ с великою и безсмертною славою моею».
Демосфен, тот всеми чтимый оратор, писал, что нет ничего худшего для человека, если лишен он возможности свободно говорить о своих делах. И подтвердил он это своим поступком, когда, будучи в посольстве от афинских бояр у македонского царя Филиппа, он свободно и смело говорил с царем. И сказал ему царь Филипп: «Не боишься ли ты, Демосфен, что я прикажу отсечь тебе голову?» Ответил Демосфен: «Не боюсь этого: если голову мою возьмешь, то это принесет мне великую и бессмертную славу».
Во всяком государстве без согрешенья не бываетъ, и надобет поучати проступниковъ лехким обычаемъ того для, что начальником подобаетъ показати
милость подданым собе, а побѣжати гордыхъ. И никакие славы ни одному начальнику не принесет то дѣло, коли гневом своим, которые его до помсты приводит над своими поддаными, не возможетъ владѣти.
Во всяком государстве не обходится дело без преступлений, однако преступников не следует наказывать жестоко, ибо начальники должны проявлять милосердие к своим подданным, но наказывать строптивых. И покроет себя бесславием всякий начальник, кто не сможет совладать со своим гневом, толкнувшим его на месть своим подданным.
Милосерие начальниковъ любое есть всѣму миру и дѣлает великую любовь тѣмъ, которые показуют ее. Атениенъское государство преже сего милосердие вмѣсто Бога славилось, чтобы начальных людей учило виноватых ласково поучати. Всякому властителю подобает на тѣ слова памятать, что всякому
властителю от Бога постановленному подобает беречися от кровѣпролития. Но егда бо того надобет было и не мочно бы усмирити злых обычаев въ государстве, толко кровѣпролитьем,
тогды надобет дѣлати по обычаю лѣкарей и докторовъ, которые коли видят то, что никакими лѣкарствы злая болесть въ человѣку не может быти излечена, и они, не радуясь тому, но с великою жалостью иные части тѣла человѣческого оттинают, но только то, что ся испортило, чтобы достальное тѣло от того испорченого не испортилося.
Милосердие начальников дорого всему народу и вызывает любовь к тем, кто его проявляет. В Афинском государстве в древности милосердие как Бога славили, чтоб начальствующие люди учились милостиво наставлять виноватых. Всякому властителю подобает помнить о том, что любому из них, поставленному от Бога, следует избегать кровопролития. Но если уж это необходимо и невозможно усмирить зло в государстве, не прибегая к кровопролитию, то тогда надо поступать по примеру лекарей и докторов: если видят они, что жестокая
болезнь не может быть излечена никакими лекарствами, то — не радуясь, а жалея — отрезают они те или иные части человеческого тела, но притом только те, которые пострадали, чтобы остальное тело не заразилось от пораженной болезнью части.
Таково
же не надобеть всегда милость виноватым показати того для, чтобы государство оттого не погинуло, но всегда поученья надобет для содержанья в цѣлости государьства, поне злобу, изначала показаную, мочно отогнати, но коли уже старѣетца, тогды нельзя ее излечити и усмирити.
Не следует также всегда проявлять милосердие к виноватым, чтобы государство от этого не погибло, но наказания всегда необходимы для сохранения целостности государства, так как злобу, только что возникшую, еще можно изничтожить, но если уже она застареет, то нельзя ни излечить ее, ни усмирить.
Слова
тѣ Солона мудреца, достойные памяти: «Государь всякий, который хочет подданых в любви держати, не добре лютым, не добре опять милостивым подобает ему быти». Лисандер, лакедемонъский царь, будучи воспрошоны о томъ, которое бы ему налутчое государство видилось, таков отвѣт на то дал: «Егда въ государстве люди добрые за свою добродѣтель бывают почтены и заплатою украшенные, злии же опять за свое худые дѣла поучения емлют, тогды государство
такое
славное и непоколебимое всегда бывает».
Вот
слова
мудреца Солона, достойные того, чтобы их помнили: «Всякий
государь, который хочет, чтобы подданные его любили, не должен быть ни слишком милосердным, ни слишком жестоким». Лисандр, царь лакедемонский, будучи спрошен о том, каким представляется ему наилучшее государство, ответил так: «Если в государстве достойные люди за свою добродетель почитаемы и вознаграждаемы,
а злые, напротив, за свои злодеяния наказуемы, то такое государство пребывает всегда в славе и могуществе».
И то таково же не приносит доброго конъца въ государстве, коли обычаи иноземъские въ государьстве приимают. Что и он Ликургус,[30]
лакедимонский законодавца, в постановленью государьства увидѣвъ, таков законъ меж иными постановил, чтобы до думы государства лакедимонского иноземъцов не приимано. А то не того для дѣлалъ, чтобы иноземцом чести уимал или чтобы нерад их видѣлъ, но что для них перемена во обычаях и в дѣлех оного государства не была бы. А больши того надобет беречи, чтобы из обычаев иноземскихъ протор или избытокъ в житью человѣческом, сирѣчь вь ѣствах и в платью не здѣлался. Которое дѣло какъ скоро въ государство войдет и приимется, тогды уже приносит безконечное зло, а послѣдует за тѣмъ дѣлом великая злоба.
Не приводит к добру в государстве и то, если вводятся в нем иноземные обычаи.
Видя
это,
Ликург,
лакедемонский законодатель, в государственных
установлениях, среди прочих законов, ввел и такой, чтобы в лакедемонскую думу
не принимали иноземцев. А делал это не для унижения достоинства иноземцев и не из-за их нерадения, но чтобы не принесли перемен в обычаях и делах государства. А всего более следует остерегаться, чтобы из-за иноземных обычаев
не распространились
расточительность или мотовство в быту людей, иначе говоря, в еде и одежде. Как только появится это в государстве и пустит корни, то принесет оно безграничное зло, а за этим последуют большие беды.
Протор,
или
избытокъ нареченный, — есть отцом бѣдности и убожества. Показалъ то цесарь римской Тивериушь[31] думному своему Атилли, коли тот Атилля для своего протору и избытку великого до великого убожества пришолъ, всегда плакалъ, воспомянув достатки свои. И рече къ нему царь Тивириушь: «Не скоро и по времени поберегся ты в томъ, истерявъши всѣ свои богатства. А за таковым протором последует хотѣние чюжого имѣния, потерявъши свое». И коли то хотѣние до чюжих животов приступитца, тогды единомысленья и любви меж житейскими людьми не будетъ и за тѣмъ дѣломъ смуты и мятеж приходит в государстве, а после разоренья государствъ и царствъ.
Расточительность, или, как ее называют, мотовство, — это источник
бедности и убожества. На это цесарь римский Тиберий обратил внимание думного своего Атиллы, который из-за своей расточительности
и мотовства впал в жестокую нищету и постоянно плакал, вспоминая свое богатство. И сказал ему цесарь Тиберий: «Поздно и не вовремя ты одумался, растратив все свои богатства. А за таким расточительством
последует желание чужих богатств, когда утрачены свои». И если это желание начнет осуществляться, тогда не будет единодушия и любви между людьми, а за этим последуют смуты и мятежи в государстве, а потом и разорение государств и царств.
И какъ всякие добродѣтели славное и чесное государьство дѣлают, таково же опят слава государства того гинетъ, гдѣ владѣетъ злоба, неправда и хитрость. И того для всякие властители государствъ всяких долъжни беречи того, чтобъ цѣлость государства своего содеръжати могли и собе безсмертную славу навеки оставити. И о таковых дѣлах долъжни промышляти, чим бы гнѣвъ Божий усмирили, а таковых грехов береглися, которыми Богъ возгнушаетца.
И как всякие добродетели приносят государству славу и честь, так же, напротив, гибнет слава того государства, в котором властвует злоба, неправда и коварство. И поэтому все властелины всех государств должны их остерегаться, чтобы смогли сохранить целостность своего государства и о себе оставить навеки бессмертную славу. И о том должны помышлять, чем бы Божий гнев усмирить, и таких бы грехов остерегались, которые осуждаются Богом.
Празнование и ленивство есть таково же убыткомъ государству, коли начальные люди не исполняютъ долженства чину своего от Бога на нихъ возложеного для своего празнования и ленивства. И оны городы Содому и Гомору ништо къ погибели не привело, только гордость множества и достатокъ хлѣба, и празнование, от которого всякие злобы происходятъ.
Праздность и лень — также убыток для государства, когда должностные люди не исполняют своих обязанностей, возложенных на них Богом, из-за своей праздности и лени. И те города — Содом и Гоморру не что иное не привело к гибели, как только безграничная гордость, избыток хлеба и праздность, от которой и происходит всякое зло.
Был
воспрошеный гетманъ лакедимонъский Клиоменес[32] от одного человѣка: для чего лакедимони, воюя со аргивы и не одиножды побидителями будучи, до конца их не разорили. Отказал ему на то: «Не желаем того собе, чтобы от нас были аргиви разорены, но чтобы мы таких недругов имѣли, которые бы молодых наших ратных людей учили». Которым дѣлом показал то, что юность
празнованием портитца. На что смотря, Ликургус законодавца не токмо молодых людей мужского полу къ дѣлом възбужалъ, но и девичье тѣла в различных дѣлах научал, сиирѣчь въ скаканью, въ стрелянию и в ыных просужствахъ. А коли одинъ человѣкъ спрашивал Ликургуса о томъ, для чего бы то дѣлал, сказал ему: «Различные вины къ тому, а именно такую, чтобы девичее или женского полу люди лутчи и з большею крѣпостью и без страху могли болести износити и терпѣти во время рожения дѣтей, а больши того, коли бы того надобет было, чтобы за дѣти свое и за себя и за отчину свою воевали». Агесилауш, царь лакедимонский,
царем
будучи
и иным всѣмъ совѣтуючи николи не празновал и труды великие приималъ. То же празнование и погибель принесло оному Сарданапалию, царю асирийскому, которого коли Арбацес, воевода его ближный, меж кучою женъщин безчесных увидел прядучи нити, видячи то, что не было пригоже дѣло, чтобы таков царь повелѣвал и владѣлъ множеством людей, который над женъщины худший был, здѣлал то над ним, что сам себѣ и богатство свое всѣ на каменой столпи положив, спалилъ.[33]
Лакедемонский гетман Клеомен, будучи спрошен одним человеком, почему лакедемоняне, воюя с аригвянами и не раз побеждая их, до конца их не разгромили, ответил: «Не хотим мы того, чтобы аригвяне были нами разгромлены: пусть останутся у нас враги, которые будут учить молодых наших воинов». Тем самым показал он, что юность портится праздностью. Видя это, законодатель Ликург готовил на подвиги не только молодых людей мужского пола, но и девушек приучал к различным делам, например скакать на лошади, стрелять и иным разумным делам. А когда один человек спросил Ликурга о том, для чего он это делает, тот ответил: «Для того есть различные причины, а именно: пусть женщины и девушки с большой выносливостью и без страха смогут переносить
болезни и терпеть боль при родах, а тем более, если бы то понадобилось, — воевать, защищая себя, детей своих и свою отчизну». Агесилай, царь лакедемонский, царствуя, не знал праздности, но всегда пребывал в великих трудах и другим советовал поступать так же. Эта праздность принесла гибель Сарданапалу, царю ассирийскому, которого однажды его приближенный, воевода Арбацес, увидел прядущим нити в кругу бесстыдных женщин. И подумал он, что не годится, чтобы такой царь повелевал и владел множеством людей, если он сам хуже женщин, и сделал так, что царь и себя, и все богатство свое, возложив на столп каменный, спалил.
Хило
философ[34] называлъ того добрым царем быти, который печалуетца о том, чтобы подданые его не от боязни любили его, но от милосердия.
Хилон-философ называл хорошим царем того, кто заботится, чтобы все подданные любили его не от страха, а за милосердие.
Агасиклес,[35]
царь
лакидимонъски, былъ спрошенъ от одного человѣка, каковымъ бы дѣломъ мочно всякому государю без страху царьствовати, не имѣвъ около себя никаковаго береженья, таков отвѣтъ на то сказал: «Коли бы такъ повеливал подданнымъ своим, какъ отецъ повелѣвает сыномъ своимъ», которая скаска его достойна есть разсуженья, потому что отецъ с прироженья своего отцовского болши печалуетца о дѣтях своихъ, нежели самъ о собѣ. И для того дѣти любятъ отца. Таково же и государи о корысти и прибыли государства своего всего лутчи должни промышляти, нежели во свои прямые добрые имения и богатства, чтобы тѣмъ любовь подъданых своих здѣлали и оборотили къ себѣ, которая есть крѣпким основаньем долгого ихъ государствания потому, коли добрый царь, любо начальникъ изо всѣхъ людей сщасливший бывает, таково же опять мучитель царь изо въсѣхъ несщасливший станетца того для, какъ тот царь, который добрым есть, безстрашное имѣетъ свое житье, такъ опять злой царь страх и много измѣнниковъ на себя всегда безпрестанно имѣетъ.
Агасикл, царь лакедемонский, был спрошен одним человеком, каким образом может всякий государь царствовать без страха, не имея вокруг себя никакой охраны, и так ответил: «Если он повелевает своими подданными так, как отец повелевает сыном своим». Эти слова его достойны размышления, ибо отец по своей отцовской природе больше заботится о детях своих, чем сам о себе. И поэтому дети любят отца. Так же и государи должны больше заботиться о достатке и богатстве своего государства, нежели о своем собственном богатстве и имуществе, вызвать к себе любовь и привлечь подданных, каковая любовь является прочным основанием их долгого царствования, так как если царь или начальник добр, то он — счастливейший из людей, и напротив, царь мучитель — самый несчастливый, потому что добрый царь живет без страха, а злой, напротив, живет в страхе и постоянно окружен многочисленными изменниками.
Агесилаушъ,[36]
царь
лакедимонъский, былъ спрошан, которая бы добродѣтель честнѣйша была — мужество или правда, отказал на то: «Мужество не есть корыстное будет, при нѣмъ правды не будет, потому что коли бы всѣ люди
праведными были, не надобеть бы уже мужество. Премудрость таково же без правды хитростью есть, смиренство опять без мужества ленивством есть, правда опять без смиренъства лютостью есть».
Агесилай, царь лакедемонский, будучи спрошен о том, какая из добродетелей лучше — мужество или правда, ответил: «Мужество не принесет блага, если при нем правды не будет, потому что если бы все люди были праведными, то не понадобилось бы и мужества. Так же премудрость без правды есть хитрость, смирение без мужества — лень, справедливость без милосердия — жестокость».
Желанье и хотѣнье царьствъ не от добродѣтели происходитъ, но от злобы, и то хотѣние человѣка до неправды и до злого конца приводитъ. Дал на то отвѣтъ Диогенес[37] философ Филипу, царю македонскому, коли Филипъ, войско свое великое собравъ, пришол до Хероние.[38]
И пришолъ таково же там в тѣ поры Диогенес, которого поимано и перед царя приведено. Царь, увидѣвши Диогенеса, собе незнакомаго, рече къ нему наудачю: «Ты не лазучникъ ли?» Диогенес рече къ царю: «Подлинно яз лазучникъ есть, пришол язъ присмотритися бѣсноватому и глупому разумови твоему, который неполно имѣешъ на царстве Македонском, но еще чюжихъ царствъ здобываешь и самъ себя в такой страх подаешь, чтобы и здоровья, и царство свое потеряеши
напрасно».
Желание и стремление к захвату чужих царств происходит не от добродетели, а от злобы, и это желание толкает человека на неправедные поступки и приводит его к плохому концу. 06 этом сказал Диоген-философ Филиппу, царю
македонскому, когда Филипп, собрав свое огромное войско, пришел к Херонее. Туда же пришел в это время Диоген; его поймали и привели к царю. Царь, увидев незнакомого ему Диогена, спросил того наугад: «Ты не лазутчик ли?» Диоген ответил царю: «Правда, я лазутчик, пришел я посмотреть на вздорный и глупый рассудок твой, которого едва хватает тебе, чтобы править в Македонском царстве,
а ты еще и чужие царства добываешь и сам себя в такой страх приводишь, что и здоровье, и престол свой понапрасну утратишь».
Подобает за таковеми дѣлами государемъ послѣдовати, которые бы престолу ихъ разъмноженье и разширенье дѣлали. А того беречися должни, чтобы не было достойнаго престолу их и чтобы каковую неславу престолу их чинило, и таковаго строенья въ государьстве не становити, которое бы было страшное всѣм, чтобы и болыпи страху, нежели покою, и болыпи ненавидства, нежели любви, не принесло.
Подобает государям заниматься такими делами, которые помогли бы государству разрастаться и шириться. А избегать должны всего, что недостойно их престола и что принесло бы престолу их какое-либо бесславие, и не устанавливать в государстве таких порядков, которые были бы ненавистны всем и принесли бы больше страху, чем покоя, и больше ненависти, чем любви.
Такоже
и всякому начальнику подобает беречись от гневу, потому что гневъ затмѣвает чесные дѣла. Пишут мудрецы о Александру царю македонском, якоже много обрасцовъ показовал непобѣженого сердца своего, но что он иногды скорый был до гневу и для ради того всѣ своѣ дѣла чесные и великие затмѣвал: убилъ неповинного старого приятеля своего, Клитусем нареченного,[39]
а после, егда по оным гневу образумился, вынявши меч с тѣла его, самъ къ собе оборотилъ и хотѣлъ убити себя, толко бы его приближеные приятели не уняли.
Так
подобает всякому начальнику избегать гнева, потому что гнев может затмить собой хорошие дела. Пишут мудрецы об Александре, царе македонском, не раз являвшем собой образец мужества, что он, однако, был иногда
вспыльчив и этим мог заставить забыть все свои благородные и великие деяния, так он убил без вины своего старого приятеля, по имени Клит, а потом, когда отошел от гнева, выдернув меч из его тела, на себя его направил и убил бы себя, но близкие друзья его удержали.
Таково
же и Дионисиушь мучитель,
егда хотѣлъ тѣшитися мечом, тогды платие свое и саблю отдал времѣнънику молодому держати, х которому ласков былъ. И одного времени, егда одинъ з другов и приятелей приближеных его шутя молылъ къ тому мучителю Дионисию тѣ слова: «Тому ли времѣнънику молодому здоровья своего вѣришь?», къ чому онъ времѣнъникъ розсмѣялъся, и для ради смѣху того мучитель и того времянника своего, и приятеля убити велѣлъ. Приятеля для того, что образецъ къ убивству показалъ, временъника же для того, что оную повесть или вопрос смѣхомъ укрѣпилъ. И с таковаго дѣла мучитель Дионисий до коих мѣстъ жив был, весел не бывалъ.
Также
вот
и Дионисий-мучитель, когда хотел потешиться мечом, одежду свою и саблю давал подержать молодому наперснику, к которому благоволил. И как-то один из друзей и близких приятелей сказал шутя мучителю Дионисию: «Уж не тому ли молодому наперснику и жизнь свою вверяешь?», что услышав, наперсник рассмеялся, и за этот смех повелел мучитель и наперсника своего убить, и приятеля. Приятеля за то, что намекнул ему на возможность убийства, а наперсника за то, что эти слова или вопрос подкрепил смехом.
И после этого поступка мучитель Дионисий не бывал веселым до самой смерти.
Философ единъ спрошен от гетмана или воеводы, каковым бы дѣлом возможно владѣти без похуления. Рече философ: «Аще гневомъ не будешь николи взбужены». И тѣмъ дѣломъ обьявилъ то, что гневъ до всякого чину исполнения великою есть помѣшкою. Нѣтъ убо тамъ разсужения, кому гневъ владѣетъ, хотя бы и былъ и премудрый, подлинно ся в дѣлахъ помѣшаетъ.
Один
философ был спрошен гетманом или воеводой, как можно властвовать и не быть порицаемым. Философ ответил: «Если никогда не дашь в себе вспыхнуть гневу». И тем самым подтвердил, что гнев — большая помеха во всех делах. Не может ведь здраво рассуждать тот, кто охвачен гневом, хотя бы и был он мудрым: поистине запутается в своих делах.
Аристотель мудрецъ прилагалъ и приверсталъ до гневу дымъ, яко бо в дыму очи человѣческие бываютъ затмѣные и зрѣние теряетца и владѣния к вижению вещей перед очима будущих не бывает. Таково жь, егда человѣкъ гневомъ розжетца, тогды темнение разумови приходит, что и греховъ своих в тѣ поры человѣкъ видѣти не возможет.
Мудрец Аристотель уподоблял и приравнивал гнев к дыму: в дыму человеческие глаза замутятся и теряется зрение, и невозможно видеть вещи, находящиеся перед глазами. Так же и человек, когда распалится гневом, то затуманится разум его и ошибок своих не сможет увидеть.
Всякий
опять
начальникъ и судия постановленны къ разсужению различныхъ дѣлъ долъженъ есть правды беречи и по описаных судебниках судити. И подобает ему на посулы не смотрити и не дати ся от истинного отводити, къ чому есть обрасцовъ много. А именно во времѣ Камбисеса, царя перскаго,[40]
Сисанес судия, будучи посулами подарованый, неистинно и неправедно дѣла судилъ. Что егда царю Комбисесу сказано, велѣлъ кожю с тѣла его содрати, а после самого удавити, а тую кожю, с тѣла содраную, велѣл на том мѣсте, на котором судии садилися, повесити. А после сына его Отана судьею поставилъ и тѣ слова молвил къ нему: «Памятуй о томъ, на каковѣмъ мѣсте седячи судишъ».
Всякий
начальник и судья, поставленный решать дела, должен держаться правды и судить, как записано в судебниках. И не должен он смотреть на посулы и позволить отвести себя от истины, чему есть немало примеров. Так во времена Камбиза, царя персидского, судья Сисанес, получая взятки, судил неправедно и лукаво. Когда об этом сказали царю Камбизу, то он повелел содрать с него кожу, а потом и его самого удавить, а кожу, содранную с тела, велел повесить там, где сидели судьи. А потом поставил судьей сына его, Отана, и сказал ему такие слова: «Помни, на каком месте сидя, судишь».
Бияс
судия,
егда
одного
человѣка виноватого на смерть осудилъ, сталъ сам плакати, жалѣючи бѣдного человѣческаго жития. Но коли былъ о томъ спрошон, чого бы для плакал, поне есть то на его волю казнити и освободити человѣка, рече на то Бияс: «Подобающе и пригоже есть дѣло прирожению человѣческому милость показати, но от управы и истинного отступати
—
есть
то дѣло убыточное и неподобающе къ такому чину». Подобает собирати людей мудрыхъ и богобоязныхъ, которые бы были праведными и лакомством возгнушались. А которые на достатокъ и на богатства и на деньги лакомыми суть и желательными, сицевые ничего чесного разсудити не возмогутъ.
Бияс,
судья,
осудив
на смерть одного виновного человека, стал плакать, жалея бедную человеческую жизнь. Но когда его спросили, почему он плачет, если в его воле было казнить или освободить человека, Бияс ответил: «Хорошо показать
милосердие к человеку, но от закона и истины отступить дело опасное и неподобающее судейскому чину». Следует собирать людей мудрых и богобоязненных, которые были бы праведными и гнушались бы мздоимства. А те, кто жаждет богатства и денег, не могут честно судить.
Обьявилось то в оныхъ двух начальниках города, Олинту нареченного,[41]
которых нарицали Листенесъ и Евътикрастесъ, которые подарки и посулы
прелъстивъшись, город царю Филипу македонскому здали, чого для царь Филипъ многажды тѣ слова молвилъ, что ни одинъ город не есть такъ крѣпко устроеный и укрѣпленый, которого бы невозможно взяти и овладѣти в тѣ поры, егда бы до него оселъ или конь с великимъ мехом золота вшолъ. Нѣтъ бо лютого и страшнейшего дѣла над лакомъство, для ради которого многие царства погибают.
Пример тому — два начальника города, называвшегося Олинф, по имени Листенес и Евтикрастес, которые, прельстившись подарками и посулами, сдали город македонскому царю Филиппу. Поэтому Филипп не раз повторял свои слова, что ни один город не построен и укреплен настолько хорошо, чтобы его невозможно было бы взять, если в него войдет осел или конь с большим мешком золота. Ибо нет более жестокого и страшнейшего дела, чем мздоимство, из-за которого погибают многие государства.